В лабиринтах вечности

– Нам здесь золотой ключик в новую жизнь принесли.

– Что? – не расслышала Аня.

– Да пришел портье, принёс вот… – и Настя покрутила карточкой. – Ну что, идём гулять по городу?

– Знаешь, мне не хочется… там так жарко! Я устала от перелета…

– Ты же, как сурок, дрыхла в самолете!

– Ну, дрыхла – не дрыхла, а устала. Может, ты сама пойдешь?

– А пирамиды?!

– Я их уже видела, пролетала над ними, если помнишь, и вон из окна их видно… стоят эдакие дурищи, – она ткнула куда-то пальцем. – Ты же всё равно пойдёшь в музей и будешь зависать по часу у каждого экспоната, и читать подряд все этикетки, так?

– Так.

– Ну, тогда иди сегодня одна, насмотрись на свои «ценности» без меня, начитайся, насмотрись, а завтра будешь моим гидом по музею. Тебе хорошо и мне полезно.

– Ладно, уговорила. Но обещай слушать внимательно или хотя бы делать вид, что слушаешь!

– Угу, – Аня зажмурилась под острыми струйками воды…

От воды приятно веяло свежестью.

– Ты заметила, вода не пахнет хлоркой.

– Угу…

Настя постояла ещё, посмотрела на льющуюся воду, на подругу, и, решив, что идти сегодня одной – даже лучше, вышла. «В самом деле, с Аней сложней, тем более у нас разные интересы, Аня только будет мешать своими глупейшими выводами и постоянным: «Давай быстрей. Пойдем отсюда. Хочу в душ. Хочу искупаться». Наверное, Аня в прошлой жизни была рыбой или косаткой.

– Ладно, косатка, пойду без тебя.

Настя перекинула через плечо рюкзачок, на ходу подобрала непослушные волосы в пышный хвост, вышла из номера, и, мелодично постукивая каблучками, быстренько сбежала по мраморным ступеням вниз. Для Насти «быстро» – это на доли мгновений ускорить шаг. Ее походка – плавная, неспешная, но это не леность, граничащая с мышечной слабостью, нет, напротив, в каждом движении внутренняя затаённая сила, как сила пантеры перед прыжком. Где бы Настя ни появлялась, она всюду привлекала к себе внимание именно грациозностью движений, заставляя абсолютно всех чуть дольше задерживать на ней взгляд и необычной степенностью, статностью, и непринужденной грацией.

Но самое удивительное, что Настя была, как в капсуле с непрозрачными стеклами, в которой она никого и ничего не замечала. Аня, наоборот, даже пробегая, успевала заметить всё: и что где продают, и кто во что одет, и даже какие изменения произошли на лице сторожа у магазина за долгую ночную службу. И сейчас Аня уж точно приметила бы тех, кто острыми взглядами проводил Настю до дверей отеля и то, как отбросив газету в сторону, следом за ней устремился мужчина, словно ждал именно её появления. Аня непременно отметила, что это был никто иной, как их «самолетный сосед»!

Настя торопилась в музей – и никого и ничего не заметила!

V

Каирский музей, как огромный улей гудел разноязычьем.

Ещё ни разу в жизни Насте не приходилось бывать в таком шумном и многоликом музее!

Смирненькие японцы в белых костюмчиках семенили аккуратными группками, останавливались все разом, внимательно слушали гида, как по команде – бурно восхищались, а затем также послушно, но уже без эмоции на фарфоровых личиках семенили дальше.

Туристы с Туманного Альбиона, – настоящие «ценители древностей», – заложив руки за спину и задрав квадратные подбородки, надменно вышагивали по музейным залам. В их высокомерной поступи и выражении полного безразличия читалось некое пренебрежение – ведь Египет несколько лет был под протекторатом Великобритании. «Красиво! Величественно! Но всё это благодаря нам! Что бы вы без Бритов делали, что нашли? Ну, а это ещё что? Ах, да сокровища Тутанхамона! Миленько, миленько! Вот их без нас, англичан, и Лорда Карнарвона вы бы точно не нашли!»

Американцы, дружно двигая челюстями, без всякого любопытства взирали на сокровища древних Египтян, в глазах читалось одно желание для всех: где бы перекусить? От вожделенных мыслей о еде их смог отвлечь лишь единственный музейный экспонат – небольшой высохший от времени кожаный мешочек из кишки быка. Женщины жеманно захихикали, заулыбались, мужчины загоготали, мысленно примеряя диковинку – хитроумное изобретение древних египтян.

Итальянцы шумно и восторженно сыпали:

– Белиссимо! Дона – Белиссимо! Белиссимо!

Вот только было не понятно, к кому относилась их восторженность: к великолепным статуям царицы Хатшепсут или к Насте, что, не замечая их экзальтированные возгласы, подобно сомнамбуле двигалась по залам музея.

Конечно, сокровищ в Каирском музее много, но для мужчин нет ничего более ценного, чем пара стройных женских ножек, точеной фигурки да хорошенького личика. Ни один истинный мужчина не упустит возможности проводить долгим оценивающим взглядом новый, но такой важный для него экспонат как живую красавицу.

Вот мужчина всецело поглощен изучением золота Тутанхамона, но рядом с ним прошла Настя. И он, конечно же, её «не заметил»! Он лишь окинул миловидную девушку беглым взглядом. Посмотрел на неё как бы с ленцой, как на отвлекающую деталь обстановки в столь важную минуту его жизни, задержал на ней взгляд всего лишь на доли секунды и вновь устремил пытливый взор к величественным сокровищам древних. Ведь он сейчас соприкасается с вечностью, он изучает золото самого Тутанхамона! И его не стоит отвлекать! И никому он не позволит отвлечь себя! Он – homo sapiens! Человек разумный! Он весь в созерцании и познании величайших сокровищ древнего фараона.

Но! (Здесь улыбнется каждая женщина) Эх, мужчины! Видели бы вы в такие «великие мгновения» свои лица, когда вы заняты сокровищами Тутанхамона, а рядом с вами оказывается юная красавица! О, для вас уже и нет его сокровищ! Конечно, их не то, чтобы вовсе не существует, попросту они как бы становятся незначительны, несущественны, и уже не бередят так душу, когда рядом находится женщина из плоти и крови. И взгляд ваш беглый, мельком, и даже можно сказать по-воровски острый – за доли секунды выхватит и её чарующую красоту, и блеск глаз, и нежность кожи из множества золотых сокровищ. Вы, даже не задерживая на ней взгляда, увидите её всю и как под лучами собственного рентгена, заметите и глубокий внутренний мир красавицы, и даже прочувствуете её легчайшее сердцебиение, что бьется как бы в унисон с вашим сердцем. Вам достаточно мимолетного взгляда, чтобы всецело насладиться красотой «этого сокровища», и понять, что нет ничего в мире прекрасней, чем эта девушка. А Тутанхамон? А его сокровища?

Но ведь, Тутанхамон тоже был мужчина, и также любил и ценил истинную красоту – красоту женщины, правда, всего каких – то три тысячи лет назад. А вот теперь ваш черед – оценивать красавиц.

Не так ли? Так!

Настя шла по залам музея, чувствуя на себе восторженные взгляды, правда, ей было не до них. В Каирском музее – в святая святых для египтолога – нет места мелким человеческим страстям. Здесь всё глобальней! Здесь витает особый дух – дух Вечности!

Да, вообще-то Настя привыкла к вниманию мужчин, и не придавала этому большого значения, потому что была красивой, даже можно сказать, необычно красивой. Удивительный бархат кожи, нежнейший румянец, безукоризненно очерченная линия губ, глаза – большие тёмные, обрамленные невероятно длинными ресницами. И взгляд! У неё поистине был магический взгляд – достаточно было кому-то встретиться с ней глазами, и он буквально тонул в нежном обволакивающем свете, идущем из глубин её души.

Но любую восторженность Настя принимала совершенно спокойно, словно это все относилось не к ней, лишь от острых женских взоров, что ревниво скользили за ней, её бросало в дрожь. В них она чувствовала некую враждебность и неприязнь, и потому интуитивно выше поднимала голову. Ей было легче ограждать себя неприступностью, чем каждый раз испытывать этот неприятный холодок от женских колких, пронизывающих ее насквозь взглядов.

Но именно женщины частенько провожая ее взглядом, восклицали:

– Какая непринуждённая грация! Как держит голову! В этой девочке чувствуется порода!

Слыша это, Настя мысленно улыбалась:

– Да, уж, как же! Откуда во мне детдомовской девчонке, без роду и племени, взяться даровитой грации? Порода!? Ага! Да вот только какая?

Если раньше не придавала значения собственной персоне, то сейчас, в музее, и тем более. Здесь она буквально растворилась в великолепии настоящих сокровищ!

Хотя, вероятно, ее интерес отличался от обычного туристического, и в значение слов «ценности» или «сокровища» она вкладывала немного иной смысл. Так, золото Тутанхамона для нее истинным сокровищем не являлось. Да – золото, да – бесценно, да – прекрасный образчик красоты и мастерства древних мастеров, но кроме картушей с именем Тутанхамона и его жены Анхесенамон нет ни одного исторического документа, ни одного папируса, что мог бы пролить свет на время царствования самого Тутанхамона. Для Насти «сокровищем» в музее было всё, кроме золота как Тутанхамона, так и всего прочего.

Но, как над священными реликвиями, она замирала от восторга над папирусами и глиняными черепками, над алебастровыми вазами и медными тарелочками, над гранитными саркофагами и деревянными канопами.

В музее время, в прямом понимании, для нее перестало существовать, оно стало явственно, буквально осязаемо – время сыпалось, как в песочных часах, песчинка за песчинкой. Порой ей даже казалось, что она отчетливо слышит этот шорох песка (или шорох прошедших веков). И он – таинственный шорох – усилился, когда она подходила к залу с мумиями, словно засвистели мимо нее в бешеном вихре, пролетевшие над миром века…

Настя остановилась у высоких, почти в три метра в высоту, тёмных резных дверей с медными ручками. Женщина в хиджабе возникла перед ней так внезапно, что Настя вздрогнула, и робко протянула входной билетик в зал. Женщина, точно страж, преградив ей вход, и буквально просверлив Настю черными глазами, даже не глянув на протянутый билет, неожиданно, подобострастно склонилась, прошептала что– то на арабском языке, и тихонечко приоткрыла дверь.

«Как врата в загробный мир открыла!» – подумала Настя, проходя мимо нее в полутемный зал.

О, мумии – великолепные капсулы времени!

Раньше Насте казалось, что она обязательно почувствует чудовищную пропасть между собой и теми, кто жил тысячелетия назад. Но оказавшись здесь, где в стеклянных саркофагах ровными рядками, покоились мумии, испытала лишь острый приступ жалости к ним, к людям, жившим так далеко, и так близко (всего каких-то три – четыре тысячи лет назад)!

Она осторожно ступала среди саркофагов, всматривалась в них…, и щемящее чувство жалости наполняло ее. С каждым взглядом на очередную мумию ей становилось все тяжелей дышать. Глядя на эти иссушенные, потемневшие, со впалыми глазницами человеческие останки, ей вдруг захотелось пить, и необъяснимая жажда с каждой секундой все настойчивее заявляла о себе. Нестерпимо мучительная жажда! Жгучая, выжигающая все изнутри жажда! Казалось, что каждая клеточка тела иссыхает, сжимается, словно, глядя на мумии, Настя сама превращалась в нечто подобное. Настолько отчетливо чувствовалось, как тело иссыхает, сжимается, чернеет – плоть превращается в тлен, – что сердце заныло, задавило, а в голове застучала глухим молоточком пульсирующая кровь: