Нефертити – красота грядёт

Борхардт, подобно феллахам, замер на месте с открытым ртом и, чуть подавшись вперёд, впился взглядом в прекрасное изображение женщины в синей тиаре. Он, не отрываясь, смотрел на бюст – не в силах отвести взгляда, – и теперь ему было понятно, почему находка вызвала такой восторг у мальчика. Она была великолепна!

– Царица Нефертити в синей тиаре!

На всех без исключения бюст произвёл неотразимое впечатление. Люди словно лишились дара речи. Красота, воскресшая из небытия, очаровывала и завораживала. В этом облике было что-то необъяснимое, магическое, и можно было стоять и смотреть часами. На её губах едва уловимая улыбка, глубина переживаний во взоре, царственная изящность облика и его чувственность наполняли души собравшихся восторгом. Сама жизнь светилась в этом изображении.

Женщина величаво и в тоже время игриво смотрела на них, словно всем своим видом говоря: «Я пришла».

«Прекрасная пришла», созданная в порыве творческого вдохновения, стояла на верстаке и с улыбкой взирала на открывшийся перед ней мир.

Вечером, приступив к дневниковым записям, Борхардт о найденном бюсте Нефертити напишет только одну фразу: «Описать невозможно – смотреть!»

День тот же и там же

Среди восторженных глаз, устремлённых на Нефертити, были глаза наполненные слезами счастья и восхищения, словно свершилась его заветная мечта, к которой он шёл всю жизнь, терпя невзгоды и лишения, а мечта была несбыточной и недосягаемой, как звезда.

Саид – сотрудник Каирского музея – был прислан в помощь Борхардту и теперь не мог отвести от бюста зачарованных глаз. Его губы безотчётно шептали:

– Нефертити! Красавица грядёт! Я нашёл тебя, я, наконец-то, нашёл тебя! Я шёл к тебе целую жизнь, ждал целую вечность. Ты прекрасна!

Он не кривил душой и не преувеличивал, он действительно ждал и искал её целую жизнь. Двадцать пять лет, с 1887 года, словно одержимый, он искал любое упоминание о ней. Поначалу таблички из Амарны захватили его – ему было просто интересно, затем желание доказать учёному миру их подлинность. И чем больше он посвящал себя этим весточкам вечности, тем всё чаще ловил себя на мысли, что ему нестерпимо хотелось бы найти образ Нефертити, которая уже всецело завладела его душой. Поэтому Саид отправился в Амарну. Здесь на стенах гробниц вместо привычных сцен царства мёртвых были барельефы и рисунки, изображающие Нефертити и её мужа Эхнатона: царственная чета приветствует Атона и преподносит ему дары. Хотя рисунки и завораживали Саида своей необычностью и динамизмом, но они не передавали истинные черты царицы. Фараон и царица на них, как брат и сестра: у обоих вытянутые лица и очень большие губы, раскосые глаза. Понять по этим изображениям, чем же так пленила Эхнатона эта женщина, было просто невозможно.

Мечта найти истинный образ царицы, которую весь двор называл «Владычица приятности», изменила неторопливый и размеренный ход его жизни, но он вступил на дорогу, ведущую в прошлое, и оно увлекло его. Знать о ней всё, знать каждый момент её жизни было смыслом его существования. Поначалу он доказывал – таблички действительно подлинные и являются истинным сокровищем. Затем, когда учёные стали называть таблички «открытием века», и когда Питри приступил к раскопкам в Амарне, Саид поспешил в экспедицию. Каждый день, проведённый в Амарне, лишь умножал его мечту. Но укрытый песками город спал и хранил свои многовековые тайны.

Прошло двадцать пять лет, и мечта о Нефертити казалась не только несбыточной, но и эфемерной, как сон, которому не суждено сбыться и который таял в предрассветной дымке утренней зари. И вот когда он уже отчаялся увидеть её истинный облик, аллах послал ему в подарок настоящее сокровище. За труды и терпение аллах вознаградил его чудом!

Саид не верил своим глазам: «Красавица грядёт» в синей тиаре с нежнейшей улыбкой на коралловых губах, словно приветствуя, смотрела на него властно и призывно. Душа его наслаждалась исполненной мечтой и упивалась восторгом, который рождался при одном только взгляде на этот образ, глаза наполнились слезами, а губы шептали: «Ты прекрасна, Нефертити!»

* * *

В этот день посёлок археологов всколыхнуло и другое событие. Непонятно отчего – то ли из-за воды, то ли из-за молока, привозимого из деревни, – у многих работников началась острая дизентерия. Не имея каких-либо медикаментов под рукой и не зная, что делать в подобной ситуации, Борхардт послал за доктором, который находился за сотни километров, и ждал, полагаясь на Бога. Пока доктор прибыл, смерть унесла несколько рабочих. Встал вопрос о закрытии археологического сезона. Но Борхардт, нарушая все предписания, продолжал работы. Он стремился добыть как можно больше артефактов, таких же прекрасных, как бюст царицы, но чем больше своих пленников отпускала вечность, тем больше он убеждался, что нет ничего прекрасней, чем скульптурный портрет царицы Нефертити в синей тиаре.

Глава 3

Фивы. День чествования быка Аписа. Гадание, карта третья

Солнце нещадно палило. Нефертити хотелось быстрее закончить гадание. Ноги от непривычного сидения на корточках затекли, и ужасно болела спина. Гадалка положила третью карту.

На ней тёмные воды великого Хапи разливаются бурными потоками, смывая на своём пути все преграды.

Нефертити вздрогнула. Неужели?..

Нил – дар богов! Самая предсказуемая и добрая река! Жрецы знают всё о великом Хапи: когда и какой будет разлив, и как долго простоит вода, наполняющая землю живительной силой. От нильских разливов зависит всё сущее, но подчас страшные беды приносят с собой слишком бурные потоки! О, сколько людей в них тонет!

«…Неужели я погибну в водах Нила, а моё тело станет трапезой крокодила? Или?.. Или меня оговорят?! И фараон поверит в наговор… и сбросят меня в реку с привязанным к ногам камнем, как было с женой Яхмоса[35 - Яхмос – фараон XVIII династии.], которому злые языки нашептали, мол, его любимая жена возымела глупость полюбить рыбака, поставщика рыбы к царскому столу? – сердце Нефертити трепеталось, как птичка, попавшая в сеть. – Зачем я решилась гадать?! Жить в неведенье всё же легче, чем постоянно ожидать смерти, да ещё такой страшной».

Но гадалка, посмотрев на неё долгим понимающим взглядом, произнесла:

– Не бойся, деточка, эта карта не так плоха, как кажется. Она лишь говорит о том, что в твоей жизни грядут великие перемены, подобно разливу Хапи, они сметут на твоём пути всё ненужное и давно мешавшее тебе. Старые устои, каноны, запреты – всё потеряет силу и значимость. Преграды, что сдерживают тебя, ты пройдёшь. А затем наступит пора созидания.

«О боги, откуда она может знать о моих сокровенных мыслях?! Да, я хочу низвергнуть подлых жрецов Амона. Они прибрали к своим рукам всё. Они всюду… и даже похоронами и заботами о доме вечности фараона Небмаатра[36 - Небмаатра – тронное имя Аменхотепа III.] заправляли они, а не прямой наследник – его сын Аменхотеп.

Забота о вечной жизни родителей – долг каждого! Именно сын обязан отдавать надлежащие указания об этом, а не какой-то Небамон – хранитель амбаров Амона. Пусть он даже и Верховный жрец!

Да, я хочу убрать их всех. И пока я первая в доме Аменхотепа, пока он во мне души не чает, надо спешить! Времени у меня мало. Век любимой жены недолог, а тем более у меня опять дочка! Но как?.. Как об этом узнала гадалка, ведь она даже не знает, кто я?»

Нефертити провела рукой по лбу, словно проверяя, нет ли золотого урея – символа царской власти. А затем рука скользнула по волосам, поправляя непривычно лёгкую причёску.

Старик-врачеватель, который сидел рядом и неотрывно следил за ней, даже присвистнул от удовольствия. Уж больно она была хороша. Ему нравилось в красавице всё: и каждое движение её рук, и волосы, пахнущие лучше, чем все благовония мира, и глаза, подведённые сурьмой, и розовые лепестки губ, и шея… Он всё удивлялся её красоте и тому, как она величаво держала свою обворожительную головку – гордо, словно богиня, или по меньшей мере царица! Нравилось и то, как она смотрела на гадалку: прямо в глаза, не боясь, как другие. В ней чувствовалась величественная грация и необъяснимая скрытая сила. С каждым мгновением она нравилась старику всё больше. От созерцания такой красоты он даже забывал закрыть рот и сейчас напоминал старого пса, предвкушающего лакомый кусочек из рук хозяйки. Старик бы согласился быть даже псом, только бы лежать у её ног и ждать любой милости: будь то ласковое поглаживание руками или брошенная им кость. Большего и не смел желать.

Тонкое благоухание красавицы возвращало старика в ту далёкую страну снов и грёз, где он сам был молод, красив и умён. Отец мечтал видеть его на службе у фараона и не меньше, чем жрецом Амона или чати![37 - Чати – высший сановник, визирь, правая рука фараона.] Но ему самому не хотелось всю жизнь считать, сколько надо работников для постройки храмов или плотин, или высчитывать по звёздам время пахоты и сева, или следить за разливом Нила. Он стремился постичь большее, а именно как создан человек и что у него внутри? А главное, его интересовал вопрос: «Что есть дыхание жизни?»

И часто втайне от родных он убегал к берегу реки, где дожидался барки, которая перевозила на западный берег умерших. Тайком пробирался на корму, прятался среди снастей и отправлялся в царство мёртвых, где жили и орудовали одни парасхиты.

Всеми отверженные и изгоняемые из мира живых, парасхиты всё же были нужны людям – готовили человека к вечному пути – вскрывали труп, извлекали внутренности, семьдесят дней вымачивали тело в соляном растворе, бальзамировали, а затем пеленали готовую мумию, читая над ней заклинания из «Книги мёртвых».

Ох и жутко было в первый раз видеть, как они это проделывают, как раскалённым прутом вытаскивают мозги через ноздри, как разрезают труп и извлекают из него органы! Но желание узнать тайну жизни и смерти было сильней его страхов!

Однажды жрец в маске Анубиса, заметив его, не прогнал, а, наоборот, попросил помочь перевернуть грузное тело, лежавшее на ритуальном столе. Трепеща, как лист сикоморы на ветру, он подошёл ближе. На гранитном ложе с желобками с боков для стекания крови и промывающей труп жидкости, лежала огромная бесформенная туша с застывшими от ужаса глазами и с перекошенным ртом – всё, что осталось от грозного и всесильного наместника фараона. Сколько слёз было пролито по его вине! Жадность наместника не знала предела, и, казалось, он никогда не насытится. А всё-таки конец настал! Сейчас он лежал, словно жертвенный бык, раскинув ноги и руки по граниту, готовясь вступить на порог вечности – тело готовили к мумификации парасхиты. И от них зависело, как долго проживёт его тело в вечном мире, от их милости и умения будет зависеть, сможет ли его душа Ба после долгого путешествия по небесам и в Подземном царстве найти своего двойника Ка. Ничтожней зрелища нельзя было представить! Тот, кто попирал ногами основной принцип жизни: «По моей вине никто не проливал слёзы», тот, кто набивал свою утробу, обдирая последнего бедняка и обрекая семьи на голодную смерть, сейчас был жалок и ничтожен. Золото, которое он отнимал у несчастных, не могло поднять его со смертного одра! Оно не избавило всесильного наместника от смерти, а значит, для смерти нет никакой разницы, кто перед ней – сборщик налогов, раб или сам фараон. «Перед смертью все равны, и хлад её шагов чувствует каждый за своей спиной. – Думал он, стоя над телом. – А ведь наместник умер от жадности – подавился слишком большим куском мяса! Этого можно было спасти, но как же помочь другим? Как? Как сделать, чтобы матери не теряла детей, а солдаты не гибли от гнойных ран?»

Подобные вопросы привели его в храм бога Хонсу. Годы провёл он за свитками великого Имхотепа, изучая папирус за папирусом и постигая тайны врачевания.[38 - Имхотеп – учёный и врач. Ему принадлежат первые в истории труды по врачеванию.]«Если боль в животе, дай больному чёрствый заплесневелый хлеб, что хранится в подвалах храма. А если нужно остановить кровотечение, то, смазав рану мёдом, приложи к ней сырое мясо»…

Вскоре слух об умном враче, который часто говорит: «Я это могу вылечить!» – разлетелся по всему ному. Он стал знаменит и богат – большой дом, много слуг, рабов и даже значительный гарем. Слава и уважение окружили его, он стал почётным гостем на любом торжестве, и сам того не заметил, как пристрастился к вину. Жёны недолго терпели постоянно пьяного мужа – они выгнали его из дома. Его дома! Пришлось вернуться в храм и жить по-старому, но теперь он уже не мог жить без вина. Излечив очередного больного, с тоской думал, почему он всех лечит, а излечить свой, казалось бы, простой недуг не в силах. Каждое утро давал себе зарок не пить, а к вечеру нарушал его, находя радость лишь в вине. «Что есть жизнь? Мгновение! Так пусть оно будет сладостным!» – изрекал он, наполняя чашу вином.

Так и доживал старик-врачеватель отведённую ему земную череду лет: позовут принять роды или промыть желудок – придёт, поможет, и платой ему была тарелка полбы да кувшин вина.

Жёны и дети отвернулись от него, лишь старшая дочь не оставила отца. Она жила с ним в храме, изучала его ремесло и помогала ему в работе. И с каждым днём радовала старика всё больше.

– Раньше я говорил: «Учись дочка, пока я жив», а теперь мне впору самому учиться у тебя. Помни: номархи, жрецы, фараоны понесут своё золото к твоим ногам, лишь бы ты продлила им жизнь! Они будут целовать тебе руки только за то, что произнесут твои уста: «Я могу это вылечить».

Но как бы хорошо она ни лечила, гадание у неё получалось всё же лучше. Она словно видела человека насквозь и видела, что с ним произойдёт через миг или через много-много лет. Посмотрит на человека и скажет, что ему предстоит, как в воде видит. Одно плохо – что ни увидит в той воде, то и скажет. А кому приятно услышать нерадостное, хоть и правдивое предсказание? Вот и получалось – кто щедро заплатит, а кто и камнем запустит, тут только успей убежать.

Как старик ни упрашивал дочку не говорить всю правду, ну хотя бы приукрашивать немного, та всё равно поступала по-своему.

«Вот и сейчас вещает всё как есть! Девчонка в обморок упала и теперь вон дрожит, как камыш на ветру, боится! Но как горда и как красива, – думал старик, не отрывая взгляда от Нефертити. – Как красива!»

– Ты, не слушай её. – Он покосился на дочь. – Самое лучшее, что ты можешь сделать, это нарожать как можно больше детишек. У такой красавицы, как ты, должно быть много очаровательных малышей. И не расстраивайся, если это будут девочки, ведь не власть же им наследовать… А так получишь ещё немного золото за дочек, как подрастут… – Он осёкся… Что-то промелькнуло в глазах красавицы, как будто страх или, нет, гром и молнии забушевали в её потемневшем взоре.

Дочка с силой ткнула его локтем в бок.

– Да я так, только сказать хотел… Я ничего… – зашамкал беззубым ртом старик, понимая, что сказал лишнего.

А Нефертити после его слов будто душой ушла в себя, как черепаха втянула голову в прочный роговой домик, прячась от опасности, и замерла. «О, если бы он знал, этот старик, как близок он к истине: мои дочки – наследные принцессы! Можно иметь много детей, но только сын принесёт мне уверенность в завтрашнем дне», – думала она, глядя на коротенькую тень, которую отбрасывала её фигура.[39 - Власть наследовалась по женской линии. Наследная принцесса должна была выйти замуж за родного брата – сына от первой жены фараона. Если такого не оказывалось, то она брала в мужья своего сводного брата из гарема, передавая всю полноту власти ему.].

Фивы. Три дня спустя, после праздника в городе и гадания Нефертити

Нефертити стремительно вошла в тронный зал, Аменхотеп сидел, склонив голову, руками закрывая уши.[40 - В отчаянии египтяне хватались за уши.] Плечи его подёргивались. Фараон плакал. Она присела, нежно обняла мужа, прижала к себе, и как мать большого ребёнка, стала гладить его голову.

– Свет моих глаз! Сердце моё, у нас ещё будут дети…