Сказка о принце. Книга первая

– Намерения в покушении на жизнь короля.

– Не было у меня таких намерений.

– Кому?

– Никому.

– Иными словами, вы утверждаете, что спланировали все в одиночку?

– Я ничего не планировал.

– Хорошо, спрошу по-другому. Кто из вашего окружения был в курсе ваших планов?

– Никто не был, я…

– Значит, в одиночку.

– Да нет же! Вы ставите под сомнения честное слово принца?

– Кстати, насчет честности… Ваше высочество, взгляните на этот документ. Вы подтверждаете, что это ваш почерк?

– Да… кажется, мой. Что это?

– Ознакомьтесь…

Пауза, шелест страниц.

– Я не писал этого.

– Но почерк – ваш?

Пауза. Тихое:

– Очевидно, да…

– Таким образом, вы требовали у лорда Стейфа определенную сумму взамен на обещание хранить молчание. Следовательно, на Совете вы выступили с разоблачением лишь потому, что не сошлись с ним в цене?

– Это неправда…

– Вот, значит, какова цена вашей хваленой честности, принц?

– Это неправда.

– Вы признаете почерк?

– …

– Этот документ был предъявлен трем вашим сторонникам, и они узнали вашу руку.

– Кому именно?!

– Сейчас это не имеет значения. Итак, мы вправе сомневаться в вашей искренности, принц. Но вернемся к покушению…

Возвращаясь с допросов, он метался по комнате, пока, совсем не обессилев, не падал на кровать. Он то кружил по крошечному свободному пятачку, как зверь в клетке, то вцеплялся в прутья решетки, чтобы справиться с накатывавшими поочередно приступами отчаяния, равнодушия или надежды. Пытался молиться – слова не шли, с губ срывалось только отчаянное «Почему?!».

Его считают виновным, это совершенно очевидно. Им не нужно доказательств – все и так ясно. Они хотят узнать лишь – зачем он это сделал? Глупость какая… зачем ему убивать отца, если все и так ясно, если имя наследника – названо, и вопрос трона – лишь вопрос времени. Неужели они не понимают этого? Или он сам так глуп, и то, что очевидно для него, совсем не так ясно для всех остальных?

Что думает по этому поводу сам отец? Патрик умолял о свидании с королем уже вторую неделю, но – нельзя, Его Величество не встает с постели. Рана столь глубока? Тогда, в кабинете, он не успел ничего понять, он не успел даже осознать, почему на него кинулись, заламывая руки, не стал защищаться. До сих пор не укладывалось в голове – кинжал, торчащий из плеча отца, тяжелое тело в его руках, полуприкрытые, почти неживые глаза…

Его считают виновным, его застали на месте преступления. За покушение на особу королевской крови – смертная казнь, почти наверняка. Дай Бог, чтобы лишь ему одному, чтобы они не решили, что это – заговор, не стали хватать остальных. Если такое случится, первым наверняка пострадает Ян Дейк, кому ж еще мог его высочество поверять свои замыслы, как не самому близкому другу? Обойди его этой чашей, Боже…

Порой Патрик ловил себя на том, что хочется жить – по-звериному остро, до желания грызть решетку и выть в голос. Порой становилось все равно. Иногда накатывало жгучее желание умереть прямо сейчас – до суда, успеть до обвинения; таким страшным казался весь этот маскарад. Но нет, нельзя, нельзя, он должен жить – может быть, удастся оправдаться. Обвинение слишком немыслимое, чтобы покорно и молча принять его.

А иногда эмоции отступали, и голова начинала работать ясно и холодно. Думай, принц, думай. Кто мог напасть на короля? Кому и зачем это нужно?

Все зависит от того, что решит король.

Если бы увидеться с отцом… О, если увидеть его, хотя бы удостовериться, что он жив, поправляется, с ним все будет хорошо. На настойчивые вопросы принца о здоровье короля ответом обычно бывало уклончивое: «Его Величество поправляется….» Насколько серьезна рана? Каждую ночь Патрик шептал молитвы во здравие ныне царствующего монарха, уже почти не веря тому, что говорит.

С ним обращались холодно, но вежливо. Принц не знал, так ли обходятся со всеми арестованными; правда, Башня – узилище для благородных, вполне возможно, что манеры здешних стражей чуточку получше. Комната его была сухой и чистой, еда – с королевской кухни, но в том ли дело? На вопросы о том, что творится снаружи, естественно, не отвечали. Лишь однажды пожилой конвоир успел шепнуть, что с ним не раз добивались свидания. Значит, друзья верят ему и что-то пытаются сделать. А может быть, это Изабель? Или королева? Свидания запрещены, и нет никаких сношений с внешним миром.

Один допрос был особенно мучительным. Со дня ареста Патрик держался холодно и спокойно, отвечал на вопросы вежливо и по возможности логично и четко. В глазах конвойных, лорда Марча, ведущего допросы, и офицера, присутствовавшего почти на каждом, мелькало уважение, и вопросы задавались в том же сухом, вежливом тоне.

Но в этот раз принц почувствовал, что вот-вот сорвется. В комнате было невыносимо душно, а скрип сапог офицера давил на уши, вызывая чувство дурноты. Вопросы повторялись и казались липкими и грязными, как старая тряпка. Ему протянули опросные листы, исписанные неразборчивым почерком.

– Ознакомьтесь, ваше высочество. Это показания одного из ваших сторонников, и они ясно говорят о том, что…

Принц впился глазами в листы. Замелькали слова, но он не смог разобрать их смысла – что-то случилось с глазами, буквы двоились, расплывались. Внизу – ударило в висок – крупные, четкие буквы подписи: «Виконт Ян Рауль Дейк» – и дата. Ян тоже арестован?

Стены, решетка на окне, лица вокруг – все слилось в стремительно несущуюся карусель, листы выпали из ослабевших пальцев. Патрик попытался вскочить и закричать, что это неправда, но из пересохшего горла вырвался лишь сдавленный хрип. Медленно, медленно он осел на пол, потеряв сознание.

Очнувшись, в первый момент принц не понял, где находится. Тихо, темно вокруг, и только сдавленные всхлипы слышатся совсем рядом. Патрик пошевелился. Тупо гудела голова и тяжело было дышать, руки и ноги не слушались, словно ватные.

– Кто здесь? – позвал принц, пытаясь открыть глаза.

И почувствовал, как лица его коснулось чье-то горячее дыхание.

– Мальчик мой…

– Матушка, – позвал он, подымаясь на локте и чувствуя, как бухает сердце. – Это вы?

Это и в самом деле была она, королева. Она стояла на коленях у его постели, и по щекам ее ползли слезы.

– Мальчик мой… сынок…

– Мама… – он уткнулся лицом в ее ладони, стараясь сдержать подступившие к горлу рыдания. И услышал:

– Как же ты мог, сыночек… как же ты мог?