Кое-что из жизни воронов и не только…

– Ну да, – сказал я. – А кораблик из человеческих ногтей кто построил?

– А, «Нагльфар» – ничуть не смутился Локи, – Ну был период, когда я увлекался кораблестроением. Этот период прошёл. Теперь у меня другие увлечения. Так что не вижу необходимости оправдываться.

– И за Гиперборею не хочешь оправдаться?

– Конечно, нет. Потому что она затонула сама. Понимаешь, сама! Одно дело меч заговорить, другое – целый континент уничтожить. Сам подумай, кому это под силу! Если у подонка Снорри Стурлусона соображалка не работает, это его проблемы. Но не надо ему уподобляться.

– Да я и не думал ему уподобляться. Просто Вельва постоянно повторяет, что ты мастер заклинаний. Вот я и решил…

– В этом Вельва права, – нетерпеливо перебил он меня. – Я действительно кое-что смыслю в заклинаниях, потому что верю в силу слова и вообще всякого звука, будь то рёв, пение или шёпот. В какой-то степени я даже являюсь автором магического практикума под названием Гальдор, что в переводе означает «Крик ворона» или «Песнь ворона». Уже из названия ясно, что применяющие Гальдор маги воздействуют на удачу и судьбу при помощи звуков – упругих волн, распространяющихся в газах, жидкостях и твёрдых телах, и являющихся, по сути, всё той же энергией. Ей одной лишь под силу изменить существующую реальность. Свидетельством тому является рёв древнеримских амфитеатров и современных стадионов, изменявших соответственно ход гладиаторских боёв и футбольных матчей. Удивительно, что есть дураки, и их немало, верящие в магию рун или, ещё того смешнее, в фитнес-магию под названием Сейт. Эту хрень придумали богиня Фрейра и её брат-физкультурник, которого ты метко окрестил фраером.

– Это не я его окрестил, – начал было я, но Локи остановил меня движением руки.

– Ты лучше послушай, как они людям головы морочат, эти дети своего папы. Их отец Ньерд работает управдомом в Вальхалле. Это дворец Одина и одновременно чертог, куда попадают после смерти павшие в битвах воины, там они продолжают прежнюю героическую жизнь. Так этот Ньерд обворовывает их почём зря. А ведь они ветераны – кто без руки, кто без ноги, а кто и без головы! Впрочем, не о нём речь. Ты лучше послушай, какую фразу придумала Фрейра для привлечения простаков: «Воздействуя на психофизические сферы Вашего тела, Сейт поможет Вам обрести счастье!» Типа, навазюкайся магическими мазями, обмотайся магическими травами, выпей магической настойки и ну, изнурять себя на магических тренажёрах! Когда изнуришь до полного беспамятства, испытаешь счастье! Шарлатаны! Самые настоящие шарлатаны! Вот как девушка-дурнушка сможет обрести счастье при помощи Сейта?

– Будто она сможет обрести его при помощи Гальдора, – заметил я.

– Может! Еще как может! – нацелил на меня указательный палец Локи. – Она может подружиться со Словом и стать писательницей или поэтессой, а, если не хватит усидчивости или таланта, может примкнуть к какому-нибудь пассионарному движению, наподобие феминистского, участвовать в разнообразных акциях, ходить на митинги, орать там, чтобы заметили. Всё это, в конце концов, обеспечит ей общественное признание и являющееся на самом деле счастьем.

– Ну, может и так, – согласился я, не желая не спорить. – Ты лучше расскажи, что такое магия рун. Я что-то краем уха слышал об этом, но так толком ничего и не понял.

– О, это отдельная песня! – ещё больше оживился, заблестев глазами Локи. – Лохотрон под названием «бросание рун» держит мой брат Один, имея с этого неплохие бабки. Идея брать деньги за швыряние деревянных дощечек с вырезанными на них значками пришла ему в голову, когда он увидел в Швеции большое количество камней, которые веками сохранялись по берегам рек, на полях и вблизи населённых пунктов. Для шведов эти камни были тем же, что берестяные грамоты для новгородцев, имевших, как известно, привычку фиксировать наиболее значимые события каждого года. Типа, «язва, гибель для младенцев», «град», «урожай», «моросящий дождик, окалина», «лёд». Шведы тоже писали примерно о том же, но Один и взятый им в долю шведский король Магнус Эриксон объявили эти каракули древними, обладающими магической силой знаками, посвящёнными земле, воде, огню, духам добра и энергии. Ну, а дальше, дело техники. Типа, настрогали дощечек со значками, по шестнадцать штук в каждом комплекте, обозвали их рунами и обучили технике «бросания» всякий сброд, который принялся дурить народ на каждом средневековом перекрёстке. Кстати, руны «бросают» до сих пор, причём на космической карте, разделённой по кругу на восемь равных частей. Простаки верят, что руны, лёгшие по отношению друг к другу под углом сорок пять или сто тридцать пять градусов, предвещают удачу, в то время, как положение рун под девяносто градусов или сто восемьдесят – сулит неприятности. Есть, правда, и другие способы раскладывания рун, но я не хочу об этом распространяться, ибо это пустая трата времени. Я хочу прояснить главный для себя вопрос – достоин ли я твоего доверия?

– Твоя искренность, безусловно, вызывает уважение, – сказал я то, что думал. – Поэтому, скорее, да, чем, нет.

– Ну и что это означает?

– Означает, что я готов заключить с тобою сделку. Ты, кстати, в гульденах берёшь, в долларах или в евро?

– Деньги меня не интересуют, – тихо произнёс он, глядя мне прямо в глаза. – Меня интересует твоя душа.

*

«Каждый должен о чём-то думать, я вот думаю, – а не выпить ли мне ещё рюмочку?» Это была любимая присказка Жака Дорньера, и я подумал, что рюмочка или даже две мне бы сейчас совсем не помешали.

Надо ли говорить, что Локи тут же зазвенел бутылками за моей спиной.

– Возьми. – Он протянул мне стакан, до половины заполненный виски.

Я выпил, потом вернул стакан, изобразив большим пальцем «Ещё». Он снова налил, я снова выпил. И повторил жест.

– Может не стоит? – обеспокоился он, пряча бутылку за спину. – Хватит уже. Ведь правда хватит?

– Хватит, так хватит, – пожал я плечами. – Когда уйдёшь, я всё равно своё доберу.

– Да, – покрутил он головой. – Я, честно говоря, не ожидал, что цена так тебя ошпарит.

Я не хотел с ним разговаривать, но алкоголь заставлял мой язык двигаться, как секундант не желавшего драться боксёра. В конце концов, я спросил:

– А с чего ты вообще решил, что у меня есть душа?

– С того, что она у тебя есть, – заулыбался он, довольный видимо тем, что его не вышвырнули в окно. – Ты волка спас. – Он потрепал по загривку разлёгшегося у его ног Зорро. – И вообще, наличие или отсутствие души определяется очень просто – способен человек любить или нет. Ты любить способен, это сомнению не подлежит. И факт вручения мне души означает для тебя лишь то, что меня ты будешь любить чуть больше остальных. То есть, чуть больше жены, матери, детей, возлюбленной. Кроме этого от тебя ничего не потребуется, поверь мне.

– Ты голубой? – спросил, решив отбросить церемонии.

– Начинается! – Он завёл свои серые глаза к потолку. – Не ожидал, что ты мыслишь так примитивно. По-твоему, любить – это обязательно совокупляться? Да любить – это, в первую очередь, болеть за человека, переживать, вопить от радости за него и выть от обиды!

– Значит, ты хочешь, чтобы я за тебя переживал, вопя и воя?

– Да, – с серьёзным видом кивнул Локи. – Именно этого и хочу. А ещё я хочу, чтобы ты был счастлив и как писатель, и как человек. А счастливым ты сможешь стать, только если отомстишь Гаршавину. Конечно, писатели – особые люди. Все свои грехи и безумства, несчастья, любовь без ответа, физические недостатки, болезни, нужду, разбитые надежды, горести и унижения они могут обратить в материал и преодолеть, написав об этом. Всё недоброе, что с ними может случиться, они властны изжить, переплавив в тексты. Но подумай, хочешь ли ты изжить подобным образом душевную травму, которую тебе сознательно нанёс главный редактор «Гранады», фактически опустивший тебя? Если хочешь, то давай, пиши психологический роман, переживай в нём заново своё унижение, чтобы к концу заполучить катарсис – очищение состраданием и ужасом, в котором, кстати, Аристотель видел смысл искусства.

Локи продолжать вещать в том же духе, а я, представив себя за работой над романом, где мы с Гаршавиным – в качестве главных героев, содрогнулся от омерзения.

– Ага! – заорал Локи, бросив на середине очередную высокопарную фразу. – Не хочешь?! Не хочешь писать об ублюдке, пошёл он в етунхейм!

– Не хочу, – сказал я, отбирая у него бутылку. – И душу тебе продавать не хочу.

– О-хо-хо-хо-хо-хо, – завздыхал он, театрально обхватив руками голову. – Вольно же вам, людям, благородный акт вверения души называть «продажей»! Это всё старик Гёте виноват, сколько страстей вокруг доктора Фаустуса наворотил! А Фаустус, между прочим, Георг Сабеликус, был до встречи со мной простым бродячим астрологом, мечтавшим осесть в каком-нибудь тихом немецком городке. И таким городком мог стать для него Эрфурт, поскольку он составил для епископа Эрфуртского несколько удачных гороскопов. Но против Георга Сабеликуса усиленно интриговали монахи местного монастыря и настоятель церковь Северикирхе, обвиняя его в следовании практическим руководствам по магии – гримуарам, запрещённым инквизицией. В воздухе уже пахло дымом костра, на котором Фаустуса обязательно поджарили бы, если бы не вмешался я. Доктор вверил мне свою душу, а я разобрался с церковниками, устроив для монастырской братии то, что вы называете полтергейстом. Монахи разбежались, а настоятель церкви Северикирхе посвятил остаток жизни счастливому времяпрепровождению – выращиванию роз, ибо Мунин лишил его памяти.

– Классная история, – сказал я, оторвавшись от бутылки. – Нет, действительно, классная, я просто восхищён. И ещё восхищён вашим ругательством – «Пошёл в етунхейм!». Етунхейм, насколько я помню, это царство хаоса?

– Ага, – расплылся в улыбке Локи. – «Пошёл в етунхейм!» – это всё равно, что у вас – «Пошёл в задницу!».

– Понял, – кивнул я. – Пошёл ты, Локи, в задницу!

*

Он ушёл. И появился только через две недели. А я все эти две недели раздумывал над фразой, сказанной однажды Жаком Дорньером: «В день, когда вы решите продать вашу душу, вам станет ясно, что душа – излишество». Капрал-шеф сказал это, конечно, в шутку, не подозревая, что в контексте моей ситуации изрекает мудрость. Он вообще не подозревал, что существуют такие ситуации, как моя, потому что был нормальным человеком. Я же, скорее всего, был ненормальным, раз воспринимал Локи не как порождённый моим воображением трансцендентный образ, а как реально существующего языческого демона. И воспринимая его именно так, мучился бессонницей, постоянно задавая себе вопрос, – а на фиг мне душа? Ведь из родных у меня лишь мать в Твери, которой я помогаю материально, но с которой у меня никогда не было духовного родства. Жены нет, детей тоже. По крайней мере, тех, о которых я был бы осведомлён. Да и потом, если Локи прав, и писатель, творя, пытается себя обессмертить, то его произведения и есть его дети, которые, как он надеется, будут жить вечно. Не замахиваясь на жизнь в веках, я, тем не менее, сознавал, – увидеть свои романы изданными – это именно то, чего я хочу больше всего на свете. Сознавал я и то, что пока не разберусь с Гаршавиным, моей мечте не осуществиться. Ибо, как говаривал тот же Жак Дорьер: «Чтобы не утратить остальные желания, поддавайтесь, парни, желанию отомстить». В принципе, отомстить я мог и без помощи Локи – просто приехать в Москву и замочить гада. Но это только «в принципе», потому что я утратил способность убивать. Случилось это со мной на кофейной плантации близ Ямасукро, когда я увидел останки Бранко и Остапа, и ещё этого чёртова падальщика-грифа увидел, от которого меня чуть не вырвало. По-настоящему выворачивало меня уже потом, в госпитале. Врачи думали из-за сотрясения мозга, но я-то знал, – рвёт от отвращения к своему мачистскому поведению, выражавшемуся в готовности убивать по самому ничтожному поводу и быть убитым по поводу не менее ничтожному. Кстати, подлое поведение главного редактора «Гранады» тоже не являлось достаточным поводом для его убийства. И в этом смысле предложение Локи выглядело как самый, пожалуй, оптимальный вариант. Но в продаже души дьяволу было что-то до того омерзительное, что при одной мысли об этом волна тошнотворной дрожи проходила по животу. С другой стороны вспоминались такие, я бы сказал, положительные «дьявольские» образы, как булгаковский Воланд и брюсовский Демон – покровитель творчества, «со странно-длительной улыбкой на устах». У Локи, правда, улыбка была самая обыкновенная, но он также не производил отталкивающего впечатления.

Самым плохим было то, что я начал пить. И это не нравилось Зорро, который с глухим рычанием подходил к каждой оказывавшейся на полу по причине опорожнения бутылке, брал её зубами за горлышко и принимался мотаться по комнате, ища укромное место, чтобы спрятать, и не понимая, что прятать надо бутылку полную.

Однажды, когда он так мотался, в дверь позвонили. Он пошёл в прихожую вместе со мной, и, увидев Локи, бутылку не выпустил, а стал её как бы демонстрировать, укоризненно при этом на меня поглядывая. Впрочем, так как я был изрядно пьян, это мне, возможно, померещилось.

– Привет. – Локи сделав вид, что не заметил моего состояния, протянул руку.

Я ответил на рукопожатие.

– Проходи.

– Я билеты на футбол принёс, – сообщил он, усаживаясь в кресло. – Пойдёте?

– В смысле? – не понял я. – Я и Зорро, что ли?

– Ну, да.

– А волков разве на матчи пускают?

– У нас пускают, – усмехнулся он. – У нас они почётные гости. Играть-то будут «локи» и «торы». То есть, моя команда и команда Тора.