Лучше вспомни, как мы твоего брата распяли,
И тебя, если хочешь, такая же ждёт судьба!»
Но настырность напрасна, смиренность её сгубила.
Тихий голос не смог заглушить фальши льстивых слов.
И хоть все наши лжи и обиды она простила,
Мы изгнали её из сердец, из жизни, из снов.
Её тело терзали до смерти собаки и люди,
Но в улыбке из боли и мук застыли её уста.
Она знала, что все оскорбления стерпит, забудет,
Ей назначено быть такой: её месть пуста.
Убивали её за то, что быть с нами хотела.
Упивались, вонзая в ладони сомнений гвоздь:
«Нам не нужно тепла твоих глаз, твоих рук и тела!
Мы будем греться в мерцании красных звёзд!»
ноябрь 1989
Обречённость
Я так боюсь – до ужаса, до боли,
Что это всё закончится когда-то.
Как будто по жестокой чьей-то воле
Восход любви окажется закатом.
Мы даже побоимся этим словом
Назвать всё то, что между нами было.
И в страхе перед сложностью простого
На всё ненужное растратим наши силы.
Как будто кто-то за моей судьбою
Следит, своею упиваясь властью,
Чтоб радость долго не была со мною,
И дольше мига чтоб не длилось счастье.
Так было до сих пор: как только звуки,
Похожие на счастье, зазвучали,
Он заглушал их, посылая муки,
Чтоб я не забывала о печали.
Вот и сейчас он дьявольски смеётся
Над нашим страхом где-то за спиною,
Предчувствуя, что скоро нить порвётся,
Случайно нас связавшая с тобою.
Я так боюсь – и нашего разрыва,
И тишины безмолвных разговоров.
Ведь придаёт уверенность и силы
Любое своевременное слово.
Я не хочу смеяться по лимиту
И разговаривать в ночи глазами,
Которые, к тому еще, закрыты
И ждут от губ других слов сильных сами.
Я не хочу быть без тебя. Я знаю,
Мне без тебя ужасно будет плохо.
Но чувствую беду и понимаю,
Что на исходе праздников тех сроки.
А за спиною смех – сильнее, громче…
Нам дан последний шанс, чтоб сделать выбор: