– Хватит! – Возглас Эсфирь ослабил её хватку. Феникс обмяк. – Никаких пыток! Никаких издевательств над мёртвыми! Ты с ума сошла?!
Жница не откликнулась. Её почерневшая до локтя рука сгинула в рукаве.
– Теперь я точно не получу ответы. – Иногда Эсфирь хотелось набить Анку болючую шишку. – Нельзя же так, ну! Сама ведь мне твердила, что всякого рода пытки наказуемы! Как твоя рука?
– Сносно, – прозвучал ответ. – Озвучьте вторую просьбу.
Эсфирь тронула феникса клевцом. Забрала дух и окутала теплом, даруя столь недостижимый в мире дышащих покой.
– Ты говорила, что владеешь артефактом. – Неспешно, капля по капле, Эсфирь утихомирила поток сдёрнутых мук. – Зеркалом души. Через него ты можешь видеть души живых, правильно?
– Правильно. – Губы Анку изогнулись в улыбке, так не вязавшейся с мрачным обликом.
– Есть один юноша, – продолжила Эсфирь. – Глендауэр. Он океанид. Иногда мне кажется, что я вижу нить, которая протягивается от меня к нему.
– Ещё одну нить?
– Чёрную, угу. Хочу, чтобы ты посмотрела на душу Глена. Я пыталась, но не увидела ничего особенного.
– Это несложно, – Анку прислонилась спиной к дереву. – Но я его не отыщу. Живых я не вижу и не слышу. Зеркало лишь дух отражает.
– Я укажу на него, – Эсфирь кивнула. – Приведу к тебе. Хотя… Думаю, вскоре он сам меня найдёт.
Глава 4. Обитель льда
Глендауэр повелел сестре набрать в рот воды и не плодить в клане слухи об Эсфирь. Как на беду, Лин ступила на порог того возраста, когда интерес и жажда познания бьют ключом. И Глен достаточно хорошо знал сестру, чтобы понимать тщетность попыток пресечь её неуёмное любопытство.
Лин, как выразились бы океаниды, оседлала излюбленную волну. Без устали сыпала вопросами, омываемая желанием разгадать сущность Эсфирь. С напором, не делавшим чести юным барышням, силилась вызнать, кто же Эсфирь такая, раз сведения о ней возбраняется разливать по чужим умам.
Увы, Глен не сумел бы даровать сестре не отравленные ложью ответы. Но и лгать он не хотел. Посему отвлекал Лин то молчанием, то рассказами о недавней схватке с фениксами.
Лин закипала пуще и пуще и пихала Глена локтями, норовя соскользнуть с ифрала.
– Ты нарочно меня путаешь! – верещала она, пока их скакун неспешно огибал долину и тщился не наступать на спрятавшиеся под слоем снега камни, поджидавшие неосторожных и беспечных. – Ну расскажи-и-и! Я сберегу секрет, если нужно!
Великий Умбра, пощади!
Ну не мог Глен доверить ребёнку тайны Эсфирь. Хотя и подозревал, что ежели вести о ней растекутся реками, мало кто возжелает полоскать во столь сомнительных водах возникшие домыслы и молву.
Древняя вырожденка. Эреба-гемера. Хозяйка сказочного оружия – клевца Танатос. Обернутся ли её побуждения привкусом пепла на устах ныне живущих? А может, вслед за нею возвратятся её могущественные соплеменники? Пошатнут ли они земные тверди? Превратят ли землю в поле вечной брани?
Право слово, ежели размышлять о таком, задорной пляской покажется грызня с привычными мерзавцами – с теми же фениксами или граядами, не обременёнными душевными изысками вроде порядочности и сострадания.
Оживших мифов сложно опасаться, истинно? Познания об Эсфирь не укрепились бы в головах танглеевцев. Немногие из них верили слухам и сказаниям, а об исчезнувших Древних большинство и слыхом не слыхивали.
– Ты опять меня не слушаешь! – прожурчал в ушах восклик, и Глен будто вынырнул со дна озера.
Он уже отринул распоясавшиеся при встрече с Эсфирь чувства и оброс броней успокоения.
– Слушаю. – Ныне голос звучал ровно. Сердце стучало тихо. – Но ответить не волен.
– Пф-ф!..
Сумерки сгущались. Впереди, у берегов обледенелого океана, рождались силуэты скучившихся потерпевших. Под их сапогами хрустела изморозь. Дыхание мешалось и струилось паром в морозном воздухе. Океаниды кружили рядом в снежно-белых плащах правительственной стражи.
Глен слышал плач детворы. Слышал вой солёного ветра, врезавшегося в неприступные ледники. Похожие на звериный оскал, они белыми зубьями высились над водной гладью и несли безмолвную стражу.
Чуть правее от берега ввысь убегала стена – древняя ледяная твердыня, щитом отгородившая утекавший в океан полуостров Танглей. В стене не виделось ни ворот, ни дверей. Могучая и непомерно высокая, она олицетворяла мощь крайнего севера и тянулась к облачным царствам. Метели скулили над её вершинами, сплетаясь в причудливые узоры. Теребили дюжины синих знамён с вышитыми серебром скрещенными иглами. Призрачные и мелкие – для смотревших снизу – хранители Танглей стояли на стене припорошёнными снегом изваяниями: не приглядишься – не отличишь от ледяных глыб.
Глен взмахом ладони сообщил собратьям о своём прибытии и подвёл скакуна к стене. С хрустом по ней расползись трещины, образовавшие чёткий контур. Прямоугольный кусок льда блеснул серебром. Не успел подтаять, как схлынул к земле водой. За появившейся дырой со скрипом распахнулись ворота, встроенные в каменное сердце стены.
– Лин, – обратился к сестре Глен и направил скакуна в селение, – мне надобно побеседовать с владыкой. Ежели дозволишь, я сопровожу тебя к поместью и ненадолго покину.
– Можешь хоть навсегда меня покинуть, – пробурчала Лин, растирая щеку, к которой примерзли дорожки слез.
– Лин…
– Ты плохой!
Плохой? Что ж, пусть так. Глену не привыкать. Для отца он вечно плохой. Как же иначе? Нежеланное дитя, рождённое наложницей-наядой. Признанный за неимением иных детей бастард с осквернённой кровью, которого мать породила в тайне и долгое время воспитывала вдали от Танглей.
Не ведая о дитя во чреве, матушка Ламара ушла со службы и покинула Танглей. Глен увидел свет в Светлоречье – в удалённой от родных просторов деревушке. Там воздух благоухал сладостью цветов. Земля пружинила мхом. Деревья раскидывали кучные ветви, и птицы, напевая песни, вили гнёзда.
В ту пору Глендауэр не ведал, кто приходится ему отцом. Вызнал правду, когда матушка, подкошенная хворью, привела его в Танглей и явила взору принца Дуги? – среднего сына владыки Ваухана.
По законам Танглей, наложницу, сокрывшую дитя от океанида из властвующей семьи, следовало казнить. Но правитель Ваухан сжалился и дозволил ей коротать отведённый срок рядом с соплюшкой-сыном.
Глен видел, как смерть забрала матушку. Она упокоилась, и он остался в окружении сотен собратьев, но в то же время в одиночестве. Ни птиц. Ни цветов. Ни речки с кишевшими в ней головастиками. Лишь льды вокруг и промёрзлые воды.
В Танглей не приживалось тепло солнца. Здешний ветерок не ласкал лицо, а царапал кристаллами льда. Тут не пахло росой и отсыревшей почвой. Деревья можно было по пальцам пересчитать.
Соплеменники с обледенелыми лицами глядели на Глена свысока – с вершины своего бесстрастного великолепия. Излишне мечтательный, он привык делать, что вздумается. Ему были чужды и этикет, и строжайшие устои Танглей, о которые он постоянно спотыкался, ибо насчитывалось их превеликое множество.
Обретённый отец не щадил Глена и наказывал за малейшую провинность. За преподнесённый букет цветов:
– Будь любезен, объяснись, – отец едва не заморозил букет взглядом, – каким прибоем тебя принесло ко мне со столь нелепым даром? Право слово, ты не океанид!
За неосторожные вскрики, забавным эхом разлетавшиеся по дворцу:
– Чего ты желал добиться, позволь спросить? – отчеканил отец. – Породив шум, ты потревожил мой покой. Потревожил покой правителя. Ты не океанид, Глендауэр. Кровь наяда отравила тебя, и ты не волен обуздать её пагубный зов. Эхо счёл забавным? Что ж, посиди-ка в пещере. Уверяю тебя, от стен её отражается наипрекраснейшее эхо.
За неуместно начатый рассказ о недавней прогулке:
– Ты не океанид, – процедил отец, и голос его прогнал из тела Глена тепло. – Лишь владыке дозволено свободно выражать мысли, ибо глас его достигает ушей каждого. Его же подданным сперва до?лжно принести извинения и увериться, что речам их готовы внимать.
Ты не океанид! Ты не океанид! Ты не океанид…
Слова эти, отдававшие презрением, звенели в ушах Глена от рассвета до заката и хлестали наотмашь. Его били по рукам палкой, ежели он тянулся не к тому столовому прибору. Привязывали к спине стальной стержень с шипами, ежели горбился. Злосчастная пещера служила Глену вторыми покоями, а вскоре к томлению в ней прибавились и телесные наказания: сперва розги, потом кнут, увековечивавший на спине рубцы.