Дары Всевышнего

Можешь ли ты измерить ненависть?

Оглянись — и ты увидишь, что она повсюду:

в каждой травинке и в каждом сердце.

Поэтому, едва человек начинает двигаться, он бьет своего брата,

а самые прекрасные сады быстро зарастают сорной травой.

Но ненависть не враг, она – оружие.

Одни используют ее, чтобы убивать,

другие – чтобы лечить.

Ненависть, как инструмент врача,

рассекает живые ткани, чтобы удалить смертоносный наконечник.

Хочешь знать тайну?

На берегу Вечности, есть озеро Ненависти.

Никто из людей не может выжить здесь,

а потому не стоит приходить туда,

чтобы взять хоть каплю этого смертоносного яда.

Но ты можешь принести к берегам свою долю.

И тогда, где бы ты ни был, твоя ненависть будет целительной.

Песня Чувств (отрывок), Книга Вселенной.

Пролог

Места определены давно и редко меняются.

Дом Воробья занимает верхний ряд амфитеатра. Самому большому Дому – самый большой ряд. Глава Дома – Баал-Ханан Воробей, почти лысый старик с густыми черными бровями, сидит в центре. Пухлые пальцы, унизанные перстнями, переплетены на животе, обтянутом белым атласом. Баал-Ханану в прошлом году исполнилось семьдесят, и он давно не следит за модой. Носит длинные балахоны разных расцветок, перетянутые по располневшей талии ремнем, расшитым золотом и украшенным рубинами. Рубин его любимый камень, хотя старик богат так, что мог бы усыпаться бриллиантами с головы до ног. Маленькие глазки смотрят остро из-за круглых очков. Сегодня жарко, поэтому плащ он не надел. Справа и слева от него – сыновья по старшинству. Эти в основном в бархатных вестинах, как и положено зажиточным купцам. Еще дальше по кругу – внуки, правнуки, племянники, двоюродные братья – всех родственников не перечислишь. Баал-Ханан – глава Дома по праву старшинства и мудрости, так же и в других домах эйманов. За спинами каждого присутствующего – эймы: серые, желтые, синие, белые, пестрые птицы. Сидят неподвижно и смотрят туда же, куда человек, – на круглую арену внизу.

Скамью чуть ниже занимает дом Гепарда – не самый большой Дом, но один из сильнейших. Дикие кошки за спинами эйманов – от камышового кота до тигра – сидят смирно, не вылизываются, не шипят и не бьют себя хвостом по ребрам, видя такое количество людей и птиц. В Ритуальном круге все ведут себя смирно.

Еще ниже дом Чайки. Еще сто лет назад было два Дома – дом Чайки и дом Альбатроса, теперь они слились в один. И это еще не самое худшее. Дома Коня и Дракона исчезли совсем, а дом Медведя вот-вот исчезнет: у семерых взрослых мужчин трое детей и в ближайшие десять лет ни один из них не будет брать имя, а значит, не женится, чтобы продолжить род. Заффу Медведь, сорокапятилетний мужчина, с братьями, сыновьями и племянниками сидит внизу, у арены, вместе с изгоем Каракаром.

Двадцать лет назад дом Орла отрекся от Авиела Каракара, решив наказать строптивца. Эйман без Дома не выживет. У Каракара два сына, один из них никак не женится, а второй недавно исчез в Энгарне. Внуков нет, так что еще немного – и семья вымрет. Удаган Лев, сидящий по левую руку от Каракара, не в счет. Он в этой семье случайно и, когда Авиел умрет, вернется в дом Гепарда. Но, как бы там ни было, и он не женат. Для двадцатидевятилетнего эймана это редкость. Авиел Каракар не носит вестину. На нем облегающая кожаная куртка, плотно зашнурованная от шеи до талии. Темные с проседью волосы зачесаны назад – сыновья в этом подражают ему. Агатовые глаза Авиела никогда не смеются, от носа к губам пролегли складки. Слишком много навалилось на эймана. Красноклювый эйм-каракара за его плечом, будто опустивший кончик клюва и брюшко в белую краску, тоже выглядит удрученным. Перья на смоляной голове топорщатся, пестрые крылья сложены плотно, словно эйм зябнет.

Над амфитеатром стоит тягостная тишина, более полутора тысяч эйманов напряженно всматриваются в арену. Все ждут Охотника, хотя правильнее было бы назвать его Хозяином. Он велит собраться, и они приходят. Он приказывает, и они повинуются. Не могут иначе. Пустые места внизу напоминают о тех, кто пытался воспротивиться его власти.

Присутствующие гадают, что послужило причиной общего сбора. До осеннего Обряда, когда восемнадцать парней попытаются взять имя, еще два месяца. Но Охотник созвал их раньше. Для чего?

Эйм-лев Удагана внезапно нарушил тишину, шумно зевнув. Легко прыгнув на арену, поточил когти о песок. Мощный зверь с роскошной гривой был потрясающе красив. Удаган вполне мог бы стать позже главой Дома, как и его отец по крови когда-то. Мог бы, но не станет. За упрямство и дерзость будет наказан. Вот за это непочтение к Охотнику будет наказан. И немедленно.

Охотник появляется из ритуальных ворот, противоположных тем, в которые вошли эйманы. Из-под распахнутого темно-зеленого кафтана, достигающего лодыжек, слепит глаза кипенно-белая рубашка с широким кружевным воротником. Темные брюки заправлены в высокие, облегающие ногу сапоги. На рубашке поблескивает толстая цепь цвета воронова крыла из неведомого металла, к которой прикреплен небольшой, размером со сливу ажурный медальон: сердцевина – черный шар со множеством правильных граней, переливающийся черной радугой, а вокруг, точно спутанные нити, вьется металлическое кружево. Охотник похож на богатого аристократа, по странной прихоти удлинившего верхнюю одежду до неприличия. Высокий стройный, лет сорока, с узким лицом, короткими русыми волосами и мутными, темно-зелеными глазами, он улыбается доброжелательно и чуть высокомерно – так смотрит отец семейства на расшалившегося трехлетнего малыша. Эта улыбка так не сочетается с болью, которую он причиняет. Он чуть шевелит пальцами, и лев, жалобно мяукнув, точно домашний кот, которому наступили на хвост, прыгает обратно за спину Удагана.

Эйман дернулся и с хрипом сполз по скамье. Каракар подхватил его, помог подняться. Удаган побледнел и, кажется, последним усилием воли не терял сознание. Тело выгнулось дугой, будто его скрутило судорогой. Авиел беспомощно оглянулся, но Охотник уже не обращал на них внимания. Удаган со стоном обмяк.

Барс, шкура которого, так же как кафтан Охотника, отливает зеленым, выпрыгивает из-за его спины и делает круг по арене, по-хозяйски осматривая замерших эйманов, а потом ложится у ног мужчины. Охотник может подчинить любой эйм: взять себе тигра – самого крупного эйма – или льва – самого величественного, но он по-прежнему повсюду ходит с черной кошкой. Случаи, когда он брал кого-то другого, можно пересчитать по пальцам.

Охотник стоит в центре арены и, как обычно, каждый, где бы он ни сидел, видит его лицо и барса, лежащего у его ног, – магия ритуального круга. Охотник видит всех, и его видят все.

– Мы собрались раньше, потому что я принял важное решение, и вы должны знать о нем, – камень на медальоне сверкнул так, что эйманы прикрыли глаза или отвернулись. – Вскоре Кашшафа начнет войну с Энгарном. И мы поможем Кашшафе победить.

16 юльйо, замок Зулькад, Кашшафа

Дорога еще раз свернула, и лошадь чуть ли не ткнулась мордой в ворота. Замок графа Зулькада упрятали в такую глушь, что, если бы не дорога, причудливо петляющая между деревьями, Рекем бы точно заблудился. К тому же пришлось задержаться в городе: он не имел возможности сменить лошадь, так что, пока он добрался до Шаалаввина, бедняжка совсем выбилась из сил. Лишь к обеду он продолжил путь, и, когда нашел нужное место, серые сумерки сменились синей ночью. Он спрыгнул с коня и решительно постучал молотком в металлический круг, прикрепленный к косяку. Ворота вздрогнули. Ударь он сильнее и вполне мог бы выломать дверь. Какое же тут всё ветхое! Совсем не подходит для принцессы Кашшафы. Впрочем, для всех очевидно, что это наказание девушке за строптивость.

За воротами было тихо, и Рекем постучал еще раз. Конечно, он сильно запоздал, добрые люди в такое время не ходят, но неужели его оставят ночевать за воротами? Он снова протянул руку к молотку, когда изнутри раздался недовольный голос:

– Не ломайте дверь! Кого шереш на ночь глядя принес?

– Рекем Ароди маркиз Бернт!1 – крикнул Рекем. – Откройте, я к ее высочеству Миреле Цуришаддай принцессе Кириаф-Санне.

За воротами послышались возня и бурчание:

– Ишь ты. Принцессу ему. Маркиза Бернта шереш притащил. За каким шерешем он его притащил? – слуга рассуждал негромко, будто не хотел, чтобы высокородный гость слышал его слова, но так, чтобы тот понимал, насколько неуместно его появление. Наконец открылось маленькое окошко, и Рекем увидел пытливые черные глаза.

Маркиз снял шляпу, чтобы привратник мог лучше разглядеть его. Он знал, что в нынешнем состоянии прозводит не лучшее впечатление. Что сейчас видит это привратник с лукавым взглядом? Длинные темные волосы, серые, чуть на выкате глаза, благородный тонкий нос. Одет он довольно просто. Шерстяной дублет без разрезов, чуть видневшийся из-под дорожного плаща, украшали лишь мелкие серебряные пуговицы. Небольшой отложной воротник из простой ткани тоже говорил не в его пользу – богатые носили широкие, кружевные. Но, когда предстоит долгий путь верхом, никто не наряжается как на бал. Гораздо больше о его благосостоянии свидетельствовало то, что приехал один, без слуг.

– Вас ожидают, господин? – поинтересовались из-за двери.

– Насколько мне известно, ее высочеству позволено принимать гостей, – Рекему очень хотелось поставить слугу на место, но приходилось быть вежливым. Сейчас судьба маркиза в руках этого простолюдина: его не приглашали, и о своем приезде он не предупреждал.

За воротами воцарилась тишина, затем Ароди с облегчением услышал, как сдвинулся засов.

– Не обессудьте, господин, – слуга с огромной кудрявой бородой, обрамлявшей лицо как темная туча, держал в руке масляный фонарь. В его свете смутно белела простая холщовая рубаха. – Время позднее. Вы постойте, я узнаю насчет вас.

– Хорошо, – кивнул Рекем, и, когда слуга, покряхтывая, скрылся в замке, потрепал лошадку по холке. – Потерпи, милая. Надеюсь, ты скоро поешь.

Бородач вновь появился довольно быстро. Неизвестно, какие распоряжения ему дали, но особого рвения он не проявлял.

– Приказано дать вам комнату, господин, – сообщил он, беря под уздцы лошадь. – Если принцесса соизволит, примет вас завтра. Только вы не особенно тут кричите, что она принцесса. Хозяйка ругается. Да хозяйка и не виновата. Порядок такой. И еще графиня Зулькад желает знать, по какому делу вы к принцессе.

– Так же, как и все, – пожал плечами Рекем. – Ищу защиты.

– Понятно. Ну, тогда принцесса примет, она кроткая, как голубка. Щас я вас значицца в комнату провожу. Вы там вещи оставьте, коли есть, и к графине Зулькад. И не называйте ее высочество принцессой при ней, – повторил он наставления. – Хозяйка у нас добрая, но порядок такой. Вон видите щелочку, – он указал на полоску света из приоткрытой двери, – вон туда значит и сразу направо. Там у нас комната для гостей. Не бог весть, но если задержитесь, так потом принцесса о вас позаботится. А я лошадку вашу пока пристрою. Я ведь конюх здешний, Щутела. Ну и привратник заодно. А как, значит, лошадку оботру, так и за вами приду. К графине пойдем.

Рекем отправился в указанном направлении. Комната оказалась чистой, но очень скромной. Стены недавно побелили, потолочные балки нависали так низко, что, казалось, он вот-вот стукнется о них головой, хотя высоким ростом не отличался. Освещалась комнатушка и днем и ночью чадящей свечой – окон, даже самых простых, затянутых бумагой, здесь не предусмотрели. Не сделали и камина, так что зимой тут наверняка холодно. Из мебели – стол, стул да узкая кровать. Едва ли кто-то предложил бы ему такую комнату раньше. Но теперь, когда арестовали мать…

Он отогнал невеселые мысли, снял плащ и повесил на гвоздь. Умылся в небольшом медном тазу, стоявшем на столе. Пригладил волосы. Если графиня Зулькад хочет видеть его сегодня, больше он никак себя в порядок не приведет. Посидел в задумчивости на стуле. «Что сказать ей? “Хозяйка добрая”… – с иронией вспомнил он слова конюха. – Добрые люди не берутся быть надсмотрщиками. Скорее всего, доброта оттого, что вторую жену короля Манчелу казнили, а первая до сих пор жива. Теперь никто не знает, что будет с принцессой. Вдруг ее вернут ко двору и она обретет прежнюю власть? Что тогда станет с графиней? Вот она и добрая. По крайней мере нескольких человек по просьбе принцессы король помиловал. Это о чем-то говорит».

Негромкий стук прервал его размышления, он вскочил.

– Господин… – конюх приоткрыл дверь. – Графиня ждет вас.

Маркиз Бернт еще раз пригладил волосы и вышел в коридор. Щутела с тем же фонарем в руке показывал дорогу. Вскоре конюх толкнул какую-то дверь, стало светлее от свечей, горевших в подсвечниках на стенах, – господскую часть освещали лучше. Коридор расширился. Под потолком Рекем разглядел лепнину. Конюх остановился у темной двери, явно не менявшейся много лет, постучал и тут же приоткрыл.

– Госпожа, маркиз Бернт, – объявил он.

– Пусть войдет, – более величественно эту фразу не произнесла бы даже королева.

Рекем шагнул внутрь. Его ожидала «хозяйка» – графиня Зулькад. Женщине едва исполнилось сорок, а морщинки уже легли возле глаз и рта – слишком много забот лежало на ее плечах. Из-за высокой прически она казалась худой и длинной, точно кипарис, росший в Лейне. Строгое темно-синее платье закрывало и горло, и руки, несмотря на летнюю жару, – с тех пор как на королевской охоте погиб ее муж, она всегда одевалась так. Кабинет был очень маленький – в его замке такие комнаты оставляли слугам. Всё, что тут умещалось, – это секретер слева у стены с медной фигуркой лошади наверху, небольшой столик напротив входа за спиной графини да пара мягких стульев. Пожалуй, лишь они покупались недавно и были достойны служить мебелью для знатной семьи. От остального веяло древностью. Обои выцвели, и рисунок на них почти не проглядывался. Из-за того что в большой железной люстре, висевшей под потолком, зажгли не все свечи, дальняя часть узкой комнаты терялась в полумраке.

– Добрый вечер, ваше сиятельство, – Рекем склонил голову. – Извините, что так поздно. Задержался в дороге.

– Добро пожаловать, маркиз Бернт, – женщина поджала губы, показывая, как ей не нравится это вторжение. Так ведь Рекем не к ней прибыл. – Как мне передали, вы хотели видеть леди Шедеур?

Тоненькая фигурка в шелковом коричневом платье шагнула из темноты так стремительно, что Ароди отпрянул.

– Я дочь короля, леди Цуришаддай принцесса Кириаф-Санна, – заявила светловолосая девушка. – И требую, чтобы меня называли полным титулом.

– Леди Шедеур, – сузила глаза графиня, – я думала, хотя бы при маркизе вы будете…

Закончить она не успела. Рекем склонился на одно колено, чтобы приветствовать королевскую особу, как полагается.

– Ваше высочество…

После пятнадцати лет брака Манчелу неожиданнно «вспомнил», что принцесса Езета не была невинной девушкой, когда выходила замуж, и объявил во всеуслышание, что их союз недействителен. Король выгнал жену из дворца и потребовал признать дочь незаконнорожденной. Но все понимали, что это наглая ложь, задуманная лишь для того, чтобы жениться снова, но не возвращать приданое первой жене. И, на какие бы ухитрения ни шел Манчелу, никто никогда не сможет изменить того, что Мирела – его законная дочь, единственная принцесса крови2 в стране.

Совсем недавно уже за обращение к ее высочеству полным титулом человек мог попасть на плаху. Сейчас формально ничего не изменилось, кроме того, что после казни ведьмы Сайхат, второй жены короля, принцесса вновь начала переписку с отцом. Но дерзость Рекема сбила с толку графиню, и она, передернув плечами, заявила.

– Я оставлю вас для беседы на четверть часа. Его величество король Манчелу дал мне четкие указания относительно содержания леди Шедеур…

– Я принцесса Кириаф-Санна!

– …И, если вы будете нарушать королевский указ, мне придется доложить об этом его величеству, – графиня быстро покинула комнату, не дожидаясь очередного возражения.

Граф слушал это, не поднимаясь с колен.

– Встаньте, маркиз Бернт, – как только дверь за женщиной закрылась, тон принцессы изменился, в голосе послышалась усталость. Ароди поднялся и наконец рассмотрел ее. Тонкие, очень нежные черты лица. Волосы собраны у висков, но свободно падают на спину золотой волной. Голубые, как у отца, глаза при неярком освещении приобрели глубокий, синий цвет. – У нас такое каждый день, – чуть виновато объяснила девушка. – Мой духовник учит, что, если я промолчу хотя бы один раз и не потребую, чтобы меня называли принцессой, ничто уже не сможет изменить мою участь. Для всех я стану незаконнорожденной дочерью. А ведь это несправедливо, – она опустилась на стул, а маркизу указала на другой. – Садитесь.

– Ваше высочество, – запротестовал он, – по этикету…

– Боже мой, о чем вы? – горько воскликнула она. – Какой этикет? Меня унижают уже семь лет, и теперь я должна заставить стоять единственного человека, оказавшего мне почтение? Садитесь немедленно!

Рекем едва заметно улыбнулся и исполнил приказ. На первый взгляд девушка была такой хрупкой, что, казалось, стоит крикнуть, и она упадет в обморок. Но теперь стало понятно, что столько времени она сопротивлялась королю и ведьме Сайхат благодаря волевому характеру. Несколько лет ей, как и ее матери, не позволяли покидать стены замка, не давали деньги даже на необходимое, лишали верных слуг, не позволяли писать письма и видеться с друзьями. Сайхат с ведома короля с каждым годом ужесточала условия их содержания. Всех, кто проявлял милосердие к изгнанницам или называл женщин титулами, которых они лишились, жестоко наказывали. Лишь после казни ведьмы король стал обращаться с пленницами мягче, и многие надеялись, что скоро он вернет их ко двору.

Мирела рассеянно окинула взглядом маркиза. Рекем смутился: знал бы, что увидит принцессу, обязательно бы побрился. Одна прядь длинных темных волос упала на лоб, и он машинально откинул ее.

– Что у вас случилось, маркиз? Вы выглядите не очень хорошо. Надеюсь, с вашей матушкой всё в порядке? Я помню ее. Она играла со мной в детстве.

Леди Ароди маркиза Бернт и вправду какое-то время была фрейлиной королевы Езеты и няней юной принцессы, но как Мирела могла это помнить?

– Леди Ароди… – он прочистил горло и продолжил. – Моя мать в тюрьме. Я хотел просить вас…

– Что?! – Мирела вскочила, и Рекем тоже поднялся. – Маркиза Бернт в тюрьме? Как это могло случиться? Это же бред какой-то! Ей уже шестьдесят лет…

– Шестьдесят три, – уточнил маркиз.

– Я в жизни не знала более доброй и безобидной женщины, – принцесса сделала несколько шагов к узкому, похожему на бойницу, окну, но тут же вернулась. – В чем ее обвиняют?

– У нас нашли… – Рекему нелегко было говорить об этом, но принцесса должна знать всё. – Наш дом обыскали солдаты короля… Видимо, кто-то донес… И нашли небольшой кусок холста с изображением герба… И в этом гербе… Там листья яйтана3, а под ними – огнерогий иттай4… Так что ее обвинили в государственной измене и подготовке заговора.

В комнату неслышно вошла горничная. Сервировала стол для чая, наполнила чашки ароматным настоем и села в дальний угол на маленькую скамеечку.

– Да это же бред какой-то! – возмущенно повторила Мирела. – Герб… Она сама его рисовала? Художника, я думаю, не нашли?

– Я не знаю. Возможно, нашли. Возможно, он и донес.

– Послушайте, маркиз, вы что, действительно верите, что ваша мать могла заказать такой герб?

Да, он верил. Лет с семи, как только родилась принцесса, мама шутила о том, что его невестой станет принцесса крови. И когда нашли эту улику… Но ведь это не повод арестовывать ее! Никакого заговора не было, только наивные материнские мечты. Он и не видел принцессу до сих пор ни разу.

– Да что с вами, Ароди? – удивленно всматривалась в него Мирела. – Маркиза Бернт умная женщина, иначе бы не дружила с моей матерью. Неужели бы она хранила такое у себя? Неужели бы заказала такую вещь у художника? Нет, тут всё подстроено. Конечно, подстроено. И я сегодня же напишу его величеству. Скорее всего, кому-то потребовались ваши земли. Ведь ваш родовой замок недалеко от столицы?

– Да, ваше высочество, – он поразился, как быстро она всё расставила по местам.

– Я прошу вашего разрешения… Могу я от вашего имени предложить королю выкуп? Леди Ароди отпустят, но ваш замок…

– Всё что угодно, ваше высочество! – горячо воскликнул он. – Мне дорог родовой замок, но жизнь матери с ним не соизмерима. У нас есть другие владения. Я стану графом Цаир, виконтом Пелон, кем угодно! Пусть только отпустят ее. Но я должен предупредить вас… Король Манчелу и сам предлагал ей свободу. Если она признает, что брак короля с вашей матерью был незаконным, а значит, вы незаконнорожденная, то ее отпустят. Если же она откажется, то через месяц ее казнят.

Услышав это, Мирела будто окаменела. Она понимала, что от женщины требуют предательства, а маркиза на это не способна.

– Королевский указ уже зачитали? – спросила она тихо.

– Да. Я присутствовал при этом.

– Это плохо. Его величество не любит отказываться от своих слов. Но я всё же напишу ему. Если всё дело в деньгах, он может согласиться на такие условия. Он же понимает, что леди Ароди не предаст мою мать и меня. Он должен согласиться.

– Ваше высочество… – Рекем проглотил ком в горле, чтобы голос не звучал хрипло. – Вы наша единственная надежда…

– Эль-Элион наша единственная надежда, – строго возразила Мирела.

– Бог редко вмешивается в то, что происходит на земле… – горько заметил Бернт. – Мой отец… старший брат… теперь мать. Разве Бог… – осмелев, он посмотрел ей в глаза и запнулся на полуслове, будто наткнулся на клинок.

– Не смейте так говорить, – голос Мирелы заледенел. – К сожалению, четверть часа, отпущенные нам, истекли. Я напишу письмо сейчас же, – она сцепила пальцы перед собой. – Мой слуга доставит письмо в Беероф в течение недели. И… я попрошу вас задержаться, пока не придет ответ.

– Да, ваше высочество, – он поклонился. Подождал, пока она выйдет из комнаты в сопровождении горничной. И только после этого усмехнулся.

Не слишком она верит в помощь Эль-Элиона, если просит его остаться. Да, его слова звучали как богохульство, но Бог не вмешался и не вернул королеву Езету ко двору. И принцесса Кириаф-Санна, эта светлая девушка, проводит лучшие дни в старом, заброшенном замке. И ему надо ждать здесь, потому что если на этот раз король не захочет исполнить просьбу дочери, то следующим арестуют его.

16–17 юльйо, дом Каракара

Ранели чуть опоздала к ужину, приводя себя в порядок. Женщины в семьях эйманов старались не выставлять красоту напоказ. Поэтому, прежде чем спуститься в столовую, девушка туго заплела косу. По правилам оборотней она должна носить распущенные волосы до замужества. Но она потеряла право находиться в стае, так к чему беспокоиться о порядках, царящих у оборотней? Она бросила последний взгляд в зеркало: темные волосы, карие глаза, пухлые губы – ей любая прическа к лицу.

Огромный дом Каракара, сложенный из больших камней и окруженный внушительной стеной, больше походил на замок, хотя в нем было лишь три маленьких крыла. В самом большом на первом этаже располагалась пиршественная зала. Ее называли столовой и собирались там всей семьей на завтрак, обед и ужин. Над столовой – спальни Авиела и Шелы, то есть, женатых обитателей этого сумрачного места.

В левом крыле на первом этаже сделали что-то вроде гостиной: здесь стояло два шкафа с книгами, большой диван у камина и несколько стульев. Насколько она заметила, тут чаще собирались мужчины, чтобы скоротать вечер: обсудить дела за картами или чаккув. Читать, по правде говоря, было нечего. Ранели просмотрела книги, они были двух родов: одни ужасно глупые – рыцарские и любовные романы (в стае такие в руки брать запрещали), другие ужасно умные – книги по истории, географии, навигации. Ей бы хотелось что-то среднее, но в этом доме спросом пользовалась только такая литература. На втором этаже находились спальни гостей. Ее поселили именно там.

Спальни одиноких сыновей Каракара находились тоже на втором этаже, но в правом крыле, над спальнями слуг. Ранели ни разу туда не поднималась: порядки у эйманов были не менее строгие, чем в стае. Когда Алет привез ее сюда, она еще не совсем оправилась от болезни. Но Сокол сразу объяснил: до свадьбы они будут спать в разных комнатах. А свадьбы у эйманов играют два раза в год: перед весенним и осенним обрядом. Им придется ждать наступления сабтамбира. Ближе к полнолунию эйманы, которым исполнилось семнадцать лет, будут получать имя. Обычно один или двое погибают на Обряде, поэтому молодоженов Охотник благословляет раньше, чтобы не получилось, что свадьбу играют во время траура. Ранели подождала бы, сколько потребуется. Только вот свадьба не состоится и тогда. Охотник отказался их венчать. Теперь надо либо покинуть Алета, как и предлагал Халвард, либо…