Когда поют цикады
Поговорив еще с Еленой Фёдоровной, Люська бережно сложила листок с записанным адресом в карман, пожелала хозяйке поскорее выздоравливать и обустроиться на новом месте, она зашагала к библиотеке. Как-то вроде бы и легче стало на душе, потому что увидела Люська в глазах Елены Фёдоровны радостный блеск, когда та говорила о работе в школе, о ребятах, которых она скоро снова будет учить.
Обсуждали кумушки, слышала Клавдия Захаровна у магазина, что Елена Буркова не просто так в райцентр переезжает, а якобы мужчина у неё появился, представительный и серьёзный, вот он и устроил переезд и самой Елены, и её семьи. Когда она рассказывала услышанное дома Таисии, та одобрительно качала головой:
– Вот и правильно, Лена – женщина образованная, и ей самое место в школе, ребятишек учить! Я рада за неё, если и личную жизнь свою она устроит, несладко одной-то куковать, да еще и после такого страшного предательства мужа. И девочкам её в райцентре лучше будет – там и училище, и техникум есть.
– И я рада за Лену, – вторила ей Клавдия Захаровна, – Вот и тебе бы, Тасенька, на свою личную жизнь внимание обратить. Идут годки-то, что сладкого одной…
– Мама, ну хватит, снова-здорова, – рассмеялась Тася, – Вы да Люська, вот моя жизнь, и другой я не желаю.
Не любила Тася это обсуждать, ничего не желала менять в своей жизни, хоть и ловила на себе взгляды механизаторов, заинтересованные, а порой и откровенно-жадные. Иногда – и недобрые женские, когда перешёптывались кумушки за её спиной, которые заподозрили и своего мужика за разглядыванием чужих прелестей.
Вот только оказалось, что радоваться за Елену Буркову было и нечему… По весне узнали в Городище, что умерла она от давней и тяжёлой болезни, которая развилась на фоне полученных ею ранений, от того ржавого отголоска минувшей войны… Осталась Катя одна в новом доме в райцентре, сестра Аня уехала в город учиться…
Так Люська узнала, что не вернётся её друг Макар ни в Городище, ни в райцентр, потому что останется он теперь жить у своего отца навсегда… В детстве ведь всё время так думается – что до «взрослости» еще так далеко, и так медленно идёт время, и потому – все ближайшие годы, которые предстоит прожить до самостоятельной жизни, это «навсегда»…
Плакала тогда Люська в подушку, сжимая в руке деревянную фигурку кошки, плакала и от жалости к себе, и от сочувствия другу, который потерял маму, а она не может даже поддержать его в эту страшную минуту… И от того, что впервые осознала тогда Люська, какой порой жестокой может быть судьба.
Глава 9.
Незаметно пролетело время, выросла Люська из неуклюжей девчонки в симпатичную стройную девушку с тёмными каштановыми косами до пояса и карими глазами в обрамлении густых и длинных ресниц, заставлявших не одно молодецкое сердце в Городище стучать сильнее и беспокойнее.
На выпускном от Люси в её простеньком голубом платьице, сшитым ею самой на старенькой бабушкиной машинке, было не отвести глаз. Окончив школу без единой четвёрки, Люся собиралась поступать в институт в городе. Планов было, как говориться, «громадьё», и жизнь впереди кажется такой заманчиво-радужной, когда тебе едва минуло семнадцать. И только умудрённые жизненным опытом люди говорят: «Если хочешь рассмешить Бога, расскажи ему о своих планах»…
Сдав в июне вступительные экзамены, довольные результатами Люся с Верой решили устроиться на работу, чтобы не терять даром времени и заработать денег. А рабочие руки в колхозе всегда нужны, и вот ранним летним утром, когда утренняя прохлада еще пахнет цветочной свежестью, принесённой с лугов, Люся с Верой шагали к месту сбора колхозников, отъезжающих на прополку.
– Эй, девчонки! – кричал им молодой тракторист Санька Болотинцев, – Давай ко мне, прокачу!
Люся и Вера рассмеялись и приветливо махнули незадачливому кавалеру, который тут же укатил совсем в другую сторону, не туда, куда им было нужно.
– Говорят, он к нашей Дашке неравнодушен, – негромко сообщила подруге Вера, – И вроде бы даже в техникум решил поступать, туда же, куда и она.
– А они подходящая пара, по-моему, – так же тихо ответила Люся, – Даша весёлая и лёгкая, и Санька такой же.
Так, за разговорами о том и сём, девчонки подошли к конторе, где уже собрались работники их бригады. Это был первый рабочий день Люси и Веры, и уже к обеду обе устало поглядывали друг на друга. Спина ныла, руки болели и жаркое солнце пекло нещадно непокрытые части тела. Теперь девчонки поняли, почему опытные женщины, не впервые работающие на прополке, все были одеты в светлые ситцевые кофты с длинным рукавом.
– Мама мне говорила, еще до своего отъезда, что нужно рукав длинный, – сказала Люся подруге, когда наступил долгожданный перерыв и подруги наконец присели на краю поля, – Пойдём, сейчас кухня уже позовёт всех, пообедаем побыстрее и хоть четверть часа полежим в теньке.
Возле кухни, расположившейся в тени густых тополей, собрался народ – и городищенские работники, и с соседнего Стародолья, чьи поля шли по ту сторону грунтовой дороги. Люди будто и не устали, подумалось Люсе – смех, шутки и песни раздавались за столами. Кто-то уже стучал ложками по мискам, нахваливая обед, который улыбающиеся поварихи шустро разносили на другие столы.
– Люся? Ты ведь Люся Ключникова, да? – обратился вдруг к Люсе загорелый чуть не до черноты парень с белозубой улыбкой и знакомым прищуром голубых глаз, – А ты меня не помнишь?
– Я… Простите, нет, не могу вспомнить, – растерялась Люся, что-то в незнакомце казалось ей знакомым, но что…
– Я Миша, Михаил Веригин! Вспомнили?
– Конечно! – вскрикнула Вера, – Это же он нас тогда из леса вывел, когда мы с малиной этой проклятущей там бродили!
– Да уж, надо сказать, малины вы тогда знатно набрали, – рассмеялся Миша и присел рядом с девчатами на скамью, – А я смотрю, такие пигалицы, одна другой меньше, а корзинки свои тащат, чуть не больше самих себя!
Смеясь, стали вспоминать ту историю, и Дашины рассказы про лешего, и красавицу Луну, добрую и покладистую лошадь. Но за разговорами обеденный перерыв пролетел так быстро, вскоре уже и пора было идти работать.
– Давайте после работы к нам, – позвал Миша, у нас молодёжь устроила, так сказать, полевой театр, и вечером у нас всегда что-то интересное. Сегодня обещали дядьку Прохора с гармошкой и частушками, а уж после и наши песни можно попеть, современные! У нас Боря Картаков на гитаре хорошо играет. Приходите, договорились?
– Хорошо, придём, – обещали девчонки Мише, который уже бежал догонять свою бригаду, чтобы не отстать.
– А ты Мише нравишься, – хитро прищурилась Вера на подругу.
– С чего это ты взяла такое, откуда такой вывод, – густо покраснела Люся, – Мы с ним и виделись всего один раз, и то давным-давно! А ты уж сразу так и определила?
– Да, вот так сразу определила, – рассмеялась Вера, – Да он на тебя так смотрел всё время, разве такой взгляд с чем спутаешь? И не спорь, Люська, мне со стороны виднее!
– Ну и не буду спорить с тобой, раз ты такая всезнайка, – Люся шутливо кинула в подружку сорванной травинкой, – Поли давай, да меньше разговаривай, а то вечером тебе ещё частушки петь! И не думай скромничать, я сразу всем объявлю, какая ты у нас певунья, не скроешься!
– Ой, Люська, что ты, не надо! – испуганно вскрикнула Вера, которая и вправду частенько распевала дома частушки, какие пела её бабушка, – Я перед людьми не смогу и рта раскрыть, да и вообще – разве это пение! Не говори никому, прошу тебя! Друг ты мне или нет?!
– Вер, ну ты что, – примирительно ответила Люся, – Разве я тебя когда подводила? Конечно, я никому не скажу, если ты сама не хочешь. Но ты зря стесняешься, у вас с бабушкой очень ладно всегда выходило, мы с Дашей очень вас любим слушать!
– То дома, с бабушкой, да с вами, а здесь… вон сколько людей, и молодёжь не только наша, вон, Стрельникова Поля сказала, что даже городские студенты здесь есть, прислали их колхозу на помощь!
За разговорами и в предвкушении интересного вечера время до конца рабочего дня пролетело как-то не в пример быстрее, чем до обеда. И вот уже усталые бригады собрались на ужин, который проходил не как обед – тихие усталые голоса звучали по-иному в летних сумерках, наползавших сизой дымкой из-под леса. От реки пахнуло свежестью, и вскоре послышались из-за прибрежных кустов звонкие голоса купальщиков, добравшихся до прохладной воды после жаркого дня.
– Ох, я тоже купаться хочу, давай сходим? – вздохнула Люся, – Только нужно сейчас идти, мне кажется ночью как-бы не было грозы, чуешь, как воздух пахнет?
– Ничего, навесы же сделали специально, – ответила Вера, – Может быть, еще и стороной обойдёт. А искупаться нужно сходить, ты права. Мне тоже очень хочется!
Те, кто жил поблизости или имел возможность отправиться домой на ночь, так и делали, но большинство работников приезжали и оставались в поле на несколько дней. Для этого правление колхозов – и Городищенского, и Стародольского, обустроило и временные навесы, и полевую столовую с длинными столами и лавками. Вера и Люся уезжать домой каждый день не планировали, только на выходные, потому что трястись после тяжёлого рабочего дня в кузове тихоходного трактора им вовсе не хотелось. Да и вообще, по рассказам подруг было здесь, на полевых, нет так и скучно.
Достав из собранных с собою вещей чистое, и прихватив мыло, подружки выбрали себе укромное местечко за кустами у реки, где можно было искупаться. За рекой, где по пологому берегу далеко-далеко простиралось пшеничное поле, и в самом деле собирались густые тучи, чуть подсвечиваемые недавно опустившимся за горизонт солнцем. Воздух словно загустел, ветер стих, будто ушёл туда, где шумел густой лес, растревоженный наступавшей грозой.
– Вон, смотри, я же говорила – стороной пройдёт, – указала Вера, – На берестянских пойдёт, нас может только краем зацепит! Так что успеем сбегать к стародольским, глянуть, что у них там за самодеятельность!
Ах, молодость, чем ты и хороша, так это незнанием усталости! После купания Вера и Люся, посвежевшие и довольные, словно бы и не работали на прополке весь день, быстро шагали к берёзовой роще, откуда слышались голоса, разливы гармошки и громки смех, сопровождавший выступление частушечника деда Прохора.
Люся и Вера скромно притулились с самого края собравшейся вокруг костра компании, в центре которой на большом чурбаке сидел моложавый седой мужичок и выводил весёлые переборы. Приметной чертой мужичка был его весёлый искристый взгляд из-под седых совершенно бровей. А ещё Люся приметила, что сидит он, опираясь на одну ногу, вторая штанина у деда Прохора была до колена закатана…
– С войны такой вернулся, – вдруг обернувшись, сказала Люсе незнакомая женщина, сидящая рядом на бревне, – Жена и дочка от тифа в городе умерли, вот он к матери в Стародольское… а куда ещё, как не в родной дом ворочаться? Председатель не хотел его брать, дескать, заслужил ты, Прохор, отдых, вот и отдыхай. А тот замучил просьбами, вот и взяли его воду на полевые возить! А я считаю – и правильно, что взяли! Всё же на людях и пользу приносит, самому же такая жизнь веселее! Правда, девчата?
Вера и Люся согласно закивали, и вдруг другими глазами им погляделось на играющего смешные частушки седого мужичка. И поняли, что седина его вовсе и не от старости, да и сам он далеко ещё не дед…
– Вот вы где, а я думал, уже не придёте, – из накрывшей поле темноты неожиданно вынырнул Миша, – Хотите компот? Мы с ребятами сегодня ведро ягод обеспечили, поварихи наши на всех наварили, много! Пойдёмте, я вас со всеми познакомлю.
Вечер пролетел быстро, усталые работники, кто постарше, укладывались под навесом на ночёвку, зная, что завтра будет снова трудный рабочий день. Песни стихли, только кое-где переговаривалась ещё кучками молодёжь.
Вера с Люсей отправились к своей бригаде, расположившейся у самого леса, и Миша не позволил им возвращаться одним, вызвался провожать. Гроза шумела за речкой, и хоть здесь на полях и не было ещё дождя, но ветер гнул и трепал нещадно высокие макушки тополей.
– Ой, смотрите, как страшно полыхает молния, – испуганно говорила Вера, указывая на пронзавшие ночную мглу всполохи, – Совсем уже над нами, скоро и к нам придёт!
– Нет, только краем зацепит, – ответил Миша, – Сильного дождя не будет, а вот ветер побушует! Ну, вот и пришли – ваши там. Пока, девчата, спокойной ночи! Завтра увидимся!
Девчонки помахали руками вслед своему провожатому, и пошли по краю дороги до своего навеса, испуганно вздрагивая на каждый всполох.
– Зря мы пошли, надо было со всеми сидеть, – со страхом глядя на небо, говорила Вера, – Страшно тут, в поле-то! А если шаровая молния какая?
– Если шаровая, то везде страшно, – кивнула Люся, но её голос утонул в страшном раскате, грохнуло совсем близко, казалось, что прямо у них над головами.
Девчонки взвизгнули и побежали по дороге. Впереди уже показался и навес, и люди из их бригады, которые что-то кричали им и указывали куда-то в сторону от дороги.
Люся обернулась, услышав сквозь шум ветра и раскаты грома какой-то звук, испугавший её. Сверху, из грозовой мглы, на них надвигалось что-то большое и непонятное. Вера вскрикнула, Люся хотела было обернуться, но что-то тяжёлое придавило её, больно впиваясь в кожу… Дальше Люся уже ничего не видела и не слышала, тьма накрыла её с головой.
Глава 10.
Очнулась Люся и увидела над собой белоснежный высокий потолок со светильниками. Был день, и где-то за окном слышался непривычный Люсиному слуху шум. Во рту пересохло и очень хотелось пить, но Люся не могла разлепить спёкшиеся губы. Она пошевелила рукой, и попыталась повернуть голову, чтобы определить наконец, где же она находится, но тело не слушалось и всё болело. Попытка повернуть голову подсказала Люсе, что эта самая её голова вся перемотана бинтами, и это подтверждало догадку – Люся в больнице, и скорее всего – в городской… Само по себе такое известие было тревожным, значит дело обстоит серьёзно, подумала Люся и попыталась вспомнить, что же произошло. Но вспоминалась только гроза, и беспокойные и испуганные крики людей в поле… Но что же в самом деле с ними произошло? И как там Вера? Тысяча вопросов мелькала в мутной Люсиной голове, но задать их было некому.
Повернув наконец голову, Люся поняла, что находится она и в самом деле в больничной палате, соседняя койка была пуста и аккуратно заправлена. За чуть приоткрытой дверью слышались голоса и шаги, там больничная жизнь шла своим чередом, и Люся решила дожидаться, когда хоть кто-то к ней заглянет.
Ждать пришлось не очень долго, но Люся успела даже немного задремать, только вот пить хотелось всё сильнее, и эта жажда не давала уснуть. Дверь тихонько скрипнула и в палату заглянула медсестра в белой накрахмаленной шапочке.
– П.. простите, – едва слышно прохрипела Люся и не узнала собственного голоса.
– Ой, очнулась наша спящая красавица, – медсестра тут же оказалась у Люсиной кровати, – А мы-то уж заждались твоего «волшебного» пробуждения! Лежи тихо, я сейчас позову доктора!
– Я пить хочу, – прохрипела Люся, – Очень…
– Сначала – доктор! – строго ответила медсестра, которая была чуть постарше самой Люси, – А после, как уж он разрешит и что назначит.
Доктор, средних лет добродушный мужчина, очень любящий повторять «Так-так, что тут у нас?», как в последствии поняла Люся, появился возле неё очень быстро.
– Так-так, что тут у нас? – внимательно рассматривая Люсю, спросил доктор, – Меня зовут Юрий Николаевич, я ваш доктор.
–Доктор, я очень хочу пить, – снова прохрипела Люся.
– Настя, напоите нашу красавицу, умойте, а уж после я ей всё расскажу, что она захочет узнать, – вежливо попросил доктор медсестру и та поспешила выполнять указания.
Вскоре Люся была умыта, напоена и чуть приподняла на подушках, так ей было удобнее обозревать палату и было видно даже густые кроны деревьев за окном. Напившись воды, Люся почувствовала себя гораздо лучше и теперь с нетерпением ожидала возвращения Юрия Николаевича. От словоохотливой и доброй Насти Люся узнала, что на неё рухнул огромный тополь, который не выдержал напора грозового ветра.
Вскоре и доктор вновь появился в её палате, добродушно насвистывая какую-то мелодию. Он уселся у изножья кровати и внимательно посмотрел на Люсю.
– Ну что ж, дела ваши не плохи, моя дорогая, но лечиться мы с вами будем долго. Впрочем, очень многое здесь будет зависеть от того, насколько точно вы станете выполнять наши указания…
– Доктор, скажите… – перебила его Люся, не в силах больше находиться в неведении, – А как Вера? Как моя подруга, она шла рядом со мной… Где она?
Доктор чуть нахмурился, а в руках у Насти, прибиравшей на столике, громко звякнул стакан. Люся со страхом ждала ответа доктора и во все глаза смотрела на него, хотя уже знала, что он ей ответит…
– Не стану от вас ничего скрывать, Люся! – серьёзно сказал доктор и взял Люсину ладонь в свою руку, – Вера погибла… Вам повезло, вы чудом остались живы, потому что попали между крупных ветвей… На Веру же упал ствол. Простите меня за то, что именно я вынужден сообщить вам это, но я всегда честен со своими пациентами, насколько это возможно при моей профессии… Крепитесь!
– Спасибо, Юрий Николаевич, – ответила Люся, хотя дышать ей стало трудно, в горле снова пересохло и слёзы кипели в глазах.
– Ну, я вас ненадолго оставлю, чтобы вы пришли в себя. О лечении мы с вами поговорим завтра, после осмотра. А пока вам нужно восстанавливать силы, вам многое предстоит. Скажу вам, что все ваши органы целы, сломана ключица и рука. Ну и… ветки повредили кожный покров, в некоторых местах очень глубоко… Поэтому вы потеряли много крови, вследствие чего и оказались здесь, в городской больнице. Но, скажу я вам, оказались вы у нас очень вовремя, и поэтому я считаю, что ваши травмы не приведут к серьёзным последствиям.
– Моя мама… и бабушка…
– Да, ваши родные очень переживают за вас, – сказал доктор, – И ваш молодой человек тоже, уже не раз приезжал.
– Ваша мама звонила утром, – отозвалась медсестра Настя, – Она оставила номер соседей, я сейчас же позвоню и сообщу, что вы пришли в себя. Только вот поговорить у вас не получится, к вам пока нельзя посетителей… Так что потерпите.
– Спасибо… спасибо большое! И вам тоже, – Люся благодарно посмотрела на Настю, но сейчас ей как раз больше всего и хотелось бы увидеть маму или бабушку, прижаться, выплакаться…
– Настя, – доктор взглянул на медсестру и дал ей какой-то знак, понятный, наверное, только им самим, и добавил буднично, – Ну что же, Люся, я пойду, у меня еще много пациентов, а к вам я загляну после обеда. Поручаю вас заботам Насти.
Люся поблагодарила доктора, с трудом стараясь не разрыдаться, но вскоре после его ухода в палате появилась Настя с металлическим подносиком, накрытым белоснежной салфеткой, под которой оказался шприц.
– Пора делать укол, Люся. А вашей маме я позвонила, ну, то есть вашим соседям, и мне пообещали, что непременно и сей же час всё передадут вашим родным. Так что вы можете не переживать за них, вам нужно поспать. Потом уже будет обед, и я вас накормлю, хорошо?
Люся согласно кивнула, всё её тело вдруг неожиданно начало болеть. Саднили ободранные руки, и только теперь она увидела, что все они исцарапаны и обработаны йодом. Голова заболела, но еще больше болела шея, и от этого даже смотреть вокруг было невыносимо.
После укола стало легче, и Люся лежала на подушках, отрешённо глядя в окно. Там свежей зеленью переливались листья берёз, там город жил своей обычной жизнью… А Люся думала про Веру. Как же больно и горько терять… Знать, что уже никогда не услышишь знакомый с детства смех, не услышишь такие нужные слова поддержки в тот самый, необходимый жизненно, момент. А ведь у Веры вся жизнь было впереди! Она мечтала о будущем, об учёбе в институте и о том, что после его окончания будет стараться вернуться в родное Городище… ведь она тоже хотела стать доктором и помогать людям! Почему, почему жизнь так несправедливо обошлась с ней!
Люся заплакала, тихо и беззвучно стекали слёзы по её щекам, от них щипало растрескавшиеся губы. Как же теперь Верина мама… как все её родные, как брат Алёшка, который хоть иногда и поддразнивал сестру, но души в ней не чаял, Люся это видела и знала… Как же она сама, Люся, будет теперь жить без лучшей своей подруги!
Лекарство ли подействовало, или усталость и слабость, а может быть, и то, и другое, но вскоре Люся так и уснула с мокрыми от слёз щеками.
Проснулась она от того, что Настя ласково погладила её по руке и что-то говорила доброе и приятное. Вообще, Люся подумала, какие же здесь все добрые к ней, но всё равно очень хотелось домой, к маме и бабушке…
Настя принесла обед и помогла Люсе поесть, рассказывая ей разные истории и отвлекая от горьких дум, словно маленькую девочку.
– А что же это за симпатичный кавалер к тебе приходил, расскажешь мне? – спрашивала Настя, – Вот немного наберёшься сил и мы с тобой обо всём поболтаем, да? А я вот полгода назад замуж вышла, муж у меня тоже доктор, только в другом отделении работает. Он детский врач, малышей лечит. Я вас познакомлю потом. Я тебе на тумбочке оставлю воду, если вдруг пить захочешь, но ты побереги себя, нам только не хватало, если швы разойдутся.
Люся узнала, что на ноге у неё несколько швов, потому что острая ветка оставила глубокую рану. Голова немного болела, и Люся прикоснулась ко лбу… тут её осенило.
– Настя, а можно мне зеркальце, хоть бы и маленькое? Посмотреть, на что хоть я стала похожа…
– Нет у меня зеркальца с собой, – улыбнулась Настя, но голос её зазвучал как-то напряжённо, – Да и зачем тебе, мы на тебя бинтов не пожалели. Вот снимут, тогда и посмотришь.
Люся поняла, что не всё так хорошо, и как раз там есть на что посмотреть, потому что и наощупь, и по тому, как там всё болело, она поняла – голова и шея повреждены сильно… Стало страшновато, но в то же время это не очень огорчало Люсю. Она никак не могла позабыть того, что она лежит сейчас здесь, её лечат, и скоро она увидит маму и бабушку, а вот Верины родные уже не увидят своей девочки…
Вечером Настя снова явилась с ужином и уколом, к которому добавилось несколько пилюль, которые Люся послушно проглотила. Потом Настя обработала раны, дуя на руку Люсе, словно та была совсем малышкой, и приговаривая:
– Потерпи, потерпи, моя хорошая! А до свадьбы всё и заживёт! Эх, гулять будем, когда замуж тебя станем выдавать!
Засыпая, Люся смотрела в окно. Там, за листьями, виднелись огоньки в окнах высоток, и Люся смотрела, как они загораются и потухают… Интересно, про какого это кавалера всё время твердит добрая Настя? Кто приходил проведать Люсю, вот интересно бы узнать. Но про это думалось как-то мимолётно, будто это было вовсе неважным, и даже казалось каким-то несерьёзным, потому что Люся никак не могла свыкнуться с мыслью о Вере… что молодая жизнь может вот так, в одну минуту оборваться навсегда.
Глава 11.
– Да кому она такая нужна теперь будет, вся поломанная и в шрамах! – говорила старая Семёнчиха своей куме Розе, – А ведь симпатичная была девка-то, парни чуть шеи свои не сворачивали, когда она по улице шла. А давеча, ужас, видала её – от виска до шеи шрам малиновый, как бороной распахали! Руки страшенные, ну, там хоть можно одёжей прикрыть. Мой-то Генка по ней уж как сох, а теперь я если его рядом с ней увижу, дома запру! Не дай Бог такой снохи в дом, только в огород пугалом!
– Прикрывала бы ты, Фиса, рот свой поганый, а то как ни откроешь – что твоё вороньё каркает! – раздался позади кумушек сердитый голос деда Ивана Рыбакова.
– Да… ты! – обернулась было Семёнчиха, чтобы «воздать по заслугам» за такую наглость посмевшему сделать ей этакое замечание, но тут же осеклась, увидев Рыбакова.
Ивана Порфирьевича Рыбакова после войны привезли из госпиталя лежачим. Доктора отчаялись и смирились с таким состоянием пациента, а вот старая тётка, материна сестра, с таким состоянием племянника оказалась категорически несогласна.
Семья Рыбаковых до войны жила на выселках, от Городища вёрст пять будет. Держали там колхозную пасеку, ну и своих ульев с пяток имели. Жили, как все, работали в колхозе, хозяйство своё было, справное. Сам Порфирий Рыбаков охотником знатным был, как и его отец, а до него – и его отец.
Поэтому, как только началась война, собрал Порфирий старый вещмешок, и отбыл на фронт. А за ним и пятеро сыновей, а после них и две дочки – отучились на медсестёр, обняли мать, только что и махнула она им вслед рукой, ослепшая от слёз.
А вернулся с войны один сын – Иван. Да и тот, израненный и обездвиженный, с телеги односельчане сняли, да и положили на лавке дома. Не долго мать смогла смотреть на сына, вышла утром к колодцу, присела на приступок, да и затихла. Сестра её Марьяна, которая сама осталась вдовой – муж пропал без вести в первый год войны, осталась за Иваном ухаживать. Лечила травами, да еще одной ей ведомыми словами, а кое-как и уговорила Ивана – сам старался встать, руки-ноги обездвиженные чтоб работали.
