Уроки боли. Автобиография

Сашка и Наташка, подросшие к тому времени, были настоящими шкодниками! Они были такими шустрыми, что за ними нужен был глаз да глаз. То подерутся из-за игрушки, то упадут с дерева, то побьют соседских детишек или обнесут чужие деревья. С ними мне никогда не было скучно! Каждый день превращался в настоящую авантюру, полную шалостей.

Иногда мне помогал присматривать за ними старший брат Эдик, но у него тоже было много мужских хлопот по дому, и он редко проводил время со мной и младшими братьями и сестрами. Когда же нам удавалось быть вместе, это часто заканчивалось дракой. Я, как младшая сестра, всегда уступала по силе брату и боялась с ним сражаться. Но если возникал повод, я не отказывалась, даже зная, что, скорее всего, проиграю.

Проиграю бой, но не войну! И, о чудо, мне удалось выиграть свою войну: после одной ситуации брат перестал меня обижать и вступать со мной в драки.

У Эдика была обязанность ходить в магазин за продуктами, и каждый раз, когда он выходил за порог, меня охватывало чувство тревоги. Часто его поджидала толпа мальчишек, которые избивали его и забирали деньги. Когда он возвращался домой, его ожидали еще и побои с нареканиями от мамы с отчимом. Эта несправедливость просто разрывала мне сердце! Я не могла понять, почему взрослые не могут заступиться за брата и поддержать его, ведь ему и так досталось от ребят. Все, что я могла сделать, это жалостливо смотреть на него, что только усугубляло его ярость. Он срывал свою злость на мне. В такие моменты мне было особенно горько и обидно. Но я знала, что когда-нибудь все изменится, и я смогу защитить своего брата так, как он этого заслуживает.

Однажды я предложила Эдику сходить в магазин вместе. Он, испытывая сильное чувство страха, согласился. Я чувствовала, как тревога нарастает внутри меня, когда нас окружила толпа ребят, которые начали требовать деньги. Кто-то плевался в Эдика, кто-то давал ему подзатыльники. В этот момент брат молчал и не давал сдачи обидчикам. Мне было ужасно больно и страшно это видеть.

Я наблюдала за всем происходящим, и с каждой секундой моё сердце сжималось от беспомощности.

Минуты две-три я пыталась себя контролировать, но вдруг сработал какой-то животный инстинкт. Я прокусила себе руку, и, увидев кровь, поняла, что не могу больше оставаться в стороне. Бросилась в толпу ребят и начала бить их изо всех сил! Не думаю, что мои удары причинили им настоящую боль, но страх от моего неожиданного поведения они точно испытали и разбежались.

После этой ситуации брат перестал со мной драться и почти каждый день стал брать меня с собой в магазин. Мы часто встречали тех ребят, но больше они не нападали. Иногда они кричали нам в след, что мы бомжи, нищие и произносили много обидных фраз. Эти слова, конечно, обижали меня, но в такие моменты у меня всегда в голове звучала одна фраза: «Вот когда я вырасту, увидите, кто я!» Когда пришло время идти в школу, нас с братом отправили в интернат санаторного типа. Там учились и жили дети, у которых есть родители, но у них проблемы со здоровьем. Брат начинал учиться в местной школе, но, поскольку его там обижали, он часто прятался в парке, пропуская уроки. Эдик возвращался домой только тогда, когда занятия должны были закончиться, притворяясь, что был на них. Поэтому органы опеки решили забрать нас в интернат.

Позже к нам привезли и сестру Наташу. Именно в интернате мы стали более сплоченными, часто бегали друг к другу в гости, и это приносило нам радость. Здесь все вместе начали открыто говорить о своем хотении вернуться домой к маме и отчиму. Это желание было огромным и порой казалось невыносимым. Мы мечтали о том, как снова будем все вместе, под одной крышей, как раньше.

Странно, но в интернате нас хорошо кормили, не нужно было выполнять столько работы, как дома, были чистые постели, добрые учителя и много хороших детей. Здесь не было побоев, как от отчима, и это было настоящим облегчением. Но каждую субботу, когда родители забирали детей домой, мое сердце сжималось от тоски. Я видела, как они бегут навстречу к своим родным с распростёртыми объятиями. Их радость была такой яркой, что мне становилось больно. Родители поднимали детей на руки и увозили домой, а за нами никто никогда не приезжал.

В выходные интернат пустел и затихал, превращаясь в эхо наших шагов. Мы втроем – я, брат и сестра – будто последние люди на земле. Повара, хмурясь, ставили перед нами тарелки: "Из-за вас и выходных нет…"

Их слова висели в воздухе, как проклятие. Мы молча ковыряли ложками в каше, чувствуя, как от этих упреков становится еще холоднее в пустых столовых.

Мы не просили многого – просто тепла, просто взгляда без раздражения. Просто семьи. Но даже в воскресенье, когда у всех должны быть дома, мы оставались одни среди оглушающей тишины коридоров.

Однажды у меня с сестрой и братом возник план сбежать из интерната домой, мы были полны решимости осуществить его! Мы знали, что наш дом находится примерно в ста километрах отсюда. Нам пришлось останавливаться на дороге, просить водителей подвезти нас. Таким образом, мы смогли преодолеть часть пути на попутных машинах, а остальное время шли пешком, полные надежд и мечтаний о свободе.

Когда мы наконец добрались до дома, у нас зажглись глаза от радости. Пришлось сказать маме и отчиму, что нас отпустили на выходные. Но вскоре из интерната позвонили в сельский совет и оттуда пришли с неприятной новостью: мы сбежали, и нас нужно вернуть обратно. Меня и брата ждали побои от отчима, а сестра, испуганно прижимаясь к нему, слушала его долгие лекции о том, почему нельзя убегать. Это было так горько и обидно! В конце концов, все закончилось тем, что нас снова отвезли в интернат, а в душе у нас начало расти чувство безысходности.

Они даже не спросили, почему мы сбежали. Не попытались понять, что нас гнало из интерната, какие выходы мы сами видели из этого тупика. Мы были для них как надоевшие щенки – нас возвращали обратно, а потом забывали. Не только на выходные. Даже на каникулы. И с каждым разом в душе оставалась ещё одна незаживающая трещина.

Сбегать из интерната мы пытались часто, хотя не всегда наши попытки были успешными. Каждый раз это – как захватывающее приключение, полное надежд и страха. Мы с братом и сестрой обсуждали, во сколько встретимся и через какую дырку в заборе будем пытаться сбежать.

Встретившись, мы поначалу прятались на малопроходных улицах, ведь знали – как только заметят наше отсутствие, полиция сразу начнет нас искать.

Мы часами бродили по городу, стараясь, чтобы прошло достаточно времени с момента побега, и полицейские прекратили поиски.

Именно так мы могли свободно выйти на трассу. У каждого из нас были свои обязанности: сестра Наташа должна была попрошайничать деньги на еду у прохожих, брат – разжигать костер в случае необходимости, а я придумывала план действий. Это было как в фильме, но в реальности! Очень часто после побега нам приходилось ночевать на улице: на детских площадках или под подъездами – а утром мы старались выбраться из города.

Наш первый неудачный побег закончился в полицейском участке. Резиновые дубинки хлестали по ногам, оставляя синие реки под кожей. Потом – решётка, щелчок замка и тьма, когда выключили свет.

"К утру от вас мокрого места не останется, посадим к вам маньяков", – смеялся кто-то из полицейских за дверью, и мы прижимались друг к другу, представляя, как сейчас откроется дверь…

Три дня в клетке. Три дня страха. Они хотели сломать нас – и почти добились своего. Но даже когда боль пронизывала каждую клеточку тела, внутри теплилась надежда: однажды мы найдём ту самую дверь, за которой – не крики, а мамин голос, не удары, а её руки. Эта мечта не покидала нас.

Одного из полицейских мы знали в лицо. Мы узнавали его по шагам – тяжёлым, нарочито медленным. Дверь скрипела, и в комнату вползал холодок. Он любил играть с нами, как кот с мышами: сначала проводил шокером в сантиметре от кожи, потом бил дубинкой по коленям – методично, будто вымерял силу.

"Ну что, снова захотелось на волю?"

В его смены мы сидели в темноте дольше обычного. Без еды. Без воды. Только его голос в темноте: "Клянитесь. Клянитесь, что не побежите". Брат и сестра рыдали, ещё не дождавшись удара. Я же молча смотрела ему в глаза – и за это получала двойную порцию. Шокер оставлял на коже красные паутинки, но больнее было другое: понимание, что этот человек наслаждается своей властью над детьми.

Однажды он выключил свет на трое суток. В той тьме мы перестали бояться маньяков – поняли, что настоящий монстр уже здесь, в форме, с бляхой на груди. Но даже когда зубы стучали от страха, где-то в глубине души теплилась мысль: однажды мы всё-таки перерастём эти решётки. И все у нас получится.

По возвращению в интернат нас встречала директор Марья Ивановна – маленького роста, с противным голоском, старенькая женщина с гулькой из волос на голове и маленькими, но злющими глазами. Она всегда ходила с указкой, которой потом и лупила у себя в кабинете. Каждый раз, когда она поднимала её, внутри всё сжималось от ужаса. После таких процедур за нами приходили учителя и забирали по классам.

У меня была очень добрая учительница, звали её – Ирина Николаевна. Когда она выводила меня из кабинета директора, обнимая за плечи, я чувствовала, как тепло её поддержки окутывает меня. Она молча вела меня в класс, а в её прикосновениях чувствовалась настоящая забота.

Ирина Николаевна всегда хорошо ко мне относилась. Когда я болела, она приносила мне лекарства из дома, чтобы я скорее выздоровела, а иногда забирала меня к себе домой на ночевку. Как же я любила оставаться у нее в гостях! Там пахло семьей, заботой и добротой.

С Ириной Николаевной я особо не разговаривала, только отвечала на вопросы. Она всегда говорила, что и без слов понимает, что я чувствую. Ирина Николаевна просила меня, чтобы перед тем, как убежать, я пришла поговорить с ней. Обещала, что возьмёт меня к себе домой, и если желание бежать останется, то сделает вид, что ничего не знала и не будет мне препятствовать.

Знала бы Ирина Николаевна, что каждую секунду у меня была мысль вернуться домой к маме. Именно к ней мне хотелось – к той, которая была холодной, не проявляла эмоций и не защищала меня. Но, несмотря на это, я всё равно тосковала. Сердце сжималось от желания прибежать домой, прижаться к маме и сказать, что я скучала.

Умом я понимала, что никогда не смогу произнести ни единого слова о своих чувствах к ней.

Запомнилось мне ещё несколько побегов. В один из них мы до поздней ночи бродили по городу, прячась от полицейских патрулей, адреналин смешивался с ужасом.

Устав, решили переночевать под деревом. Ночь была холодной и темной.

Каждый шорох заставлял сердце колотиться быстрее. Нас разбудил пожилой мужчина, который спросил, что мы здесь делаем. Я быстро придумала какую-то выдуманную историю, пытаясь скрыть страх, и он, пригласил нас переночевать к себе домой.

Мы встали и пошли к нему. Он накормил нас, брата с сестрой уложил спать в одной комнате, а меня в соседней. Сам ушёл. Я не сразу смогла уснуть – волнение и тревога не давали покоя. Прислушиваясь к каждому шороху, я чувствовала, как моя интуиция говорит мне: «Не спать! Нельзя спать, что-то ужасное обязательно произойдет». В тот момент я думала, что ночевать в холоде под деревом было бы гораздо безопаснее, чем оставаться в этом незнакомом месте.

Уже под утро я крепко уснула, но проснулась от того, что на мне лежал этот мужчина, его рука оказалась у меня между ног. Всё внутри оборвалось – не страх, не отвращение, а пустота, будто кто-то выключил все чувства разом.

"Сейчас произойдёт непоправимое"

Мысль пронеслась холодной искрой. Нельзя кричать – разбудишь брата с сестрой. Нельзя паниковать – не справишься.

Я скинула его одним движением – тело сработало само, будто кто-то свыше влил в меня сталь.

– Вставайте, – шепотом разбудила брата с сестрой, – мы уходим.

Голос дрожал, но руки были твёрдыми. В этот момент я окончательно поняла, доверять людям – это риск, который может дорого стоить…

Брат с сестрой вскочили с постели, мы в панике покинули дом. Сестра пыталась расспросить меня, что случилось и, почему мы не могли дождаться утра. Я дрожащими губами выдумала историю о том, что когда-то видела его лицо в газете – он был в розыске за убийство. Мы ушли далеко от этого дома и расположились под каким-то подъездом. Лишь, когда сестра с братом уснули, я почувствовала облегчение, что смогла скрыть правду.

Внутри меня все бурлило. Мне было ужасно стыдно признаться, что меня пытались изнасиловать. Это чувство вины сжимало меня, как ледяные пальцы, и я не могла избавиться от мысли, что, возможно, я сама что-то сделала не так. Почему этот пожилой мужчина выбрал именно меня? Я не могла поверить, что он был виновен. Вместо этого я снова и снова возвращалась к мысли: «Я сама во всем виновата».

В моей голове звучали голоса, которые я слышала с детства – мама и отчим, постоянно повторяющие: «Это ты виновата». Эти воспоминания, как заклинание преследовали меня, вызывая внутри бурю эмоций. В этот момент они вновь эхом отозвались в моем сознании, и я задала себе вопрос: как я могла тогда подумать, что виновен этот старый, жалкий дед?

Привычнее было обвинить себя, и, несмотря на всю боль и страх, я снова оказалась в ловушке собственных переживаний. Мне стало так тяжело на душе, что я ощутила себя грязной не только душой, но и телом. Внезапно мне захотелось принять душ, чтобы смыть с себя эту невыносимую вину за произошедшее.

И именно в этот момент я поняла, что побег домой не равен любви и ласки мамы, побег равен опасности.

Я очень долго переживала эти эмоции. Ночью я просыпалась от собственного плача, и часто эта ночь проигрывалась во снах, словно была явью. Периодами мне казалось, что все мои мысли только об этой небезопасной ночи, и я чувствовала, как она снова и снова захватывает меня.

Я всячески пыталась прогнать эти дурные воспоминания, стараясь думать о чем-то хорошем, но что-то позитивное существовало только в мечтах. Именно туда я погружалась, в мир, где не было боли и страха, где я могла быть свободной.

Каждый раз, когда я закрывала глаза, искала утешение в своих мечтах, надеясь, что они помогут мне забыть хотя бы на мгновение о том, что произошло.

Мы так и не смогли добраться домой. Нас нашла полиция и вернула в интернат. В тот момент я пообещала себе, что больше никогда не побегу и не подвергну себя опасности. Но брату с сестрой удалось уговорить меня на еще одну попытку. Пришлось согласиться, хотя что-то внутри меня настойчиво останавливало. Каждый шаг навстречу новым опасностям отдавался болью в висках. "А если не дойдём? Если они заболеют? Если…" Мысли впивались в сознание, как когти. Но остановиться – значило предать. Я сжимала их руки крепче – брат с крошечными пальцами, сестра с вечно холодными ладонями. Их доверчивые взгляды жгли сильнее любого упрёка.