Спаси меня, пока не поздно

Шумно втягиваю носом воздух.

Брэдли был хорошим парнем. Отзывчивым и достаточно разумным для того, кто несколько лет сидел на героине. Прошел всего год с его кончины, а я помню каждую его ухмылку и то, как он мастерски вмазывался. Падал на ковер – облако счастливых грез – улыбался всем на свете и пел французский марш. Мы встретились, когда моя жизнь была разбита, а выход из всего, что окружало меня, виделся лишь удавкой на шее. Тогда он выслушал, все мои слезы и стенания. Обнимал и говорил, что знает способ как все это остановить, но такая хорошая девчонка, как я должна сама выбирать будущее. У меня его не было. И два дня спустя я первый раз вмазалась. Он мне помог. Все рассказал и показал. Брэдли стал спасителем моей никчемной жизни. Мы долго сновали вместе по улицам, веселились и вмазывались. Мы были друзьями и любили нашу новую семью. А потом, спустя два года, у него случился дикий передоз. Меня не было рядом – родители в последний раз пытались вразумить. Гады, хотели запереть меня в лечебнице. Тогда я потеряла единственного друга и долго ревела.

Как бы я не любила этого человека, все равно не пришла на его похороны, хотя знала, где и когда они будут. А после не бывала на его могиле. Я отчего-то боялась приходить. Наверное, вид его имени на надгробной плите мог бы окончательно развеять о нем память и чувство, что веселый парень с глазами цвета коньяка все еще где-то рядом.

– Мне жаль, – вторя его серому тону, говорю я.

Натан смотрит пристально, изучая мою реакцию. А за ним на чистой глади неба я вижу, как серые и неприятные тучи наплывают на нас, словно огромная мрачная волна. В лицо, резким порывом врезается пронзительно холодный ветер.

– Была моя смена. И я не смог ему помочь. Привезли очень поздно. Как бы мы не старались, пульс его падал. Брэдли так и не открыл глаза.

Сердце мое жалит острой иглой боли и вины. Кажется, что если бы я была там, то смогла бы чем-то ему помочь и заметить раньше остальных, но…я сглатываю горький ком и морщусь. Держусь и с силой заставляю взгляд отлипнуть от белой глади с прожилками, что складывались в буквы и слова. Отвечаю на его не высказанный вопрос тяжелым и темным взглядом. Это ни разу не хорошо, вот так поступать с человеком. Натан просто идиот, решивший, что вид могилы меня переубедит и поставит на путь истинный. Я потерянный человек. Гниющий заживо, саморазлагающийся в своей слабости и нежелании принимать серьезные решения. Я умру, а в этом мире так ничего и не переменится. Точка. Так будет с каждым.

– Всё? Посмотрели? – прищуриваюсь. – Вези меня, ты обещал.

– И ты ничего ему не скажешь? – он ни капли не удивлен. Натан засовывает руки в карманы, впрочем, не двигаясь с места.

– Смысл говорить с куском земли, под которым есть лишь пепел мертвеца?

– Помогает. Облегчает душу, – Натан пожимает плечами, так, словно я не знаю прописных истин.

– Ты врач, так? – он кивает. – Значит должен знать, что души нет. Мясо, потроха и энергия, что движет этим. А не эфемерная дрянь, которая потом типа отправляется в рай или ад.

Он долго на меня смотрит и спокойно идет, проходит мимо меня, и я прусь следом.

– Ты ничего не поняла, Эйприл. Давай называть душу – чувствами. Разговор с куском земли, как ты говоришь, – мужчина достает ключи из кармана, продолжая идти, – на самом деле может дать ощущение похожее на то, как будто ты избавился от тяжелой ноши. Временно, конечно, но все же. Ты разговариваешь больше не с мертвецом, а самим собой. Проясняет мысли.

– Вижу, у тебя богатый опыт, – безразлично кидаю я, в тот момент, когда мы подходим к машине.

Ответом мне служит молчание и легкие подталкивания ветра в спину. Сама природа ведет меня к семье. Что ж, пора, наконец-то, забыться. Компания этого человека мне осточертела.

Но вместо того, чтобы завести машину и тронуться с места, доктор о чем-то размышляет, с застывшей рукой у зажигания. Он так и не вставляет ключ. Смотрит перед собой, но так, словно ничего не замечает. Мне хочется его поторопить, но видение надгробной плиты Брэдли так и не выходит из головы, ярким призраком заставляя молчать.

–Брэд рассказывал о тебе. В те наши редкие встречи. Это он тебя подсадил.

Последняя фраза не вопрос, а утверждение.

Поджимаю губы. Не хочу ничего ему говорить. Кто он такой, чтобы ему вообще что-то рассказывать?

– Как давно ты…

– Поехали, – прерываю вопрос, который я даже слышать не хочу.

Все-таки он вставляет ключ и поворачивает его. Машина мерно заурчала.

– А какая причина? – ему просто интересно, впрочем, многие спрашивают.

Людям попросту хочется знать все грязные подробности твоей гребаной жизни. Им неинтересно, какая ты личность и что у тебя внутри. Гораздо проще покопаться в белье, вытащить на свет драные портки, позабавиться или ужаснуться как все плохо у других людей. Или, еще лучше, заявить: «А мои трусы еще рванее, но я же не сажусь от этого на наркоту! Посмотрите на него, какой он слабак!».

Мерзость. Ненавижу людей.

Внутри что-то неприятно колет, и я пытаюсь сдержать все те нервные движения, что выдадут с потрохами.

– Причина? – в упор смотрю на него. – Её нет. Нахрен причину. Просто захотелось.

И он кивает. Ни черта не поверив.

Мы двинулись навстречу дому, где меня ждут. Тем, к кому я с радостью спешу.

*****

Впервые за долгое время поднимаюсь в Приют Матушки со странным надломом внутри. Мне больно и горько. Мои раны вновь задеты, коросты, которые только было появились, нагло отодраны и мне по-настоящему больно. Одиночество снедает меня. Но ведь я иду домой, так? Почему каждый шаг дается все труднее? Так, словно ноги мои кто-то держит. Вздыхаю, глубоко и тяжело. В груди рвет от сдерживаемых слез.

– Это революция! Господа! ДА! – громкие выкрики, катающегося от смеха на полу Гоп-стопа, заставляют меня вздрогнуть и пару раз моргнуть.

Сознание проясняется на какое-то время и мне вдруг страшно.

– Последний раз, – повторяю шепотом, словно мантру, эти слова, хотя вдруг понимаю, что не верю в них.

Что случилось? Не могли же недавние события и посещение могилы друга что-то разбудить во мне? Нет. Такие, как я так просто не уходят с той дороги, на которую вышли.

Пудинг удивленно ощупывает свое лицо, сидя, прислонившись к обшарпанной стене и размазывая своими пальцами недавно извергнутое содержимое желудка. Улыбается мне грязными зубами в остатках полупереваренной пищи. И мне впервые не удается сделать то же самое в ответ.