Зарисовки о разном

– Варвара Семёновна.

– Не может быть! Я бы никогда не сказал.

– Что это вдруг, да сразу так! – сжигая глазами.

– Не похожи! Зуб даю!

– Ну-ну, мальчик, не фантазируй, наливай лучше, похожа, не похожа, много ты понимаешь.

– Мальчик, ну какой я вам мальчик, – обиженно пробормотал Николай.

– А что, Семечкин, может, и вправду ты девочка! – захохотала она.

– О, мы уже на ты!

– Давно, инженер, очнись!

– Да я больше чем уверен, Варвара Семёновна, что мы с вами одногодки.

– Неудачный комплимент, ты ещё возраст у меня спроси, джентльмен хренов.

– А давайте лучше тост о любви, – Николай Семечкин взял бокал и торжественным голосом, театрально подняв правую руку вверх, процитировал: «Опасней и вредней укрыть любовь, чем объявить о ней».

– Ой, Семечкин, ой не могу, ты мне Шекспира цитируешь, как красиво! Наверное, всем женщинам одно и то же рассказываешь, да, недооценила тебя, мальчик, недооценила!

– Напрасно смеётесь, Варвара Семёновна, а вы вот любили? Были ли вы любимы в своей жизни?

Её порозовевшее от водки лицо стало серьёзным, серые глаза увлажнились, она взяла со стола стакан, залпом, по-мужицки, опрокинула его внутрь, вынула сигарету, постукивая ею по пачке, закурила, жадно затянувшись, выпустила из сочных губ облачко сизого дыма и задумчиво произнесла:

– Любила ли я?

Тем тоном, как она произнесла это, её манера своеобразно держать в руках сигарету, аккуратно стряхивая пепел в баночку, та грустная женственность, которая внезапно появилась в ней от нахлынувшей на неё печали, навеянной воспоминаниями, привели его в умиление. Окончательно потеряв голову, он подсел к ней и осторожно обнял за плечи. Она не оттолкнула его, но и не приблизилась, а продолжала задумчиво курить. От её волос приятно пахло фруктовым мылом, от тела шёл лёгкий запах «Красной Москвы». Он с восторгом смотрел на неё, на её худые коленки и полные бёдра под юбкой, в нём просыпалось желание, он настолько осмелел, что даже захотел воспользоваться этим сладострастным мгновением, овладеть ею, но властный голос мгновенно оборвал розовые грёзы новоиспечённого инженера.

– Семечкин, руки убрал и сел на место, сатир-неудачник, – фыркнула она.

– Сатир был старый, а я молодой и красивый, – попробовал отшутиться он.

– Вот именно, что молодой, – отрезала она и так же задумчиво продолжила: – Он был женат, трое детей, но когда любишь, разве это важно?

– Неважно, – быстро подтвердил Семечкин, кивая головой в знак согласия.

– Два года длился наш роман, два года жизни псу под хвост, никогда себе этого не прощу, – встряхнув головой. – Эх, что-то я разболталась сегодня, к чему бы это.

– Ничего так не смущает женщину, как просьба вкратце рассказать про свою любовь, – тупо помотал головой он.

– Послушай, Семечкин, не гунди, философ хренов, а не лечь ли нам спать, поздно уже.

– Обиделись, Варвара Семёновна, а я не хотел вас обижать.

– Знаю, потому и не злюсь, гаси свет и отвернись.

– Я могу и выйти, – любезно предложил он.

– Ну так выйди, – раздражённо, – твою медь!

Выйдя в узкий коридор вагона, Николай подошёл к открытому окну и высунул потяжелевшую от водки голову. Встречный поток воздуха раздул его щёки, зашёл в ноздри, больно кольнул пылью по глазам. За окном дышала свежестью летняя ночь, с огнями неизвестных городов на размытом горизонте, мерцанием далеких звёзд, блестящим рожком луны. По коридору влево кто-то храпел, где-то смеялись, и всё это под бесконечный такт стучащих колёс по рельсам. На душе было тревожно, похоже, он был неравнодушен к ней, нет, конечно, это не была любовь, скорее всего, чувство, напоминающее увлечение, в ней было что-то притягательное, женственное и в то же время беспокойно настораживающее, порой она вызвала жалость к себе и в то же время её отталкивающее высокомерие, насмешки, грубые шутки, отдающие солдафонством.

Загадочная женщина, подумал он, и ему по-мальчишески стало тепло, приятно. Не прошло и двух минут, как он вышел из купе, а её образ уже стоял перед глазами, её улыбка, красивое лицо, как выразительно она произнесла: «Любила ли я?» Ему стало очень жалко её, аж сердце защемило. Настрадалась, наверное, в жизни, бедняжка, нахмурившись, подумал он. Николай Семечкин был готов отдать своей полжизни, лишь бы не видеть грусти в её глазах, он готов был сделать её самой счастливой женщиной на свете, но не знал как, искренне сожалел о своём вопросе про любовь, раскаивался, что причинил боль нахлынувшими воспоминаниями.

В купе было темновато и тихо, тусклый свет ночной лампы в изголовье освещал тщательно сложенную одежду на выдвижном стульчике, поверх темной юбки лежала женская комбинация, белые трусики и бюстгальтер с вышитыми цветочками. Николай глубоко вздохнул. Быстро сняв с себя одежду, он лёг, лёжа на спине, подложив обе руки под голову, размышлял о жизни, о случайностях, о людях и их судьбах. Вот и сейчас неожиданные обстоятельства свели его с ней, с этой чудной женщиной, завтра они разъедутся, будто ничего и не было, а сколько ещё будет таких мимолётных встреч, расставаний, запомнятся ли они мне или нет, может, каждый раз при виде поезда я буду мысленно возвращаться к ней, что я про неё знаю – ничего, забуду ли я её – вполне вероятно.

– Семечкин, ты спишь?

– Нет, думаю.

– О чём же ты думаешь? Интересно как, прямо Спиноза какой-то.

– Да так, о разном, – уклончиво сказал он.

– Ты прав, в жизни разное бывает.

– Как бы вы мне не приснились этой ночью, Варвара.

– Приснюсь, так ты веди себя прилично, Коля, не вздумай лапать!

– Да что вы, как можно! – с деланным изумлением воскликнул Николай.

– Только попробуй!

– Ни за какие коврижки, ни за что!

– Семечкин, ты что, совсем дурак, иди сюда сейчас же, это приказ!

В постели она была ласковая и изворотливая, как изголодавшаяся кошка, стараясь доставить больше удовольствия партнёру, чем себе, и именно от этого получала необыкновенное удовлетворение. Вот уже третий раз как они начинали всё сначала, заканчивая обоюдной дрожью в теле, сопровождающейся страстными стонами и вскрикиваниями. Семечкин лежал счастливый, но уставший от доставшихся ему трудов, с испариной на спине, смотрел в потолок, засыпая, а она прижалась вспотевшей головой к его плечу, о чём-то вспоминая, улыбалась.

Утром осторожно, чтобы не разбудить его, она перелезла через него и стала быстро одеваться. Семечкин в тоненькие щёлки глаз наблюдал за ней, она была просто восхитительна, красиво сложена, немного смугловатое полногрудое тело с темными сосками блестело от дневного света, исходившего из окна, слегка худощавая, но сильная, с небольшим задом, могла свести с ума любого мужчину. Всё-таки странно, что она одинока, промелькнула в голове неожиданная мысль.

Бросив беглый взгляд на него, убедившись, что он спит, Варвара взяла небольшой пакет, завёрнутый в газету, и вышла в коридор, хлопнув дверью. Семечкин тут же выскочил из-под одеяла, сгорая от любопытства, схватил сумку с верхней полки, открыл её. То, что он увидел в ней, его просто ошеломило. Сев на нижнюю полку, немного придя в себя от неожиданности, поразмыслив минуту, он снова открыл сумку и вытащил из-под носового платка новенькое блестящее удостоверение КГБ на имя старшего лейтенанта Молотовой Дарьи Константиновны с допиской внизу: «Владельцу удостоверения разрешено хранение и ношение огнестрельного оружия». В другом отсеке сумочки лежал пистолет С-4 с двумя патронами рядом. Он закрыл сумочку, положил её на полку, нырнул под одеяло, притворившись спящим. Через пару минут дверь раскрылась с традиционным стуком об железную раму нижней полки.

– Подъём, сколько можно дрыхнуть, да ещё в чужой постели, – бодрым голосом. Семечкин нехотя встал и с распростёртыми руками приблизился к ней, чтобы обнять.

– Ты чего это, парниша, – зашипела она, – может, ещё в «люблю» сыграем? Руки убрал, тетерев, сядь да успокойся, горе-любовник, мне выходить на следующей.

С унылым видом от неожиданной грубости он сел на нижнюю полку напротив, не отводя глаз от неё. Раскрылась дверь, и показалась кудрявая голова проводника с чаем. Пожелав доброго утра, он поставил стаканы на столик, забрал простыни, удаляясь, напомнил о её выходе на следующей станции. Николай открыл рот, чтобы что-то сказать ей доброе на прощание, как она его резко перебила:

– Молчи, Семечкин, молчи, и без тебя тошно.

Оставшуюся часть пути они проехали молча, её лицо было холодным и бесстрастным, она смотрела в окно, думала о чём-то своём, он иногда поглядывал на неё, но отводил глаза каждый раз в сторону, сталкиваясь с её спесивым взглядом. Теперь он точно знал, что никогда в жизни не забудет этот поезд, эту встречу с ней, хоть и сидела она перед ним теперь уже чужая. Он ещё раз долго посмотрел на неё и подумал: вот и пойми, что происходит в этих женских головах, всю ночь прижималась ко мне, а сейчас сидит холодная, как лёд, даже если она работник органов безопасности, допустим разведчица, предположим на задании, ведь это ещё не повод так отталкивать человека.