Они спешились и повели коней вверх по склону к деревьям. И тут Сэму опять стало нехорошо. Чем дальше они отходили от реки, тем ярче вставала перед ним утренняя картинка с такими же соснами и замшелыми валунами. Те же папоротники, шум реки и смердящий Вилли Бойл на камнях. Дежавю было необычайно ярким, казалось, тяжелый дух смерти снова висит в воздухе. Сэма охватило отвратительное ощущение бессилия, которое он испытывал возле трупа. Ноги ослабели, шаги стали тяжелыми и неуверенными. Снова сосны, снова валуны, между ними иссиня-черная спина мертвеца с зияющими ранами, в которых копошатся суетливые насекомые. И запах. О господи, что за мерзкий запах! Кажется, Сэм пропитался им навсегда. Одежду придется выбросить. У реки был ветер и свежий аромат воды и травы, а теперь опять…
Лошадь Сэма тоже занервничала, она пританцовывала, всхрапывала, словно не желала находиться рядом с человеком, от которого так противно пахнет.
Сэм остановился у кромки леса и отпустил лошадь. Он едва держался на ногах и не падал только потому, что обхватил правой рукой крепкий сосновый ствол и прижался лбом к шершавой коре. Он не знал, сколько времени так простоял, вдыхая запах смолы, проступившей из свежего пореза. Смола не успела затвердеть. Сэм примял большую желтую каплю, и на пальцах осталась липкая жвачка, похожая на мед. От мощного пряного запаха ему стало легче, он отошел от дерева и огляделся.
Обе лошади – его и Крамера – ушли к реке и паслись там, выщипывая редкую травку, пробивающуюся из-под речной гальки. Шерифа нигде не было, и Сэм встревожился. Он торопливо вытер пальцы о кору, но смола все равно осталась на коже. Сэм поднес пальцы к носу и, перебивая смолой гадкую обонятельную галлюцинацию, зашел в лес. Он не успел сделать пяти шагов, как увидел Фила.
Крамер неподвижно стоял ярдах в сорока от Сэма. Солнечный луч падал точно на форменную черную шляпу шерифа, и та издавала странное сияние, словно траурный нимб над головой святого Франциска.
– Мистер Крамер, – полушепотом произнес Сэм.
Крамер не отвечал.
– Фил, ты слышишь? – повторил Сэм чуть громче.
Не оборачиваясь, шериф медленно поднял руку и сделал знак подойти. Этот спокойный, почти вялый жест внезапно посеял в душе Сэма робость и смятение. Расслабленная поза, в которой стоял шериф, его плавный взмах руки – все это было так обыденно и безобидно, словно старина Фил приглашал малыша Сэма к столу в День благодарения. И в то же время жест, спокойствие, черная шляпа и яркие солнечные лучи – все это было до ужаса неуместно, потому что именно сейчас всем нутром, каждым нервом Сэм ощущал присутствие смерти.
Она была рядом – уродливая безносая старуха с косой. Это ее запах туманил разум и застил взор; это ее истлевший саван мелькал серыми лохмотьями в лесном сумраке, волновал плотный вечерний воздух, пробуждал в сердце животный страх. Ноги Сэма безвольно подогнулись в коленях, руки стали тяжелыми, словно на них надели невидимые нарукавники, набитые мокрым песком.
Помощник шерифа нащупал рукоятку кольта и медленно двинулся вперед. Шум реки постепенно затихал, уступал тихому бормотанию леса. Сэм ступал по мягкому ковру из мха, старательно перешагивая редкие кустики брусники, словно в этом был некий тайный смысл. Здесь, внизу, было тихо, но наверху, в сосновых кронах, разгуливал вечерний ветер, и тонкие прямые стволы жалобно поскрипывали, словно предчувствуя беду.
Он приблизился к шерифу настолько, что мог проследить за его взглядом и понял, что Крамер, не отрываясь, смотрит на странные предметы, подвешенные к сосновым ветвям на высоте пяти-шести футов над землей. Сперва Сэм решил, что это подвесные кровати вроде гамаков. Видимо, они вышли-таки на лагерь старателей, обустроивших ночлег повыше, спасаясь от змей и насекомых. Что ж, разумно, хотя немного высоковато. Повесь кровать в трех футах над папоротником и спи на здоровье. Странные гамаки… Как же в них забираются хозяева?
Сэм встал чуть правее за спиной Крамера и увидел, что по щеке шефа, оставляя широкий влажный след, сползает крупная прозрачная капля. Шериф чуть повернул голову, увидел своего помощника и, как-то нервически дернув щекой, беззвучно, одними губами произнес:
– Вот так-то… А?
И тут Сэм, наконец, понял, что никакие это не кровати и не гамаки. От сосновых веток вниз тянулись прочные пеньковые шпагаты. Их было много, шпагаты пересекались, образуя геометрический рисунок, похожий на паутину, сплетенную гигантским пауком. А по краям этой паутины висели люди.
Сэм зажал рот ладонью и отвернулся к реке.
Закатное солнце посылало красноватые лучи меж сосновых стволов, и яркий свет с запада создавал мощный контраст с потемневшим небом на востоке. Тела висели горизонтально и, раскачиваясь, то попадали в лучи света, то уплывали в лесной вечерний сумрак. Словно стая усталых птиц, запутавшихся в липкой паутине и обессилевших в борьбе, они опустили вниз руки-крылья и тихо повисли над землей. Сосны скрипели и постанывали, как будто просили освободить их от тяжкого бремени, и этот стон, наполненный болью и отчаянием, звучал как погребальный реквием.
Усилием воли Крамер унял дрожь, приблизился к ближайшему телу и заставил себя внимательно осмотреть спину несчастного. Каждый шпагат заканчивался кованым рыболовным крюком. Крюк был вставлен в петлю из кожи и мышц мертвеца. Шесть крючьев в спине – по три с каждой стороны от позвоночника. К ногам тоже тянулись шпагаты, крючья были продеты под коленными и ахиллесовыми жилами.
Крамер развернулся и подошел к Сэму, загребая негнущимися ногами пушистый мох. Сел на поваленный ствол рядом с помощником, снял с пояса флягу и от души приложился к горлышку. Отняв фляжку от губ, сорвал пучок хвои с ближайшей ветки, размял его пальцами и втянул хвойный аромат. Потом резко выдохнул и тихо сказал:
– Нам нужна помощь, Сэм.
Глава III
Слухи ползут.
С лесными ручьями впадают черные слухи в прозрачную воду реки Сакраменто и обращают ее желчным отравленным потоком. Стекает отрава в низовья к самому океану; наполняет дома и салуны Сан-Франциско.
Белесым туманом слухи вползают вверх по горным оврагам, окутывают прииски и лагеря старателей. Колючим ветром врываются в сказочный город Сакраменто, возникший внезапно в сотне миль от побережья поближе к золоту, рядом с американской мечтой.
Пыльными вихрями кружатся слухи по широким улицам столичного города Монтерей. Полнятся слухами дома законопослушных граждан свободной республики, сеют недоумение и страх.
– Что вы думаете об этих жутких убийствах, мистер Мюллер?
– Вы о повешенных на Сакраменто-Ривер, миссис Колет?
– Да. Ужасно, ужасно!
– Полагаю, слухи сильно преувеличены, мэм. Вероятно, власти хотят отвадить авантюристов от золота. Прошу: ваш бекон и два фунта окорока. Доллар и двадцать пять центов, мэм.
– Но говорят, что там нет золота!
– Вот именно, миссис Колет! Они еще не добрались до золота, а их уже повесили, аха-ха! Доллар двадцать пять центов.
– Запишите на мой счет, мистер Мюллер.
Ничего неизвестно. Ручьи, туман, ветер… Зыбко все, ненадежно. В салунах треп и споры до хрипоты: суровые фермеры пьют свой вечерний виски. Никто ничего не знает точно, но всем известны страшные подробности.
– Да ведь там золота нет, дурень! Передрались небось по дороге из-за будущих барышей…
– И перевешали друг друга? Сам дурень!
– Ну да, верь больше. Ты их видел, что ли, повешенных?
– Пришла расплата! Ведет Желтый демон на золотой цепи Черного дьявола! Идут исчадья ада на зов золотого тельца! За алчность, за обиду, что причинили сынам божьим! За детей Святого Франциска!
– Заткнись, святоша. Не божьим сынам, а сукиным детям! И с каких это пор дьявол вступается за благочестивых монахов?
– А что с монахами?
– Вы, я вижу, нездешний, сэр?
– Только что с корабля.
– Это с того, что сел на мель?
– С него. Так кто обидел монахов?
– Давнее дело, сэр. Лет пятнадцать назад у Ордена Святого Франциска отобрали почитай всю землю и передали фермерам-переселенцам.
– Фермерам? Держи карман шире! Вся земля перешла Джону Саттеру!
– Тебе-то почем знать?
– Не слушайте это трепло, мистер. Мой свояк работал на Саттера. Точно вам говорю: у немца договор с дьяволом. Десять лет тому выскочил, как черт из табакерки без гроша в кармане, а сейчас у него сто тысяч акров лучшей земли!
О слухи, домыслы, мифы! Без них стаканчик виски был бы просто вечерним пойлом, но хорошая история превращает его в волшебное зелье. К чему пустота в голове, если ее нельзя заполнить хорошей байкой?
Иоганн Аугустус Суттер.
Йан Зуттер.