Обмелевшие реки

Странно. Никто не бежит навстречу. Мать не выскакивает обрадовано из дому, вытирая тряпицей на ходу руки. Отец не хромает на поврежденной прошлой зимой ноге, помогая разгрузить лодку. Да и белобрысой племянницы, скорее всего, нет. Уж она-то точно бы его издали приметила. Глаз как у сокола. Может ушли на один из своих огородов? Верно. Скорее всего, так оно и есть. Никита улыбается своим мыслям. Передохнет малость, да разыщет их. Рыжий след быстро возьмет. То-то обрадуются. Они и не ждут его раньше конца лета.

Рыжий, едва челнок касается причала, одним скачком перемахивает борт и скрывается за бугром, удивленный местным безразличием не меньше хозяина. Такой встречи он никак не предполагал. Вытащив немногочисленные пожитки и пару свернутых тугими рулонами шкур на берег и привязав нос челнока к столбику, Никита поднимается вверх по небольшому откосу.

Уже на подходе к дому, бросив случайно взгляд в сторону крошечного кладбища у опушки, Никита замечает свежий земляной холмик, который обнюхивал пес. Тело обдает холодным потом. Груз выпадает из рук. Кто!? Он бросается вперед. Коричневый глинистый холмик еще не покрылся травой. Не потерял приданной ему формы под действием дождей и ветров. Деревянный крест не начал еще тускнеть.

Кто? На кресте никаких надписей. Отец или мать? Может кто из родственников? Никита горько вздохнул. Каких еще родственников. Кто их привезет сюда хоронить. Никита на подгибающихся ногах идет в дом. Откинув пинком подпирающую дверь трость, которую сам вырезал прошлой весной для отца, молодой человек вбегает внутрь. Дом пуст и заброшен. Сразу чувствуется бесприютность давно покинутого жилья. Обводит потухшим взглядом стены, лавки, стол.

Стол! На столе лист бумаги, придавленный старым тусклым серебряным подсвечником. Хватает. Буквы расплываются перед глазами. Почерк отца. Значит там… Мать…

Молодой человек бессильно опускается на стул. Его бьет крупная дрожь. Как же так? Отчего? Что случилось? Ведь она была здорова. И совсем еще не старая. Это он в шутку называл родителей стариками. А какие они старики!? Отцу едва шестьдесят стукнуло, а мать моложе. Никита вновь поднимает бумагу. Буквы плывут. Он трет глаза, добиваясь хоть какой-то четкости – и читает. В голове шум. Он ничего не понимает. Перечитывает второй раз. Третий. Наконец до него доходит смысл. Мать внезапно заболела и угасла от неизвестной болезни буквально в две недели. Ни разбиравшаяся в медицине Алёна, ни бабки-ведуньи, ни молитвы Тимофея ничего сделать не смогли. Но мать, по словам отца, не мучилась. Ушла в полном сознанье, благословляя мужа и детей.

Рука с письмом вновь падает. Никита смотрит в пустоту.

А что с отцом? Он еще раз перечитывает письмо. Отец просит прощения. За что – непонятно. Словно так же прощается навсегда. Уж не… Да нет. Отец не мог. Он сильный человек. Но где он? Никита выскакивает на улицу, разрывая ворот и подставляя разгоряченное лицо разыгравшемуся вечернему ветру.

Глава 3

007

– Как же ты могла оставить его одного?! – Никита укоризненно выговаривает сестре, – В таком состоянии.

– Но, Никита, я же не могла знать! Он не говорил, что собирается куда-то.

– Нельзя, нельзя было его оставлять! Надо было уговорить перейти к вам. Хотя бы на время.

– Поверь, Никита, мы пытались, пытались уговорить его, – вмешивается в разговор Саня, – Так ты же знашь отца свово. Если чо забрал в голову, так ломать бесполезно.

– Да, Никитушка, мы уж и так, и эдак просили. – Алёнка виновато смахивает слезу со щеки, – Я и подумать то не могла, что он решится, куда-то уйдет. Думали, пусть немного один побудет, если легче ему так. Успокоится. А потом еще поговорим. Мы и думали твёрдо, что к осени заберем его.

– А оно вон как обернулось, – вновь вклинивается Саня.

– Мы уж через три дня приехали, а его нет. И по-всякому думали. Весь остров обошли. Нет его нигде. Думали, надеялись, может на охоту куда уплыл. Побродит малость, успокоится, да вернетси. Потом еще два раза приплывали. А его всё нет да нет.

– Ладно, – вздыхает Никита, – А куда он уйти мог, не думали?

Супруги переглядываются:

– По-всякому кумекали. Да что мы – весь скит гадал. Чо токо не предполагали. Да всё ерунда кака-то получатся.

– Ну а ты как сама думаешь?

Сестра расстроено пожимает плечами. Если бы Никита знал, как она себя казнит. Саня тоже расстроено молчит.

– А может решил вернутся в тот свой мир, – предполагает Никита, кивая куда-то назад, – Из которого он пришел? С детства помню, как отец не раз рассказывал о том мире, где жил прежде как попасть в наши места.

– Не, не, – решительно мотает головой Саня, – Ты же помнишь, он завсегда при том говаривал, что никогда не был там счастлив и, ни за что не хотел бы возвращаться туда. Не думаю, что сейчас он посчитал иначе.

– Да, да, – соглашается Никита, – Да и кто там его может ждать теперь? Но куда же тогда он мог пойти? Вспомните. Может словом каким обмолвился невзначай. Какой намек был.

Вдруг Алёна вздергивает голову:

– Слушайте! Я, кажется, знаю. Мне вот что только в голову пришло…

– Что? – оба молодых человека с интересом оборачиваются к ней.

– Помните, как мама… – при слове «мама» голос молодой женщины вздрагивает, – как мама говорила, что отец когда то был влюблен в ту дикарку. Ну ты помнишь… – обращается она к брату.

– Ты говоришь о Сакум Аине-Ойе?

– Ну да. – гордо вздернула головой Алёнка, – Вроде так она называла её.

– Ну-у, не знаю… – с сомнением тянет Никита, – Когда это было-то.

– Ты же с отцом не раз и не два ходил к ней, – ревниво выдала молодая женщина, – Только вдвоем и ходили. Когда мать жива была еще.

– Ты что!? С ума сошла? О чём говоришь-то? – понял плохо скрытый упрёк сестры молодой человек, – Да и не к ней одной мы ходили. К лесовикам. Там их много живет. Отец любил мать. Ни разу он не дал мне усомниться в том. Скорее Аине-Ойе была влюблена в отца. Но и она сама тогда была уже замужем.

– Тогда? – подхватила Алёнка, – А теперь?

– Ну, – нехотя признался Никита, – несколько лет назад муж её умер.

– Вот-вот, – настаивала на своем собеседница, – Отец теперь один. У Сокум той, ты сам говоришь, муж умер. Почему им и не встретиться, не возобновить старую дружбу. Кому теперь от того плохо станет? Может отец действительно решил провести старость в стойбище дикарей. Я ведь не в упрек ему, – встрепенувшись, примирительно говорит женщина, ласково касаясь руки брата, – Я ему только добра желаю.

Никита поморщился при слове «дикари», но подумал, что в словах сестры действительно есть смысл. Во всяком случае, другого более-менее вразумительного предположения больше нет. Алена же уже загорелась своей идеей:

– Подумай сам. Он решил, что будет нам обузой, и пошел туда, где его, как он думает, ждут. И где ему, как он думает, будут рады.

– Обузой? Ты считаешь, что отец был бы для нас обузой!?

– Нет, нет. Что ты! Он мог так подумать!

– Алёна, очевидно, ты так позволила подумать ему. Подумать, что станет обузой.

– Нет, нет, нет… Что ты говоришь, Никитушка? – молодая женщина сама испугалась, что слова младшего брата, могло статься, отчасти правдивы, – Нет, нет. Того быть не может! – и она уткнулась лицом в ладони.

Саня себя неловко чувствовал, переминаясь с ноги на ногу. Ему жалко жену, но и в справедливости слов шурина трудно сомневаться. Тесть действительно мог так подумать. Все слишком были погружены в свои заботы и, фактически, оставили несчастного старика один на один со своим горем.

– Ладно, ладно, – успокоил брат сестру, – Прости. Не то, совсем не то говорю. Не по делу. Я и сам не меньше твово виноват. Никогда дома меня нет. Тока о себе всегда думал. Словно у родителей и нет своей души, своих хворей, горестей. Словно им и не надоть слова доброго-то от сына непутевого услышать хоть изредка. Тока о себе, тока о себе… – Никита вздыхает. Он всегда, когда волноваться, начинал говорить на местный манер.

Какое-то время все трое сидят молча. На печке посапывает Феклуша. Завитки светлых волос прилипли к сонному личику.

– Чо делать будем? – наконец подняла на мужчин покрасневшие глаза Алёна.

– Я пойду в стойбище лесовиков. Надо всё выяснить.

– Пойду с тобой! – решительно заявил Саня.

– Нет. Ты здесь, семье нужен. Воспитывай мою племянницу, – с этими словами Никита, покопавшись в котомке, извлек несколько вырезанных из дерева фигурок зверушек и поставил их на печке рядом с головой спящей девочки, таким образом, чтобы проснувшись, она сразу увидела их.