Три измерения. Сборник рассказов

Измеряю температуру у Данилы. Опять тридцать восемь. Вот напасть!

– Алёна, – кричу в залу, – Где уксус? Принеси.

Разводим уксус, смачиваем им простыню и закутываем в неё Данилку. Тот хихикает от холода, но терпит. А я приговариваю:

– Ты же мужик, терпи, – сижу рядом, поглаживая кучерявые белые волосы у него на голове. Он смотрит на меня своими большими, как и у матери, глазами и лежит молча.

Простыня подсыхает, вроде бы, температура начала падать. Я его обтираю мокрым полотенцем, одеваю в чистую пижамку и укладываю в постель. Лёлька с книжкой уже тут как тут.

– Посцистай, – то есть надо ей почитать перед сном. Это уже наша традиция. Не уснут, пока не почитаю им несколько глав из полюбившихся книжек.

– Хорошо, но сначала мыться, – предлагаю я ей в ответ.

Она уже, зная это, хватает пижамку и ждёт меня у двери ванной. Сама быстро с себя всё скидывает и залезает в ванну. Я сортирую её одежду. Грязное – в стирку. Платье отряхиваю и складываю рядом. Завтра она его ещё наденет.

Лёлька, слегка повизгивая от тёплых струек воды из душа, с удовольствием даёт себя помыть и растереть. Надевает пижамку и чинно, с расправленным платьем на вытянутых руках, выходит из ванной. Аккуратно вешает его на спинку стула и залезает в кровать. Накрывается одеялом и, с сознанием правильного исполненного долга, говорит:

– Давай, цистай.

У Данилки глаза соловые. Трогаю его за лоб. Нет, вроде, температура больше не поднимается.

Начинаю читать. Про дорогу, вымощенную жёлтым кирпичом, Страшилу, Дровосека, Элли, Тотошку. Они оба внимательно слушают, иногда хихикают или от страха раскрывают свои глаза. Заглядывает Алёна, тихонько садится рядом, обнимая меня, и тоже внимательно слушает. Хотя это я уже в своё время ей читал.

Глаза видят буквы, язык их произносит, даже интонация в голосе соответствует местам, а мысли совсем о другом. Где же жена? Что же случилось с ней?

Наконец-то мы заканчиваем чтение. У Данилки температура больше не поднимается, но ещё держится. Читаю, что прописали врачи и, в соответствии с их указаниями, даю ему таблетки. Целую обоих и желаю спокойной ночи. Они меня тоже по очереди обнимают и целуют, обещая спать хорошо.

А я их заботливо укрываю и тушу свет. Ещё раз смотрю на их беленькие головки, уютно устроившиеся на подушках, и закрываю дверь спальни.

– Где же мама? – встречает меня вопросом Алёна.

– Ума не приложу, сейчас обзвоню подружек, – говорю я, садясь за телефон, – Может быть, она задержалась у тёти Иры или у тёти Люды. Сейчас спросим.

Подруги, как всегда, со мной мирно побеседовали, обсудили со мной массу сплетен, но жены там не было. Ладно, буду больницы обзванивать. Но и там её не было. ГАИ тоже информации об аварии такой машины не имела. Ну, что же. Будем ждать.

– Иди спать, – говорю я Алёне.

– Сейчас. Вот фильм закончится, и пойду, – как всегда, идёт ответ.

Пусть посмотрит. Что, цербером быть что ли?

Досматриваем программу, и я переключаюсь на ночной канал. Алёна уже плюхается в ванной.

В газетах одна ерунда. Просмотрев последнюю статью, вспоминаю, а что же было на первой странице? Вот это да! Читал, называется. Читал, чтобы только время убить, дождаться. Подходит Алёна, целует меня в щёку, желает спокойной ночи.

– Спокойной ночи, доченька. Иди, спи, – целую я её в ответ.

Сам остаюсь в кресле и тупо гляжу в экран телевизора.

По-моему раздался осторожный стук в дверь, Точно, стучат. Судовая привычка просыпаться от посторонних звуков и тут не подвела. Мимоходом гляжу на часы. Ба! Шестой час. Открываю дверь, Стоит моя красавица, улыбка до ушей, сияет.

– Извини, что задержалась, с работы уехала по магазинам, там встретила Ольгу. У её племянника день рождения. Выпили, чувствую, что за руль не сяду. Осталась подольше, чтобы запах ушёл. Случайно заснула. А, как проснулась, сразу домой. Соскучились уже, наверное? – тараторит она, мимоходом целуя меня в щёку, и проходя в залу.

Я смотрю на себя в зеркало. Лохматый, в помятой рубашке, в трико, чёрт знает, когда стиранное, босиком, глаза возбуждённо горят, на щеке след от помады. Вытираю помаду, вешаю на вешалку её пальто, расправляю мокрый зонт, ставлю его на пол, чтобы стёк и иду следом.

– Машину поставила на стоянку, еле уговорила охранников, с трудом воткнулась у дерева. Ох, да ты ещё телевизор смотришь. Что, очень интересная программа? – фальшиво говорит она скороговоркой.

Ищу пульт, чтобы выключить, этот чёртов телек, но не нахожу, подхожу к нему и выключаю кнопкой. Поворачиваюсь к жене и из другого конца комнаты смотрю на неё.

Во, врёт! Это, проспав после выпивки, иметь такое свежее, благоухающее лицо? Уж мне-то треньдеть не надо. Я знаю, какие лица бывают у людей, когда они не спят сутками, провкалывав в машине в сорока пятиградусной жаре, я их навидался и с бодуна и после вот такой незначительной выпивки.

Врёт! Но как врёт! Вдохновенно! И сидит как! Гордо держа голову, с причёской, на которой волосок уложен к волоску, расправив плечи, подав вперёд, не такую уж и малую, грудь. Юбку специально подтянула, чтобы были видны коленки. Ох, эти колени….

Обтянутые дорогими колготками. Круглые, как два яблока, смотрели на меня нахальнейшим образом. Где же я купил эти колготки? Чёрт! Опять не туда. Они зазывно манили к себе. Ну, уж дудки!

Оторвав взгляд от колен, я посмотрел ей в глаза. Вот это да! Бог ты мой! Да это же глаза полностью удовлетворённой женщины, которая только что вылезла из-под мужика. В них сияет огонь, они ещё хранят истому удовлетворения, они ещё переваривают в себе только что исчезнувшую насыщенность. Они ещё не вполне смотрят вперёд и видят всё окружающее, они ещё наполовину смотрят в себя, видя только то, что только двое могут видеть и ощущать. Им безразличны чужие эмоции и страдания. Они чувствуют только радость, от полученных только что ощущений, наполненности, перенесённого удовлетворения, ласк.

– Время-то сколько? – сдерживая себя, спрашиваю спокойно.

– Но я же говорю тебе, что, как только очнулась от сна, подняла Ольгу, и она проводила меня до машины….

– Натрахалась? – грубо перебиваю я ее, уже не в силах себя сдерживать.

Её, как по башке чем-то ударили. Она опустила голову, плечи сжались, руки положила на колени в замок, помолчала и уже другим тоном ответила:

– Да, что-то вроде этого….

Ну, не ожидал! «Что-то вроде этого». Кулаки сжались сами собой. Я посмотрел на них. Точно, каждый с половину Лёлькиной головы.

Easy, easy. Сам себя уговариваю. Начинаю ходить из угла в угол. Кулаки сжимаются, разжимаются.

Да и вообще, кто ты такой? В старом трико, помятый, лохматый и качающий свои права? Я вас кормлю, одеваю, а за это вы мне то и это и быстренько на тарелочке. А тут люди за полгода, без тебя балбеса, завели свой уклад жизни и не хотят его ломать.

Я не верю, что тот, от которого она сейчас вырвалась, выглажен, выбрит и с цветами, шампанским (вообще-то, раз в неделю можно и такое от семьи оторвать), говорит только умные вещи и ни слова о грязной посуде, обеде, стирке, пеленках и сранках. Тому тоже хочется оторваться от этого сраного быта. Ну, вот и подвернулась, истосковавшаяся по ласке, женщина, которая только и ждёт, чтобы её погладили по шёрстке, а остальное у неё и так уже всё есть давным-давно. Нет только близкого человека рядом. Она его и ищет, думая, что случайная связь может заменить любовь.

Злоба, злость, здравый смысл боролись в моей голове, раздирая её на части. В висках стучало, сердце вот-вот готово было выпрыгнуть из груди. А я всё ходил из угла в угол, сжимая и разжимая кулаки. В этой абсолютной тишине были слышны только мои шаги и хруст костяшек пальцев. Она сидела в той же позе, опустив голову, и тоже, разглядывая свои такие красивые и нежные, руки.

Потом подняла голову, посмотрела на меня и прошептала:

– Прости, – слёзы сами полились из её, широко открытых глаз, смывая с подкрашенных ресниц, чёрную тушь.

Молчание надолго повисло над нами. Я задохнулся от всего этого.

– Иди, спи. Постель я давно разобрал, – только и выдавил из себя.

– А ты?

– Я сейчас, – я пошёл на кухню, открыл окно и закурил.