Русский бунт. Начало

Салават Юлаев был мне очень нужен. Легендарный башкирский герой, участник почти всех сражений Пугачева. Даже после пленения Емельяна Салават продолжил восстание на территории Башкирии.

– Мы с нехристями вместе? – обиделся Лысов.

Совет зашумел, пришлось цыкнуть.

– А ну тихо! Вы не бабы на базаре!

Мне позарез нужен был противовес казакам на совете. Емельян Иванович много натерпелся от яицких старшин и атаманов, они его даже женили на казачке. Что вкупе с неграмотностью подорвало веру пугачевцев в легенду про Петра III. Ведь царь должен жениться на принцессах и уметь писать.

– В моем войске все равны. И башкиры, и татары. Все за одно дело кровь проливают.

Я посмотрел на хмурого Лысова. Да… Теперь надо глядеть в оба. И носить кольчугу.

– Кстати, насчет водки… – решил я дожать казаков. – В войске отныне сухой закон, вняли? Максим Григорьевич, после совета выльем все вино из бочек. И чтобы никого пьяного в сотнях! Увижу или учую… – я погрозил станичникам кулаком.

На самом деле пьянство – большая беда пугачевцев. Емельяну пришлось точно так же объявлять сухой закон после провала осады Оренбурга. Только уже не помогло.

– Ладно, обойдемся покель без водки, – пожал плечами Подуров. – Если зовем на совет нехристей, может, и Федора кликнем? Чумакова.

Я внутренне поморщился. Полковника Чумакова – начальника всей пугачевской артиллерии – позвать следовало. Но этот казак вместе с атаманом Твороговым были во главе заговорщиков, выдавших Емельяна правительству. Я внимательно посмотрел на играющего желваками Лысова. Да, этот тоже легко сдал бы своего царя. Только вот Пугачев его раньше успел повесить.

– Я с ним позже переговорю. Он поди на батарее сейчас.

В шатер, вслед за Иваном, зашли три азиата. Двое в набитых халатах, ичигах и чалмах. Один – самый молодой – в русском кафтане, в сапогах. Тот, который с зеленой чалмой – узкоглазый башкир, с куцей бородкой, – оказался киргиз-кайсацким ханом Нур-Али. Явно был в Мекке – уважаемый у мусульман человек. Второй пожилой азиат, с усами ниточкой – башкирский старшина Юлай Азналин. Его сын – Салават – широкоплечий, улыбчивый парень, первым бросился целовать мою руку. Я чуть ее не отдернул с непривычки. Чем бы нанес несмываемое оскорбление. Хан и Азналин тоже чмокнули руку.

Казаки на все это смотрели хмуро, но не роптали.

– Начинаем совет. Иван, а где татарские беки из Сеитовой слободы?

– Татарская сотня ушла вместе с Твороговым, батюшка-царь, – откликнулся Почиталин, усаживаясь за стол.

Накатил новый приступ слабости. Я закрыл глаза, пытаясь всеми силами не завалиться на ковер. Вот же позор будет. Глубоко вздохнул, повернулся к Ивану:

– Пиши тогда. Указ о вольности народной.

Все в изумлении уставились на меня. Да, господа хорошие. Если начинать – то с козырей. Мало отбить у правительства Оренбургскую губернию. Екатерина вернет армию, которая сейчас воюет с Турцией, обратно в страну и легко подавит в крови народное восстание. Надо быстро поджечь Урал, Прикамье, Башкирию, всю Западную Сибирь и Среднее Поволжье. В идеале и центральную Россию тоже. Под ногами дворян и правительственных войск – земля должна гореть. Для этого существует уже испытанный Пугачевым способ. Не только объявить себя Петром III крестьянам, но даровать им волю. А заодно и землю. За это меня народ сделает настоящим царем.

– Пиши… – я начал вслух вспоминать знаменитый манифест. – Божиею милостию, мы, Петр Третий, император и самодержец Всероссийский и протчая, и протчая, и протчая. Жалуем сим имянным указом с монаршим и отеческим нашим милосердием всех, находившихся прежде в крестьянстве и в подданстве помещиков, заводчиков и других душегубов полной волей и награждаем древним крестом и молитвою, головами и бородами, свободою владеть пахотными землями, лесными, сенокосными угодьями, пастбищами, рыбными ловлями, и соляными озерами без покупки и без оброку; и освобождаем всех от прежде чинимых от злодеев дворян и градских мздоимцев-судей…

Диктуя указ, я вижу, как у соратников в буквальном смысле отваливаются челюсти. И в реальной истории летний указ от 1774 года произвел эффект разорвавшейся бомбы. Уже почти проигравшие пугачевцы получили второе дыхание. В отряды повстанцев потекли даже не ручейки, а целые реки вооруженных крестьян и горожан. Увы, было слишком поздно.

– …А как ныне имя наше властию всевышней десницы в России процветает, того ради повелеваем сим нашим имянным указом…

Первое. Принять присягу на верность истинному царю Всероссийскому Петру III. Послушать его начальных людей, нести свой крест стойко и терпеливо.

Второе. Кои прежде были дворяне в своих поместиях и вотчинах – оных неприсягнувших противников нашей власти и возмутителей империи и разорителей крестьян ловить и казнить, и поступать равным образом так, как они, не имея в себе христианства, чинили с вами, крестьянами…

Третье. По замирению собрать на Москве поместный собор из всех сословий и утвердить всем миром законы и установления государства Российского…

– Любо!! – первым закричал Чика.

К нему тут же присоединились остальные соратники Пугачева. Они выхватили пистолеты из-за кушаков, начали палить вверх. В шатер тут же принялись заглядывать казаки, крутить головами. Лагерь обеспокоенно зашумел. Не сразу, но постепенно удалось всех успокоить.

– Дан указ октября одиннадцатого дня 1773 го ду, – наконец, смог закончить я исторический документ.

Да, пришлось слегка поменять смысл указа. Никакого первого и третьего пунктов в оригинале не было. Самый убийственный второй – в буквальном смысле убийственный (после публикации указа летом 1774-го было отправлено на тот свет по всей стране больше трех тысяч дворян) – я тоже скорректировал. Оставив лазейку с «присягнувшими». Возможно, таким образом удастся снизить накал народного гнева. Кто-то из жирующей аристократии – самый трусливый – присягнет мне, кто-то уедет из страны… Не убивать дворян – не получится. Крышка котла уже сорвана и обжигающий пар крестьянской ненависти бьет во все стороны. Моя же задача заставить этот пар крутить колеса истории.

Кое-что я не только добавил, но и убрал из документа. Это утопическое обещание не брать никаких податей и рекрутов. Как может существовать государство без налогов и армии – я представлял слабо.

– Написал? – я взял в руки серый лист бумаги, перекрестился. – Оставь, я почитаю и подпишу. Сделаем списки с указа и разошлем с гонцами во все города и губернии России. А также в сопредельные страны.

– Якши, государь! – прищелкнул языком хан Нур-Али. – Дал ты нам волю, век тебя будем благодарить и поминать в молитвах Всевышнему.

Башкиры дружно кивнули вслед киргизу.

– Теперь второе дело, ради которого я вас всех позвал… – Я побарабанил пальцами по рукояти сабли. – Нас уже тут три тысячи. И приходят все новые люди. Пора заводить регулярство. Учить новиков правильному строю, маневру… Иначе государевы войска побьют нас. Видит бог, побьют.

Я вспомнил об Александре Суворове, который со своими молодцами-гренадерами бьет турок, а совсем скоро будет отозван для подавления восстания в Россию.

– Согласны, господа хорошие? – я посмотрел в лицо каждого.

Станичники вздыхали, но глаз не отводили. Регулярство им не нравится, но куда денешься с этой подводной лодки? Башкиры с киргизом же поклонились, лбами в ковер. От этих неприятностей ждать не приходится – послушание старшему у них в крови.

– Больше не держу вас. Отдыхайте. Завтра тяжкий день.

Я потер руками уставшие глаза, проводил членов совета. После чего стал копаться в ларцах, что стояли по всему шатру. Мне нужно было найти предыдущие указы Пугачева и глянуть образец подписи. Хоть Емельян Иванович и был малограмотным, но расписываться он умел. Наконец нужный документ я нашел. Автограф оказался очень простеньким – еле накарябанное имя Петр III.

Поставив маленькую некультурную кляксу, я расписался на историческом документе. Промокнул лист песком из специальной коробочки, что стояла на столике. После чего позвал Ивана и велел сделать списки с указа.

– Та мало грамотных в лагере, – вздохнул Почиталин. – Я да пленный сержант Неплюев.

– Кликни по обчеству – может, еще кто найдется.

В одном из ларцов лежали два пистолета с кремневым замком, инкрустированные золотом. По-английски было начеканено имя мастера. Гринель и сыновья. Явно военные трофеи. Достав их, а также шомпол с порохом в холщовых мешочках и свинцовые пули россыпью, я начал заряжать оружие. Из-за моих приступов слабости махать саблей мне еще долго не придется. Значит, надо вооружиться огнестрелом.

Вот пистолеты уж блеснули,
Гремит о шомпол молоток.
В граненый ствол уходят пули,
И щелкнул в первый раз курок…

Я на автомате процитировал «Онегина» Пушкина и увидел округлившиеся глаза Почиталина.

– Царь-батюшка, да ты стихоплет! Я слышал от наших татар, что при бухарском дворе есть слагатели виршей. Услаждают слух тамошних царей…

– Иди, Ваня… – обсуждать восточных поэтов у меня желания не было совсем, опять накатило ощущение нереальности всего происходящего. Ни отец, ни дед не предупреждали меня, чем может закончиться дело Хранителей памяти пугачевской.

– Сделай двадцать списков. Для начала. Вечером зачтем указ в стане.

– Все сделаю по твому слову, Петр Федорович… – Почиталин замялся, поправил щегольский чуб на голове. – Там у входа вдова майора Харлова ждет. Ты вчера изволил гневаться на нее. Казачки увели Татьяну Григорьевну от греха подальше.