Куликовская битва

Проша ухмыльнулся в сторону говорившего – уставшего ратника. Развернул коня и поскакал к городу.

***

Коломна кипела различным людом. Подвозы с провизией, пешие и конные ратники, лоточники плюс посадский народишко. Протолкнуться негде.Среди гомона особенно выделялся надрывный стук железа и вздохи мехов кузниц, которые разместили даже в полевых условиях рядом с домами. Работа шла сутками, кузнецы валились с ног. Здесь ремонтировали и готовили недостающее вооружение для боя, ковали лошадей, подгоняли доспехи.

– Ты что мне суешь? – кричал на одного из кузнецов десятник, держа на ладоняхмеч. – Он же одного боя не выдержит!

– Чего ты орешь? – кузнец вытирал со лба пот. – Мы и так третьи сутки без сна. За хлеб работаем, не успеваем. Раньше надо было думать, а теперь, что есть, то и берите. Набрал бесштанников, где же на них хороших мечей за три дня наковать?

Проша обернулся на продолжавшего что-то кричать десятника, но кузнец махнул на него(десятника) рукой и пошел к наковальне, стоявшей прямо под открытым небом.

***

А вот и кремль коломенский. Охрана узнала, но не пропустила.

– Совет там сейчас. Никого пускать не велено, – остановили Прошу в дверях двое караульных.

– Тогда кричи старшего, – Проша спокойно, без нажима, но очень уверенно посмотрел на заступившего дорогу.

Караульный молча кивнул и исчез за дверями. Проша облокотился на перила крыльца. Посмотрел на своего уставшего коня, спросил, не оборачиваясь:

– А что, баньку стопили уже для окольничего?

– Про то не ведаю, – улыбнулся второй охранник.– А ты, Прохор, уже по бане скучаешь?

– Я по бабе скучаю, а банька – это исключительно для здоровья.

Дверь распахнулась. На крыльцо вышел первый охранник. Сделал шаг, освобождая дорогу. Кивнул головой в сторону двери:

– Заходи, просят немедля.

Прохор едва заметно самодовольно улыбнулся и, поправляя пояс, вошел в открытую дверь.

Окольничий встретил, сидя за столом. Один. Пудовые кулаки лежали на грубом деревянном столе. Посередине стола стоял кувшин и кружка. Казалось, Вельяминов спит с открытыми глазами – не обернулся ни на скрип половиц, ни на вошедшего. Видно, вымотался за эти дни.Проша перекрестился на икону в красном углу, постоял,кашлянул.

– А, Прохор, – окольничий поднял на него уставшие глаза,–садись.Квасу выпьешь?

– Спасибо.

Прохор любил, когда окольничий с ним, простым ратником, разговаривал, как с ровней. Это бывало редко: один на один, в поле, у костра в походе. На людях всегда сила, грозный оклик да пудовый кулак, которого все боялись. Но окольничий не пускал кулак в дело – боялся зашибить. Если выводили из себя, ограничивался простой затрещиной, но и она многих валила с ног.

– Говори.

– Князь Олег Рязанский с нами в поле не выйдет.

– Струсил, значит, значит самим все на себе волочь, – вполголоса проговорил Вельяминов.– Ну а с ордынцами он выйдет?

– Не выйдет.

–Ну хоть на том спасибо.

– Шлет он большой поклон Дмитрий Ивановичу и пожелание удачи в битве.

–Ишь ты. Поклоном мы, конечно, всю орду тут распугаем. Мать их за ногу рязанскую! Все у тебя, Проша?

– Да нет.

– Да или нет?

– Ну нет.

– Ну говори, что еще. Что ты цедишь?

– Ну поклон он шлет.

– Что, еще один? Прохор, ты меня не зли. Я устал как собака.

– Тимофей Васильевич, ты же меня сам перебиваешь. Я ведь говорю: князь Рязанский Олег Иванович поклон шлет нашему князю Дмитрию Ивановичу.

В это время кулак окольничего сжался в пудовую гирю. Плечи расправились и два уставших газа – уже не уставших, а взбешенных – уставились на Прошку.

– Через Пронского князя Даниила, которому разрешил потихоньку набрать полк из своих и рязанских и тайно идти к нам навстречу, – скороговоркой выпалил Проша.– А про поклоны никому говорить не велено, а просьба вообще ругать его, на чем свет стоит, как ордынского прихвостня, – уже не спеша добавил, сделал наивное лицо и вытянул улыбку, как ни в чем не бывало.

Реакция у окольничего была получше многих молодых. Прошка только успел отшатнуться, но был пойман за ворот рубахи и с размаху притянут головой к столу.

Тимофей Васильевич склонился над его лицом. И, глядя Прошке в один перепуганный глаз, не обращая внимания на скребущиеся попытки руками опереться на столешницу, по-отечески молвил вкрадчивым голосом:

– Скажи мне, Прохор, с каких это пор сыромятные мужики над воеводой смеяться стали? Я же тебя только мечом махать учил, где же ты языком молоть научился?

– У Вас… у тебя, Тимофей Васильевич, – залепетал Прохор сдавленным голосом. – Вы как с князем начнете умные речи говорить, я все диву дивлюсь да учусь помаленьку. Но мне за Вами…

– Замолчи, стервец, не гневи.

Окольничий резко отпустил Прохора, и тот с грохотом упал вместе с лавкой. Вельяминов, ухмыляясь, наблюдал, как он встает.

– Лавку на место поставь. За хорошие вести спасибо. В людской скажешь, чтобы обиходили тебя с дороги по моему распоряжению. Что еще?

– Я своих отправил немного оглядеться. А если что, возвращаться к Коломне с вестями,–Прохор говорил расторопно, немного боязливо и обиженно.

– Это хорошо. Про весть эту кому сказывал?

– Нет. Что ты, Тимофей Васильевич, как можно.

– Как Даниил связь держать будет?

– Обещал гонцов каждый день отсылать.

– Про то, что знаешь, забудь. Иди отдыхай, – хотел еще что-то добавить, но уже поднял руку, на секунду остановил раскрытую над столом ладонь, глянул на Прошку. Едва ухмыльнулся уголкомгуб, чуть-чуть сощурив один глаз. – Ладно, постой.