Агнец на убой. Теория Хааста. Новеллы

– Внимательно посмотрите на персонажа на экране. По некоторым нашим данным, этот человек является воинствующим педерастом и, вполне вероятно, тем самым гомосексуалистом, из-за которого распространяется мода на трико в их нездоровой среде. О местонахождении данного человека следует докладывать в сообщество непременно.

– Вот сука, – вырывается из Пети.

– То еще чмо, – поддакивает Серый.

– Да не, – уточняет Петя. – Мы его сегодня с пацанами на смене брали. За драку.

– Да ладно? – удивляется Серый.

– Ага. Если бы я только знал…

– В связи со сложившейся обстановкой, я предлагаю вернуть практику карательных отрядов нашего движения. Это суровая, но необходимая в данной ситуации стратегия. Мы должны во что бы то ни стало остановить наступление новой волны гомосексуалистов, а этого возможно достичь только самыми жестокими методами. Давайте проголосуем. Кто “за” введение карательных отрядов? Хорошо. А кто “против”? Единогласно. Я знал, что в нашем сообществе состоят наиболее сознательные и небезразличные к судьбе нашей родины люди. Секретарь, организуйте прием в отряды. Спасибо за внимание.

Петю и уговаривать не надо – его садистская натура только и требует драки, той самой, лучшей из лучших. Сразу после окончания заседания он бросается к секретарю и просит записать его в отряд на послезавтра – на выходной. Так, шустро соображает Петя, больше шансов наткнуться на педика с крыльями, а у него с ним есть одно незакрытое дельце – сегодня, вместо того, чтобы идейно отлупить любителя однополых отношений, полицейский рубанул невинного парня. Не жалко, конечно, просто очень обидно. Эх, если бы он только знал. Представить только: показывает Дмитрий Валентинович главного гомосексуалиста города на экране на важнейшем собрании сообщества, а Петя, не кто-нибудь там, а Петя, его уже на смене отмудохал до полусмерти. Какое сразу уважение. Но ничего. Все еще будет. Петя присвистывает, накидывает ветровку на плечо и шагает по коридору к выходу, отрываясь на линолеуме. Погода, главное, какая, даже поздним вечером ничуточки не холодно.

“… а вот что дальше было – не помню. Вообще ничего. Как кроля того разодрал, так и память как будто отшибло. Видимо, жить начал… как сказать, инстиниктивно? Ну, то есть, неосознанно, не понимал толком, что делаю и что со мной происходит. Смутно в голове осталось – как очухался утром в поле, как на скалу ту самую, куда впервые и прилетел, вернулся и начал гнездо обустраивать, да и, пожалуй, все. Как обычный орел жил, разве что не мог я быть… настолько обычным, понимаете? Братьев и сестру Лелю, да и Отца самого, не видал с тех пор, а может, и видал, да не запомнил. Умерли они уже, наверное; птичий век, как известно, недолгий. Потомства, насколько знаю, у меня не осталось – орлицы меня избегали, поэтому никогда я, ну, с ними не сталкивался, ну, так близко чтоб, в том смысле самом, чтоб процесс этот, ну, когда самец и самка вместе, ну, чтоб птенцов потом заиметь, вот такого и не было у меня никогда. В общем, как в тумане все, все эти годы. Охотился, летал, мясо сырое ел, и каждый день так, и когда мне сказали, сколько времени прошло, я чуть было и чувств не лишился. А тот момент, как очухался… ну, как выстрел. Это выстрел и был. Лечу, как обычно, и тут вдруг резко громко, мощно, как барабаном по голове, повело меня сразу, закружило, в ушах шум, падаю, деревья впереди…

Выстрел из ружья

Отучит от спанья.

Народная молва

… хорошо еще, за ветви зацепился, а так бы насмерть, наверное. С трудом поднялся, перья вокруг юлою кружат, и слышу сквозь шум: бегут, орут, собака лает, выбегают из-за кустов двое и ружье на меня направляют. Тут вся пелелена как будто спала, и я им как заору, совсем от себя такого не ожидав: “Да вы чо, мужики, охренели совсем? Вы зачем в меня стреляете?” Тут охотники дар речи и потеряли – а я то, получается, приобрел, да только осознал это позже гораздо. В общем, смотрят они на меня, охотники эти, глаза выпучили, и даже собака почему-то скулить начала. И смотрят так странно и заразительно, что и я голову вниз опустил – голый я, оказывается, весь в пуху, грязный, кровоподтеки. Страшно стало, не по себе как-то. Тут мужик один, наконец, пальцем на меня показал да как крикнет: “Маугли! Это Маугли!” А я ему в ответ: “Да какой к черту Маугли, не видишь что ли, человек я! Такой же, как ты, человек, а ты в меня из ружья!” И тут… произошло со мной что-то. Понял, что вру – не человек ведь, не совсем, точнее. И история та, с Отцом, когда он меня выкрал, в мыслях всплыла, и как дала по голове – зашатало меня, сознание почти потерял, мужики, помню, подхватили и на плечах понесли. В деревню свою принесли поначалу, а потом и в город меня отправили. А про Маугли я ж еще из детства знаю – мамочка мне перед сном его, помню, читала…”

Расшифровка аудио-интервью Хааста, часть первая, Folder A, 23.05.2026.

<щелчок> В новом выпуске самого рейтингового воскресного ток-шоу “Не мешки ворочать” вы вновь узнаете о самых важных и волнующих событиях на сегодняшний день.

– Мама с ребенком осталась без крыши над головой из-за халатности чиновников. Анастасию Михайлову в буквальном смысле вышвырнули на улицу из-за неуплаты долгов, о наличии которых она даже не подозревала. Как долго проблемы молодых семей будут игнорироваться властями регионов? И сколько еще будет продолжаться жилищно-коммунальное мошенничество?

– Новая волна насилия на улицах российских городов. Сотни пострадавших молодых людей обращаются в правоохранительные органы, но не могут получить даже простейших ответов: кто на них напал и, самое главное, за что? Это локальные банды обезумевших от бедности безработных? Или же деятельность централизованных группировок Русского гомофобного сообщества? И как именно со всем этим связана таинственная фигура в трико и с крыльями?

Это и многое другое мы обсудим в новом выпуске самого рейтингового воскресного ток-шоу “Не мешки ворочать”. Двадцать четвертого мая, в семнадцать ноль ноль по Москве. Не пропустите! <щелчок>

***

Строятся парни, цыгарочку в зубы, ждут по часам да товарищей ждут. Правил немного, законов – тем паче: одежду – темнее, кулак – посильней. Ходишь да бродишь, за улицей смотришь, чуть что не так – да ни шагу назад. Крепкие парни, здоровые, резвые, песни горланят, толкаются, ржут. Дело их правое, правое – грубое, за дело убьются, за дело убьют. В круг собралися, друзей дождалися, те ровно подъехали, точно к семи; пересчитались да вместе обнялись, крикнули, ухнули, раз – и пошли!

Товарищ!

Будь бдителен,

Зол

И глазаст!

Вдруг

В темноте

Промелькнет педераст?

Лозунг карательных отрядов Русского гомофобного сообщества

И в путь-дорогу, на улицы города. Вправо да влево, нет ли кого? Нет ли челкастых, дурных да цветастых, нет ли в одежде смешной и в трико? Случайный прохожий? Нет, не похожий, трогать не будем, давайте в толпу. А ну разойдитесь да не стопоритесь, парни шагают – идут на войну!

Вперед! Вперед! Вперед!

Дело наше ждет!

Вперед! Вперед! Вперед!

Дело наше ждет!

Вперед! Вперед! Вперед!..

На светофоре – какое же горе! – нет, не целуются двое мужчин. Нет серьги в брови – не будет и крови, бить пацана никаких нет причин. На стадионе, в центральном районе, нет педерастов и гомиков нет. Вот и удача – и на пути к дачам двое под ручку идут в туалет. Рассвирепели и вмиг налетели, ногами по морде, по почкам, под дых, лупят по брюху, таскают за ухо – чтобы ты, педик, боялся, притих!

Бей! Бей! Бей!

Силы не жалей!

Бей! Бей! Бей!

Силы не жалей!

Бей!..

Бросили битых, решили – с них хватит, направились дальше, хороший настрой – сделано дело, дело-то – правое, каждый из них – настоящий герой. Кто, кроме них, защитит землю-матушку, кто, кроме них, от угрозы спасет? Кто ж, не жалея костяшек на пальцах, кто извращенцев больных изведет?

Ура! Ура! Ура!

Всем педикам – хана!

Ура! Ура! Ура!

Всем педикам – хана!

Ураааааааааа!

“… и вот как в город привезли – так сразу по врачам да докторам отправили. Там они меня приодели, постригли, помыли и долго смотрели, охали да ахали, все пытались понять, что со мной не так. Я не противился особо, но внимание такое со всех сторон непривычным было – дескать, несчастный я какой-то, больной да воспитанный неправильно. Но оказалось, да врачи подтвердили, что здоровье у меня отменное, силы в руках и ногах – как у буйвола, разве что паразитов потравили, от мяса сырого, да на том все. Особенно вопросов много было к перьям и пуху моему – якобы странно, что они у меня из кожи полезли и что с ними делать теперь. Ничего, отвечаю, делать с ними не надо, они мне для полета нужны. Посмеялись доктора, говорят, не может быть, чтоб существо таких размеров и весу могло в воздух подняться. Смотрите, им в ответ, летать я умею – раз попробовал, два попробовал, а не выходит – ну, отмечал я уже раньше, что иногда не получается, да еще и врачи глядят так пристально и посмеиваются, смущают. У мужиков, говорю, спросите тогда, что меня привезли – они же меня в полете и подстрелили. У мужиков, отвечают, мог быть шок от столкновения с диким человеком в перьях, вот и показалось им, навоображали себе. А ты, говорят, таким позам да взмахам у орлов научился – имимитация это, вроде, но взлететь, конечно, смочь ты не сможешь. Спорить я не стал – подумал, может и к лучшему, что не знают они обо мне, не стоит с самого начала в обществе людском как орел себя вести. Да и радуются доктора, что я не как другие дети-маугли, совсем неагрессивный – зачем их расстраивать? В общем, они меня подталкивают, жить теперь тебе с человеком надо, по новой осваиваться. Конечно, за пятнадцать лет многое забылось, но так же быстро и вспомнилось – как еду из тарелки ложкой да вилкой, как когти стричь, как туалетом пользоваться, мыться в ванной как да в кровати спать. Довольны были доктора такими успехами, ну, говорят, тогда пора и за образование твое взяться, а мы пока родных твоих поищем. А я-то, кроме счета до десяти да букв некоторых, и не знаю ничего – откуда бы знать, если меня еще детсадовцем Отец к себе забрал?..

Читать да цифер знание –

Вот все образование.

Народная молва

… в школу так и поместили, в первый класс отправили. Ощущал я там себя странно – детишки вокруг маленькие, один я – здоровенный бугай, но понял быстро, что по себе или нет, а я здесь для того, чтоб учиться. Вот и начал. Жи да ши, складывай да вычитай. Чего сложного? Так по классам и полетел, легко мне наука давалась. Второй, третий, четвертый, пятый – все за три месяца. Хвалили учителя, а вот дети дразнились, Птицей называли. Вроде бы не обидно, но задевало – орел я, а не просто птица какая-то. В общем, учился-то я хорошо, но проблема все-таки была – почерк плохой, никак ручка между пальцев удобно не ложилась. Оттого дети тоже издевались – подходили да говорили: что ж ты, Птица, как курица лапой пишешь? – и ржали. Бесился я сильно, так бы взял, да разодрал бы мелочевку эту, ведь не сложнее, чем кролика, однако понимал прекрасно – не по-людски это как-то…

Расшифровка аудио-интервью Хааста, часть вторая, Folder B, 25.05.2026.

– Это что такое, Виталя?

Испуганный редактор мутным от страха взглядом смотрит на нарочито удивленное лицо Александра Петровича – с неестественно выпученными глазами и игриво приоткрытым ртом. Указательным пальцем правой руки директор медиа-портала “Круглосуточное” тычет в экран ноутбука с выведенной на него заставкой видео-превью, а средний палец левой руки дамокловым мечом висит над “пробелом”.

– Это что такое, Виталя? [2]

– Я… я не знаю.

– Не знаешь? Ну давай тогда вместе посмотрим!

Дамоклов меч немедленно срывается и падает на кнопку.

<щелчок> В новом выпуске самого рейтингового воскресного ток-шоу…

На всей минутной продолжительности видео-превью Александр Петрович еще сильнее выпучивал глаза, еще шире и игривее открывал рот, формируя губы в злодейскую, маниакальную улыбку, шаловливо и вычурно цокал и запретительно покачивал указательным пальцем у экрана, всячески обращая внимание перепуганного до смерти Виталика на происходящее перед ним.

…“Не мешки ворочать”. Двадцать четвертого мая, в семнадцать ноль ноль по Москве. Не пропустите! <щелчок>

– Это что такое, Виталя? [3]

Язык редактора-подлизы одеревенел, но Александр Петрович и не рассчитывает получить от него ответ. Теперь это был его, Александра Петровича, перфоманс, где Виталику положена роль немой жертвы. Следовательно, все идет по плану директора. Но уж если жертва заговорит – она не сможет сказать что-то, что остановит его гнев. Она может только усилить его.

– А я тебе скажу, что это такое, Виталя. Ты обосрался.

Кузнецов медленно поднимается из-за стола и аккуратными, но уверенными шагами подбирается к Виталику.

– Я говорил тебе, чтобы ты за этим героем-фокусником следил? Говорил? Говорил. Я тебе говорил, что упускать его никак нельзя? Говорил? Говорил. А ты что сделал? А ты что сделал-то, Виталь? Правильно, Виталь. Ты обосрался.

Теперь Александр Петрович обходил Виталика по кругу, постепенно сужая кольцо, подобно удаву.

– Скажи-ка мне, Виталя, каким это нахрен образом ребята из этого долбанного ток-шоу первыми выпускают материал про твоего героя, а? Походу и гомофобы тоже в курсе этого чувака, ты так не думаешь? То есть все уже знают, а читатели и подписчики “Круглосуточного” не знают, верно? “Круглосуточное” будет лапу сосать, так? Или не лапу, Виталя? Это что такое, Виталя? [4] Как же это ты так обосрался, Виталя?

Опустив мутные глаза в пол, как школьник после родительского собрания, Виталик чувствовал, что настала пора сказать что-то в свое оправдание, хотя это, очевидно, ничем не поможет:

– Я не знаю, откуда они про него узнали. Он никак не шумел, я следил. Вы же сами сказали – брать его, если зашумит.

– Тогда почему ОНИ его берут? Как ты думаешь?

– Я не знаю!

– Потому что, например, он на днях в ментуру загремел. Ты об этом знаешь? А то, что на него гомофобы охоту открыли, ты знаешь? Они его в педики из-за трико записали, ты знаешь? Нет, не знаешь. А вот они, с ток-шоу, уже, видимо, знают. Даже я уже знаю, Виталя. А ты не знаешь. И читатели наши, из-за твоего недосмотра, тоже не знают. Они пойдут смотреть ток-шоу и узнают оттуда. Врубаешься, нет?

Конечно, Виталик врубается. Александр Петрович, подписчики “Круглосуточного” и все РГС в полном составе могут поверить ему на слово, что ему, Виталику, в этой ситуации обиднее всего – это ведь он больше всех вокруг хотел дать первый на свете материал про супергероя. И да, его опередили, и он упустил, но почему? Потому что он хотел про супергероя, а не про фриковатого мужика в трико, которого забирают полицейские и лупят гомофобы. Потому и искал не там. Потому и следил не за тем.

Александр Петрович, видимо, уловил немое разочарование Виталика самим собой, завершил очередной виток вокруг его недвижимого редакторского тела, встал прямо перед его лицом, от души выдохнул и понимающе начал:

– Короче, слушай внимательно, что тебе сейчас нужно сделать…

Все это время, все это недоброе утро директор медиа-портала внимательно смотрел на Виталика, но только сейчас увидел, во что он одет, и сошедший было с его налитых кровью глаз гнев мгновенно закипел с новой силой.

– Это что такое, Виталя??? [5]

Редактор стоял перед ним, Александром Петровичем Кузнецовым, в легкой рубашке поло, длинных пляжных шортах и шлепанцах.

– Ты что, мать твою, на курорте?! – заревел, будто разбуженный охотниками медведь, директор. – Какого ты хрена вздумал заявиться на работу в таком виде? Может, ты, тварь, в следующий раз в трусах сюда припрешься, а?

Александр Петрович сильно толкает Виталика в грудь и идет в наступление.

– Мало того, что ты просрал материал…

Ладонью в лицо.

– Так ты еще и…

– Но вы же сами сказали сменить! – пытается спастись Виталик, но уже поздно. Директор замахивается и со всей силы шарашит кулаком в подбородок редактора. Тот отлетает в самый угол кабинета, к огромному цветку в горшке, и ударяется головой о стену.

– Падаль.

Трясущийся Виталик трогает затылок и ощущает на пальцах густую, липкую, тягучую кровь.

– Материал. Про это чучело. Такой, которого не будет у других. Мне на стол. В течение недели.

Александр Петрович возвращается к директорскому столу и берет в ноющую руку кружку чая с коньяком.

– Выметайся отсюда. Живо.

“… посчитали учителя в старших классах, что в физику я пойду, с техникой буду работать, потому меня по всем дополнительным занятиям таскать начали. Я в ней, конечно, понимал-то мало, но все читал, готовился усердно, задачу пока не решу – с места не встану, так оно и получалось, что оценки хорошие выставляли. И вот однажды нас на лекции в университет повезли, послушать, как и что там, на факукультетах этих, изучают, да как ребята умно да интересно рассказывать умеют. Вот так-то воздух такие-то машины очищают, а вот так-то батареи солнцем заряжаются и свет человеку дают, вот так-то в космос ракеты новые полетят, а в космосе этом звезды черные другие звезды, светлые, кушают. Захватывает, конечно, но сложно, да чем дальше слушал, тем больше осознавал, что не мое это. И вот напоследок мужчина рассказывать стал про теорию хаоса, а я так устал уже, что ничего и разобрать не мог из рассказа его, но слово это, хаос, то есть, мне понравилось так, что решил: до комнаты доберусь своей, – а мне тогда уже и комнату свою дали – отдохну как следует да потом обязательно почитаю. Отдохнуть-то отдохнул, а почитать позабыл. Спустя время вспомнилось, что ознакомиться хотел, а слово нужное из головы достать не смог – случается такое. Хвалас? Хтолос? Хоолст? Хааст? Хоть убей – не помню. Сел за компьютер да в поисковик давай забивать. Хвалас – ничего, хтолос – тоже, хоолтс он мне на холст исправляет, да еще и купить его просит для рисования, а вот Хааст…

Несчастие случилось,

Да лучше получилось.

Народная молва

… открылась страничка, а я и глазам своим не поверил: Отец. Вот он, на картинке-то, один в один и есть, орел Хааста, то бишь. Пишут только, что вымерший он уже времени сколько, и подавно не в наших краях обитал, но я-то сразу распознал, что Отец мой именно Хаастом был – и никем другим быть он не мог. Сходится все: и сам он гигантский, и гнездо его широченное, и детей они выкрадывать умели, как легенды гласят. Тут уж я соображать начал: раз Отец мой Хааст – то и я, получается, его породы, значит, и я Хааст тоже. Хааст я, оказывается, а не Птица обычная и даже не просто орел, и мало нас, Хаастов, нынче осталось. И так меня это открытие воодушевило, и так сразу тепло внутри стало – узнал, кто на самом деле такой! – что усидеть на месте было совсем невозможно. Хааст я, Хааст, и что Хааст я – буду гордиться, и что род Хаастов отныне прославлять мне положено. И ходить по земле, как люди другие, да жить поспокойней никак мне нельзя – не дело это для самой крупной птицы планеты. И вот, пока я в таком возбуждении был, мне новости пришли – дом мой родительский нашелся, и целых полтора года на это потребовалось…”

Расшифровка аудио-интервью Хааста, часть вторая, Folder B, 28.05.2026.

Автоматические двери супермаркета любезно раздвигаются, приглашая пройти вовнутрь. Щедрый жест, думает про себя Бомж. Он ощущает себя как будто в волшебной сказке: торопливые слуги открывают ворота королевства дорогим и долгожданным гостям. Вроде бы мелочь, но такое отношение к себе Бомж встречает нечасто, и потому ценит его и представляет в своей голове совсем иначе, чем большинство других. И, как нетрудно догадаться, подобные любезности он замечает гораздо реже от людей и гораздо чаще – от машин. Автомату все равно, как ты выглядишь, много ли зарабатываешь, где живешь и как дурно пахнешь – он будет приветлив со всеми одинаково.

Значит ли это, что машины менее бездушны, чем люди? Бомж не знает ответа на этот вопрос и даже размышлять на эту тему он сегодня не готов: слишком хорошее у него настроение, благодарное. Шутка ли: этим вечером он впервые за неделю может зайти в супермаркет и даже не для того, чтобы немного погреться или почувствовать запах еды, а за покупками. Скромными, необходимыми, но все же.

Здоровый мужик в исключительно черной, как у палача, одежде и надписью “Охрана” на спине окидывает вошедшего подозрительным, недоверчивым взглядом, но Бомж, нисколько не смутившись, уверенной походкой направляется к сложенным столбом корзинкам. Сегодня он здесь по делу, и ни один цепной пес продуктового концерна не сможет запретить ему эту штуку провернуть. У вас товар, у нас купец. Вот ваша лапша быстрого приготовления, а вот мои гроши. Простая и отработанная тысячелетиями человеческой истории схема. Только бизнес – и ничего личного.

Нельзя сказать, будто Бомжу все равно на тот факт, что в последнее время в их бездомных кругах наблюдается большое пополнение. Третья волна безработицы, кажется, бьет еще сильнее предыдущих, потому каждый новый день он видит по городу новые скитающиеся в поисках пропитания и ночлега лица. – Отнимают наш хлеб, – сказал как-то Боров, старый знакомый Бомжа, до обвала экономики державший ферму, – теперь нам еще меньше подавать будут. Валить их надо или за черту города гнать, иначе не протянем. А ты как думаешь?

Бомж неспешно бродит вдоль полок супермаркета, тщательно присматривается к продуктам, скидкам и полупустым стеллажам и пока не решается положить в свою взятую на входе корзинку хоть что-нибудь. По правде говоря, он, даже если очень захочет, вряд ли сможет купить сегодня что-то такое, что не поместилось бы в его руки. Корзинку он захватил совсем не по причине удобства: так значительно меньше шансов попасть в лапы недружелюбной охране. Был бы без корзинки – начали бы шмонать, просматривать камеры, обзываться и звонить в полицию, а ему, Бомжу, это совершенно ни к чему. У него сегодня слишком хорошее настроение, и он здесь для того, чтобы выполнить простейшую товарно-денежную операцию. Только и всего.

Бомж, с экономической точки зрения, думает точно так же, как и Боров, однако, с другой стороны, ему очень жаль новичков безденежья и улиц. Они – ньюкамеры, как сказали бы на работе Бомжа, той, что как будто из другой жизни, а ньюкамеров нельзя ругать за то, что они ньюкамеры – все когда-то ими были. Так что Бомжу непросто смотреть на тех, кто попал из тепличных условий офисов и панельных домов под мосты и на помойки – и уж тем более ему дико размышлять о том, что новоприбывших нужно гнать и от них избавляться. Бомж считает, что их задача, как старожилов, которые в бездомных делах не одну собаку съели, – помогать новичкам адаптироваться. Подставить плечо. Поддержать в первые, самые сложные, мгновения принятия. В общем, сделать то, что в такой ситуации должен сделать человек, если хочет продолжать считаться таковым.

Две пачки ничем не примечательных макарон и риса. Банка самой дешевой, из потрохов и древесной стружки, тушенки. Полкило подгнивших, уцененных фруктов. Чай в пакетиках, который, при нужной сноровке да с полевыми травами от Тахи, сойдет и за папиросы. Хватит ли еще на что-нибудь?

Правда, как мы уже знаем, не все в его кругах считают точно так же. Как будто ничему их эта история не научила, этих других старожилов-бомжей. Как будто это не они провалили естественный отбор современного мироустройства, чтоб принимать на себя недоступную ранее роль вершителей судеб и раскручивать маховик ненависти по новому кругу.

Бомж огибает дальние полки супермаркета, ловит на себе презрительный взгляд двух солидных женщин в длинных, в пол, юбках, и на минуту останавливается у отдела с парфюмерией. Здесь он вдыхает приторные ароматы духов, масел и средств для кожи – запахи, которые в его теперешней реальности никогда не встречаются, но по которым он однозначно немного скучает. На закрепленном под потолком телевизоре показывают шумное превью “Не мешки ворочать”, и Бомж, с очередным пробником туалетной воды на пальцах, бегло обращает на него внимание.

Если бы у Бомжа спросили, чем больше всего отличалась его жизнь прежняя от его жизни текущей, он бы однозначно ответил: “количество информации”. Не есть что попало и не спать где придется, а действительно новостной вакуум. Отсутствие инфошума принесло ему по-настоящему сильное ощущение безвременья, а с ним – бесконечности. Все, что ты знаешь, доходит до тебя сплетнями от других бездомных или расположено на мелких газетных клочках двухмесячной давности, в которые ты завернул остатки трехдневной прокисшей картошки. Хорошо это или не очень – Бомж до сих пор не понял, однако, вне зависимости от собственного социального статуса, он бы точно не стал тратить время на просмотр “самого рейтингового воскресного ток-шоу”. Даже безденежье лучше безвкусицы.