Николай I

Избранницей будущего всероссийского самодержца стала дочь прусского короля Фридриха-Вильгельма III, друга императора Александра Павловича, Фридерика-Луиза-Шарлотта-Вильгельмина. Принцесса была моложе великого князя Романова на два года. Она вышла за него замуж в июне 1817 года. Брак был счастлив.

Во время своего первого пребывания в Берлине Николай Павлович, свободно владевший немецким языком, сблизился с прусскими принцами Фридрихом-Вильгельмом и просто Вильгельмом, ставшими впоследствии королями. Будущий всероссийский самодержец тогда и усвоил прочные симпатии к Пруссии и ее военному строю, к ее армии и военачальникам. О последнем лучше все свидетельствует обилие орденских наград последним от императора Николая I, пожалованные за долгих тридцать лет его царствования.

Наконец, братья под присмотром все того же графа Ламздорфа прибыли в северный швейцарский город Базель. Там они впервые услышали звуки войны: австрийцы и баварцы осаждали соседнюю крепость Гюненген, обстреливая ее из пушек и не имея особого желания идти на кровавый штурм. С падением Парижа его гарнизон сложит оружие сам.

Когда великие князья Павловичи покинули Базель в сопровождении прибывшего к ним из армии генерал-адъютанта графа П.П. Коновницына, их в пути встретил императорский флигель-адъютант. Александр I приказывал младшим братьям вернуться в Базель: «Наполеон сделал большое движение на левый наш фланг». Коновницын, дежурный генерал действующих армий, поспешил исполнить приказ государя.

В уже хорошо знакомом им Базеле Николай и Михаил узнали об изгнании низложенного императора французов на остров Эльба. Только тогда старший брат разрешил им прибыть в Париж, которому Бонапарт уже не мог никак угрожать. Союзники оккупировали Францию, повсюду стояли их гарнизоны, дороги были безопасны от дезертиров из наполеоновской армии. Конвой великих князей был усилен, а его командир имел строгие предписания на всякие случаи жизни. Путь лежал через города Кольмар, Нанси, Шалон и Мо.

Исследователи Николаевской эпохи пишут, что характер монарха, правившего Россией твердой рукой более четверти века, определенно сложился где-то до шестнадцати лет. Причем характеристики ему даются порой не самые лестные. К числу последних относится Г.И. Чулков, популярный отечественный писатель 20-х годов прошлого столетия и явно не монархист:

«…Любовь к точности, симметрии, равновесию, порядку, иерархической стройности была у Николая Павловича такой же исключительной, как у старшего брата Александра. Но у того это пристрастие к симметрии и порядку сочеталось как-то с немалой душевной сложностью, а у царя Николая эта особенность сделалась манией. Это была его идея. И кроме этой идеи иных у него не было. Он ее положил в основание своей философии истории.

Чтобы создать стройный порядок, нужна дисциплина. Идеальным образом всякой стройной системы является армия. И Николай Павлович именно в ней нашел живое и реальное воплощение своей идеи. По типу военного устроения надо устроить и все государство. Этой идее надо подчинить администрацию, суд, науку, учебное дело, церковь – одним словом, всю материальную и духовную жизнь нации.

Но в отрочестве и в юности Николай Павлович еще не знал, что в его руках будет неограниченная власть. Он не знал, что у него будет возможность проделать этот гигантский опыт устроения государства по военному принципу строжайшей субординации и дисциплины.

Однако уже в детские годы, как бы предчувствуя, что ему придется править государством, во всех ребяческих играх брал на себя роль самодержца. У него была уверенность, что именно ему надлежит повелевать, и никто не оспаривал у него этого права. Как известно, за все шестьдесят лет своей жизни только однажды встретил он сопротивление своей воле. Это было 14 декабря 1825 года. Этого дня он никогда не мог забыть».

Подрастая, великий князь все более увлекается внешней, парадной жизнью армии, в первую очередь – гвардии. Она составляла основу столичного гарнизона. С малых лет тянула к себе военная дисциплина и организованность, парады и маневры, приближенные к боевым действиям. Немалую роль в этом играло познание военной истории, полковых летописей лейб-гвардии. Впрочем, это была черта характера у многих Романовых, поскольку их жизнь была связана в первую очередь с армией и флотом. По крайней мере, все они носили военные мундиры с юности, до конца своей жизни были за редким исключением шефами гвардейских полков и батальонов, эскадронов и батарей, флотского экипажа гвардии.

Недоброжелатели Николая I пишут, что впоследствии «единственным и истинным для него наслаждением» была «однообразная красивость» хорошо дисциплинированного войска. Дисциплина в николаевской армии и на флоте была «палочная», по примеру армии Прусского королевства. Именно против этого протестовал полководец в чине генералиссимуса А.В. Суворов-Рымникский, князь Италийский, вошедший в историю как русский военный гений. Но его не услышал ни император Павел I Петрович, ни его сын-венценосец Николай I Павлович. А следовало бы услышать и понять: воинство России боготворило победоносного военного вождя. Его образ страшил Европу.

Об этом в 1836 году свидетельствовал такой близкий к самодержцу человек, как граф А.Х. Бенкендорф. Тот выразил мысль, что государь Николай Павлович превосходно знал все тайны фрунтовой, то есть строевой, службы. «Он был отличный ефрейтор и великолепный барабанщик». При жизни Николая I о его тяге к военной машине Прусского королевства говорить вслух было опасно.

Такую же мысль выразил официальный историограф Отечественной войны 1812 года генерал-лейтенант А.И. Михайловский-Данилевский, который в трагическом для династии Романовых 1825 году писал о сыне императора Павла I следующее:

«Необыкновенные знания великого князя по фрунтовой части нас изумляли. Иногда, стоя на поле, он брал в руки ружье и делал ружейные приемы так хорошо, что вряд ли лучший ефрейтор мог бы с ним сравняться, и показывал также барабанщикам, как им надлежало бить. При всем при том его высочество говорил, что он в сравнении с великим князем Михаилом Павловичем ничего не знает; каков же должен быть сей, спрашивали мы друг друга…»

На личность императора Николая Незабвенного, вне всякого сомнения, глубокий отпечаток наложил 1812 год: Великая армия императора Наполеона I вторглась в пределы Российской империи, великому князю Николаю Павловичу было уже немальчишечьих 16 лет. С этого времени окружающие стали замечать в нем некоторую перемену. Он сделался более сдержанным, суровым и озабоченным. Исторические события той поры вынудили, вероятно, и Николая Павловича задуматься над их страшным смыслом: романовская Россия оказалась под ударом извне. Об этом он, думается, будет не раз вспоминать в самом конце своей жизни, в годы Крымской (или Восточной) войны, которая станет бесславным финалом его царствования.

Второму сыну императора Павла I цесаревичу Константину тогда было уже 33 года. Учился он вместе со старшим братом Александром под наблюдением бабки – Екатерины II, которая воспитывала старших внуков, следуя принципам великого французского просветителя Жан-Жака Руссо. Военную подготовку проходил в гатчинских войсках своего отца, который привил ему любовь к армейскому делу и страсть к «фрунту». В 16 лет женился на принцессе Саксен-Заалфельд-Кобургской Юлиане-Генриетте-Ульрике (в православии Анна Федоровна). Брак был несчастливым и бездетным: супруги не ладили друг с другом – «не сошлись характерами». Жена под предлогом лечения болезни оставила 22-летнего мужа в 1801 году, навсегда покинув Россию и уехав на жительство в Швейцарию. Являлась тетей английской королевы Виктории. Официально брак был расторгнут манифестом императора Александра I только в марте 1820 года.

Дипломат Ш. Массон в своих «Секретных записках о России» дал цесаревичу Константину Павловичу в конце 1790-х годов такие характеристики:

«Этот молодой великий князь не имеет такой любезной и пленительной наружности, как его брат, но в нем больше смелости и живости: взбалмошность у него занимает место ума, а шалопайство – любви к народу…

В нем были, однако, зародыши духовной и сердечной доброты, которыми пренебрегли его первые наставники…

Несмотря на свою невыдержанность, он наделен способностями, кои могли бы сделаться блестящими качествами, потому что он мужественен, щедр и охотно выручает своих друзей. Его энергия неистощима, а свойственная ему откровенность редко встречается в принце. Впрочем, он достойный сын своего отца: те же странности и вспышки, та же жестокость, то же буйство».

Вторая характеристика цесаревичу, данная ему Ш. Массоном, касается личной, семейной жизни Константина Павловича:

«Кто бы мог вообразить, что молодой семнадцатилетний принц, живой и сильный, который только что женился на юной и прекрасной девушке, проснется после первой брачной ночи в пять часов утра, спустится на площадь перед дворцом и там с помощью палочных ударов будет муштровать двух солдат из своей охраны?

Так поступил великий князь Константин. Не знаю, обещает ли эта воинственная ярость хорошего генерала, но она наверняка служит доказательством того, что он никуда не годный супруг».

Как бы там ни было, великий князь Николай Павлович видел себе примером брата Константина. Тот в 17 лет был назначен шефом Санкт-Петербургского гренадерского полка, в 18 лет – генерал-инспектором всей кавалерии русской армии, в 19 лет – главным начальником над Кадетским корпусом. В 20 лет Константин Павлович участвовал волонтером в суворовских Итальянском и Швейцарском походах, родителем был пожалован титулом цесаревича и награжден орденом Святого Иоанна Иерусалимского. Сам генералиссимус А.В. Суворов-Рымникский, князь Италийский, давал ему лестные отзывы, а военного гения России никак нельзя причислить к кругу царедворцев.

После вступления старшего брата Александра на престол цесаревич Константин в 22 года (!) возглавил комиссию по преобразованию армии. Разумеется, комиссия состояла из бывалых, опытнейших военных людей. По его инициативе в 1803 году создаются легкоконные уланские полки, которые в старой русской армии просуществовали до начала 1918 года. Участвовал в неудачном сражении при Аустерлице, самой яркой в биографии Наполеона. В ходе Русско-прусско-французской войны 1806–1807 годов в 27 лет принял командование над гвардией. После Фридландского сражения заговорил о мире с Францией. Вместе с Александром I участвовал в переговорах с Наполеоном в Тильзите и Эрфурте.

Отечественная война 1812 года дала Николаю Павловичу мало приятных воспоминаний о брате Константине. Но она показала, каким Романов не должен быть в истории. Цесаревич начал войну во главе Пятого армейского корпуса в составе 1-й Западной армии генерала от инфантерии М.Б. Барклая де Толли, тогда еще военного министра России. «Путался в армии и тылах и всем мешал». С первых же дней войны говорил о необходимости заключения мира с французами. Интриговал против Барклая, и тот под благовидным предлогом отправил цесаревича из действующей армии в Москву. Император поручил брату сформировать кавалерийский полк, но тот вошел в конфликт с московским главнокомандующим Ф.В. Ростопчиным, который написал жалобу государю на его родного брата. Цесаревич благоразумно был отозван в столицу.

Константин Павлович все же настоял на своем возвращении в ряды действующей армии. Там он враждовал с Барклаем де Толли, дискредитируя его действия. Его вновь «отправили» из армии с донесением государю в Санкт-Петербург. Цесаревичу пришлось объясняться со старшим братом: за распространение панических настроений и призывы к миру с Бонапартом был отправлен в Тверь к жившей там сестре Екатерине Павловне. Там он пробыл под ее присмотром до самого конца 1812 года.

Константин вновь прибыл в Вильно к армии только в декабре 1812 года, когда Отечественная война, по сути дела, уже завершилась. Александр I оставил его при себе, не забывая высоко награждать брата за участие в Заграничных походах. Тот командовал резервом Богемской армии. За Дрезденское сражение удостоился золотой шпаги «За храбрость» с алмазами, за Битву народов под Лейпцигом (командовал резервами) получил (в числе шести военачальников-союзников) «за отличие» сразу полководческий орден Святого Георгия 2-й степени.

Когда война пришла на территорию собственно Франции, цесаревич сумел блестяще проведенной атакой отличиться в сражении при Фер-Шампенаузе. Участвовал в торжественном вступлении русских войск в Париж, будучи всюду при старшем брате-венценосце. В июне 1814 года привез в торжествующий Санкт-Петербург известие о мире: это было почетное поручение государя.

Великий князь Николай Павлович, в отличие от него, попал на войну с императором французов Наполеоном I только в 1814 году и только с разрешения августейшего брата и вдовствующей императрицы-матери. Собственно говоря, тогда наполеоновская Франция уже находилась на грани военного поражения и отличиться было негде: последние большие сражения прошли. Николай Павлович пишет в своих мемуарах:

«Все мысли наши были в армии. Учение шло, как могло среди беспрестанных тревог и известий из армии. Одни военные науки занимали меня страстно, в них одних находил я утешение и приятное занятие, сходное с расположением моего духа».

Поучаствовать в войне великому князю Николаю Павловичу так и не удалось. Желание, пусть и высказанное вслух, осталось желанием. Как только главная императорская квартира пересекла границу Франции, он вместе с Михаилом Павловичем был отправлен августейшим старшим братом в швейцарский город Базель, в противоположную сторону от Парижа. В мемуарах о том событии рассказано так:

«Хотя сему уже прошло восемнадцать лет, но живо еще во мне то чувство грусти, которое тогда нами одолело и в век не изгладится. Мы в Базеле узнали, что Париж взят, и Наполеон изгнан на остров Эльба».

Только тогда великий князь получил приказание от Александра I прибыть с братом Михаилом в Париж. Путь в столицу поверженной наполеоновской Франции лежал через Кольмар и Нанси. Пребывание в Париже, думается, было приятным во всех отношениях.

Возможно, именно это обстоятельство обеспокоило их мать Марию Федоровну. Поэтому в одном из писем состоявшему при юных великих князьях генерал-адъютанту Коновницыну вдовствующая императрица появились такие строки:

«Я, конечно, немало не сомневаюсь, что внушенные им правила нравственности, благочестия и добродетели предохранят их от действительных прегрешений, но пылкое воображение юношей в таком месте, где почти на каждом шагу представляются картины порока и легкомыслия, легко принимает впечатления, помрачающие природную чистоту мыслей и непорочность понятий, тщательно поныне сохраненную; разврат является в столь приятном или забавном виде, что молодые люди, увлекаемые наружностью, привыкают смотреть на него с меньшим отвращением и находить его менее гнусным».

Мария Федоровна, пожалуй, зря беспокоилась о том, что в «безнравственном» Париже ее младшие сыновья забудут о своем предназначении и воспитанных в них духовных ценностях. Николай Павлович попал, если так можно выразиться, в победный финал антинаполеоновских войн. Особенно доставило ему удовольствие зрелище знаменитого в мировой военной истории парада войск России в Вертю, в 120 верстах от Парижа. Здесь он, сам участник этого торжественного действия, в первый раз обнажил свою шпагу перед строем Фанагорийского гренадерского полка, любимого самим генералиссимусом А.В. Суворовым-Рымникским, князем Италийским. Волнение при этом будущий император Николай I испытал несказанное: в 16 лет он командовал полком. Да еще каким!

Надо заметить, что Париж «хорошего влияния» на характер Николая Павловича – суровый и жестокий – не оказал. Наоборот, великий князь именно в Париже, как говорится, «оперился»: он стал делать замечания прославленным генералам старшего брата, распекать их за какие-то мелочи армейской жизни. Один из них, герой Бородинского дня А.П. Ермолов, в ответ на высказанное замечание ответил Николаю Павловичу:

«Полагаете ли, Ваше Высочество, что русские воины служат царю, а не отечеству? Они шли на Париж, чтобы защищать Россию, а не парадировать. Таким образом, не приобретают привязанности армии».

Великий князь Романов на такой ответ промолчал, но сказанных ему слов не забыл. Возможно, он чувствовал настроение других генералов, находившихся рядом с ними. Однако отношения с «вольнодумцем» Ермоловым у него будут с того дня испорчены донельзя, что и скажется на судьбе будущего «проконсула Кавказа». Алексей Петрович получит отставку от армии в расцвете сил и на волне военных успехов.

В Париже великие князья Павловичи оказались в фокусе внимания французской аристократии и королевского двора Бурбонов. Николай Романов однажды был приглашен во дворец герцога Орлеанского (будущего французского короля Луи-Филиппа) и Мари Амели Бурбонской, который познакомил высокого гостя со своей семьей, ее бытом и воспитанием детей. Будущий император России, покидая гостеприимный дом, сказал герцогу на прощание слова, вошедшие в историю:

– Какое громадное счастье жить так, семьею!

Герцог Орлеанский «с видом откровения и убеждения» ответил гостю:

– Это единственное истинное и прочное счастье…

Можно говорить о том, что братья Павловичи были очарованы теплым приемом побежденных французов: они приветствовали их старшего брата-венценосца как освободителя Европы. Парижская жизнь «окрутила» многих офицеров союзных армий, с удовольствием ходивших в театры и самые различные клубы, заводивших дружбу в кругах интеллектуалов столицы Франции. Николай Павлович же держался в стороне от этой праздной суеты победителей, он был озабочен самыми разными сторонами военной жизни.

Великий князь в сопровождении младшего брата посещает казармы и госпитали, наносит визит в знаменитую Политехническую школу. Там его интересует если не все, то очень многое. Он общается с казаками, раскинувшими свой походный лагерь на Елисейских Полях и купающих коней в водах Сены. Побывал и в Доме инвалидов, где его служители-старики в форме наполеоновской гвардии при виде человека в русском мундире отворачивались от него со слезами на глазах. Тот вступал с ними в беседы, выслуживал рассказы о великих победах императора французов и обещал, что пленные Великой армии, а их многие тысячи, вскоре обретут личную свободу.

Первое путешествие по Европе, вернее – поездка на войну с Наполеоном, сделало на будущее в биографии Николая I две «отметки». Во-первых, он, ознакомившись с замками немецкого рыцарства и дворцами французских аристократов, стал собирать коллекцию холодного оружия, ставшую впоследствии знаменитым Царскосельским арсеналом. Считается, что коллекция началась с сабли турецкого паши, трофея с берегов Дуная, подаренной великому князю в 1811 году, по всей видимости, графом А.Ф. Ланжероном. Сабля была типично восточным оружием, богато изукрашенным, особенно ее ножны, драгоценными каменьями, и потому невольно привлекала к себя взгляды людей военных и невоенных.

Во-вторых, император Александр I познакомил во время смотра войск под Парижем младшего брата с начальником 2-й гренадерской дивизии генерал-лейтенантом И.Ф. Паскевичем, героем Отечественной войны 1812 года. Молодые люди сразу сдружились, найдя во взглядах много общего. Позднее Паскевич, уже имевший чин генерал-фельдмаршала, титулы графа Эриванского и князя Варшавского, вспоминал:

«Николай Павлович после того постоянно меня звал к себе и подробно расспрашивал о последних кампаниях. Мы с разложенными картами по целым часам вдвоем разбирали все движения и битвы 12-го, 13-го и 14-го годов. Я часто у него обедывал, и когда за службою не могу у него быть, то он мне потом говорил, что я его опечалил. Этому завидовали многие и стали говорить в шутку, что он в меня влюбился. Его нельзя было не полюбить. Главная его черта, которой он привлек меня к себе, это прямота и откровенность. Брата Михаила Павловича он любил, но к серьезным разговорам не допускал, да и тот их недолюбливал…»