Американские трагедии. Хроники подлинных уголовных расследований XIX—XX столетий. Книга V

Особенную неловкость ситуации придавало то обстоятельство, что Рэмселл являлся свидетелем обвинения, а потому допрашивавший его Генеральный прокурор не мог ставить под сомнение точность и правдивость услышанных показаний. Они признавались точными и правдивыми по умолчанию.

Генеральный прокурор наверняка кусал губы и раздумывал над тем, как бы так мягко и незаметно подтолкнуть упрямого осла в свидетельском кресле к едва заметной оговорке, чтобы тот произнёс что-то вроде: «так мне показалось», «возможно, я неточно рассмотрел», «быть может, в моей памяти смешались события разных дней»… Но Генеральный прокурор так ничего и не придумал и самодовольный Рэмселл сполна насладился всеобщим вниманием к своему продолжительному и довольно противоречивому рассказу.

Извозчик закончил давать показания и покинул зал судебных заседаний, исполненный сознанием важности выполненной миссии.

Далее последовали допросы ряда свидетелей, призванных продемонстрировать полноту полицейской работы. Сначала некий Уилльям Ричардс (W.R. Richards), извозчик по профессии, лично знакомый с обвиняемым, рассказал о встрече с Левиттом Элли около 7 часов утра 6 ноября в районе Эшбартон-плейс (Asburton Place). Эта площадь находилась на удалении около 2 км от дома подсудимого. Из показаний Ричардса можно было сделать единственный вывод – утром 6 ноября Левитт Элли покинул дом очень рано!

А следующий свидетель – капитан полиции Чарльз Бакстер (Charles W. Baxter) – подтвердил показания извозчика Ричардса о перемещениях последнего 6 ноября. Самого Левитта Элли полицейский на Эшбартон-плейс не видел, но вот Ричардс точно там появлялся.

После этого довольно много времени было уделено допросу Джона Перри, того самого полицейского, который обнаружил стружку на Милл-дам, в месте предполагаемого сброса бочек с трупом в воды реки Чарльз.

Следующий свидетель – Альберт Гарднер (Albert M. Gardner), торговец из магазина на Вашингтон-стрит – рассказал суду о покупке мистером Элли топора. Гарднер был знаком с Левиттом лично, так что ошибка в идентификации покупателя исключалась. Вечером 31 октября Левитт купил топор с небольшим дефектом, и в подтверждение этого факта свидетель предъявил книгу с записью о продаже. Когда Гарднера попросили опознать проданный топор среди улик, разложенных на столах в зале заседаний, свидетель заявил, что топор, представленный в суде, не является тем, который Левитт Элли купил в его магазине.

Что, как мы знаем, являлось чистой правдой, поскольку новый топор с красной ручкой, купленный в конце октября, исчез!

Наконец, в зале заседаний появился первый из свидетелей, призванный дать показания о времени колокольного звона. Это был Барни МакДональд (Barney McDonald), житель Бруклина, служитель тамошней Унитарианской церкви, единственного храма в Бруклине с колокольней. Барни заявил, что колокол этой церкви звонит с апреля 1872 года всегда в одно и то же время – в 7 часов утра. А по вечерам не звонит вовсе. Сказанное прозвучало не очень складно, ведь около 7 часов утра Левитт Элли находился на Эшбартон-плейс, от которой до батопорта на Милл-дам приблизительно 1,8—1,9 км! Для ломового извозчика это час езды или даже чуть более [в зависимости от массы перевозимого груза].

Эта карта Бостона позволяет наглядно представить сущность непримиримого противоречия между показаниями Рэмселла и Ричардса. Условные обозначения: знак * показывает место на дамбе Милл-дам в ~60 метрах западнее батопорта, где по версии следствия бочки с трупом были сняты с повозки и сброшены в реку Чарльз; чёрный пунктир – улица Ханнеманн-стрит, на которой проживал подсудимый. Прокуратура считала, что Левитт Элли должен был приехать из дома к месту сброса бочек и возвратиться обратно домой именно по Паркер-стрит. Это было логичное предположение, подкрепляемое тем обстоятельством, что именно на этом пути Рэмселл и видел подозрительную повозку сначала с бочками, а потом без них. Причём вторая встреча произошла в то самое время, когда где-то окрест звонил колокол. Однако другой свидетель – ломовой извозчик Ричардс – заявил, что видел Левитта Элли на площади Эшбартон-плейс, на удалении ~1,8—1,9 км от батопорта на дамбе. Совершенно очевидно, что подсудимый никак не мог в одно и то же время находиться вместе со своей повозкой в местах, разделенных столь значительным расстоянием.

Это был, конечно же, обескураживающий допрос, но надежда для обвинения ещё оставалась. Следующий свидетель – Томас Петтингэлл (Thomas S. Pettingall), настоятель баптистской церкви в Бруклине – сообщил суду, что в его храме колокол имеется, но звонит он только по утрам и притом нерегулярно. По воскресеньям колокол не звонит уже с июля этого года.

Сотрудник полиции Джон Сарджент (John Sargent) из Бруклина подтвердил слова предыдущих свидетелей, заявив, что по утрам звонит только колокол Унитарианской церкви, других звонов в то время в Бруклине нет. А по вечерам вообще никто не звонит.

Далее последовали допросы трёх свидетелей из Лонгвуда, ещё одного пригорода Бостона, звон колоколов в котором можно было бы услышать в районе Милл-дам. Священники расположенных там церквей Джон Блэйсделл (John Blaisdell), Эдвин Кэйт (Edwin R. Cate) и Уилльям Фелпс (W.W.Phelps) единодушно показали, что в Лонгвуде не могло быть колокольного звона. Ни утреннего, ни вечернего…

Всем, кто находился в зале суда, стало ясно, что Франклин Рэмселл со своим рассказом о якобы слышанном колокольном звоне очень сильно напортачил! А ведь это был очень важный свидетель, обвинение делало на него такую ставку!

Однако разного рода нестыковки в показаниях свидетелей на этом не закончились, напротив, скорее именно сейчас они и начались! Джеймс Бейкер (James M. Baker), один из работников обвиняемого, сообщил суду, что явился к дому Левитта в 6 часов утра 6 ноября. Элли не спал, он занимался чисткой лошади и готовился к очередным трудовым будням. Свидетель перекинулся с Левиттом несколькими словами. Бейкер видел, что в повозке лежали бочки, Левитт их поставил вертикально и покрыл ковром. Бейкер уселся в повозку, и они поехали по Вашингтон-стрит, там Левитт повстречал некоего Дэниела Мэхана (Daniel Mahan) и передал тому 50$. Выполнив работу, свидетель возвратился домой в 06:45.

Со слов Бейкера можно было заключить, что в интервале между 6 часами утра и 06:30 Левитт Элли, управляя своей повозкой, двигался по Вашингтон-стрит в северном направлении, приближаясь к Эшбартон-плейс, где его в районе 7 часов увидел Уилльям Ричардс. Но при этом он удалялся от Паркер-стрит, что делало невозможной его встречу с Франклином Рэмселлом! Если, конечно, последний не напутал со временем предполагаемой встречи.

Допрошенный в тот же день Дэниел Мэхан подтвердил факт получения денег от Левитта Элли утром 6 ноября, уточнив, что должник вручил ему две 20-долларовые банкноты и одну номиналом 10 долларов. Деньги эти являлись платой за лошадь, купленную Левиттом месяцем ранее. На уточняющий вопрос адвоката, какой день являлся последним для оплаты, Мэхан ответил, что 10 ноября. Таким образом, показания Джона Тиббетса, утверждавшего, что обвиняемый планировал заплатить 50$ кредитору 5 ноября, получили подтверждение. То, что фактический платёж был произведён не 5 числа, а ранним утром 6-го ничего не меняло – Левитт Элли имел запас времени до 10 ноября и действовал как ответственный заёмщик, беспокоящийся о собственной репутации.

Однако помимо этой детали в показаниях Джеймса Бейкера имелась и другая, куда более неприятная для обвинения. Свидетель говорил о бочках в повозке – то есть более чем 1-й бочке! А между тем, обвинение считало, что 4 ноября в мастерской Шуллера были приобретены 3 бочки, из которых 2-е обвиняемый вечером 5 ноября бросил с Милл-дам в воды реки Чарльз. Ладно, можно было счесть, что в хозяйстве Левитта было много бочек и в повозке могли находиться какие угодно бочки [вовсе не из мастерской Шуллера], но… Но тут вылезал другой «косяк». Шуллеры настаивали на том, что утром 6 ноября Левитт Элли забрал у них бильярдный стол и повёз его заказчику, но при этом никаких бочек в повозке уже не было!

Итак, получалась интересная картина – Левитт Элли утром 6 ноября выезжает со двора с некими бочками и направляется к мастерской отца и сына Шуллеров. И по приезду к ним где-то позже 7 часов утра, но ранее 8, оказывается, что бочек в возке нет. То есть, где-то между 6 и 7 часами утра, возможно, между 6:00 и 7:30 обвиняемый от бочек избавился. Но где именно это произошло, обвинение не знало! Самое неприятное для обвинения заключалось в том, что подсудимый никак не успевал в указанном интервале прокатиться по Паркер-стрит и встретиться там с Рэмселлом.

В общем, с бочками в повозке происходили какие-то непонятные чудеса, а обвинение старательно делало вид, будто ничего страшного в этом нет.

Фокусы на этом, однако, не закончились. Мэри Так, очередная свидетельница обвинения, представ перед судом, несколько изменила показания, данные во время следствия. По её словам, Абия Эллис имел доход от 350$ в месяц [ранее она говорила о сумме в 250$], но самое главное изменение заключалось в том, что свидетельница «подвинула» время последней встречи с ним на вечернее время. Теперь она утверждала, будто в последний раз виделась с убитым 5 ноября между 19 и 20 часами, Абия зашёл к ней, чтобы получить плату 2$ за занимаемое ею жильё. Напомним, что обвинение считало доказанным тот факт, что убитый покинул таверну в доме №3 по Смит-стрит (Smith str.) около 19 часов. В принципе, он мог за час дойти до дома Мэри Так [ему требовалось преодолеть 3,5 км.], но тогда он никак не успевал на Ханнеманн-стрит! Не забываем, что по мнению Генерального прокурора в конюшне Левитта Элли в районе 8 часов вечера уже вовсю перекатывались бочки с разрубленным телом Абии! Это время жёстко детерминировалось показаниями Эллен Келли, ценнейшего свидетеля обвинения.

Заявление Мэри Так оказалось крайне неудобным для прокуратуры. Причём – на эту деталь следует снова обратить внимание! – слова свидетеля обвинения нельзя было опровергать «в лоб» или ставить под сомнение. Прокурор Мэй, проводивший допрос Мэри, мягко попытался подкорректировать её утверждение, предположив, что, быть может, встреча эта произошла не 5 ноября, а раньше, но… Мэри Так, подобно ломовому извозчику Рэмселлу, не захотела смягчить категоричность своих слов. Она уверенно заявила, что встреча произошла в последний день жизни Эллиса, и это был вторник. А 5 ноября 1872 года действительно являлся вторником!

Однако, показания Мэри Так содержали в себе ещё одну неприятную для обвинения новость, хотя и не очень явную. Дело заключалось в том, что свидетельница проживала в одном доме с Абией, строго говоря, она являлась его соседкой и, по-видимому, сожительницей [последнее не отменяло того факта, что она платила за съём жилья – но это специфика их отношений]. Если Абия Эллис действительно пришёл к Мэри вечером 5 ноября, то он, скорее всего, на улицу более не выходил, а остался дома. Фактически он и так уже был дома… Таким образом, убийство Эллиса должно было последовать либо в ночь на 6 ноября, либо ранним утром 6-го, что радикально ломало ту версию событий, которую прокуратура озвучила в обвинительном заключении.

Можно было, конечно, утверждать, будто убитый, выйдя из квартиры Мэри, направился не домой, а на Ханнеманн-стрит [а это почти 3 км!], но такое предположение выглядело недостоверно. Абия Эллис перемещался по улицам Бостона целый день, явно преодолел более 10 км, и пробежать под холодным дождём ещё 6 км [то есть сходить туда и обратно] – это так себе удовольствие!

Получалась очень неприятная для обвинения логическая "вилка" – либо Мэри Так действительно здорово напортачила со своими воспоминаниями, и её встреча с Абией на самом деле произошла 4 или даже 3 ноября, либо… либо реконструкция событий, проведённая стороной обвинения, соответствовала истине чуть менее, чем никак.

А следующий свидетель, занявший место сразу после Мэри Так не только не прояснил вопрос о событиях последнего вечера жизни потерпевшего, но лишь окончательно его запутал. Джозеф Блэнчард (Joseph Blanchard), многолетний знакомый и деловой партнёр Абии Эллиса, сообщил суду, что видел последнего 5 ноября около 19 часов возле дома №819 по Вашингтон-стрит. Эллис стоял на перекрёстке, сжимая в руке большую пачку банкнот, свёрнутую трубочкой. Напомним, в то же самое время Абия Эллис после плотного ужина выходил из таверны на Смит-стрит, дом №3. Расстояние между указанными адресами составляло немногим менее 4 км, и даже если считать, что кто-то из свидетелей ошибся в определение времени на четверть часа или даже полчаса, представлялось очевидным, что убитый никак не мог находиться в столь отдалённых местах примерно в одно и то же время.

При этом рассказ Блэнчарда отлично соответствовал показаниям Мэри Так. Абия Эллис прекрасно успевал домой к 19:30 и тем более  к 20 часам.

Конфузы второго дня судебного процесса этим не ограничились. Очередной свидетель обвинения Джон Келли (John F. Kelley) должен был дать «проходные», то есть обычные, некритичные для слушаний показания. Дело заключалось в том, что Келли держал свою коляску в конюшне обвиняемого, и обвинение было обязано его опросить, дабы зафиксировать, что тот ничего интересного для суда не видел и не слышал. Так и получилось, Келли подтвердил, что ничего по существу уголовного дела сказать не может, ничего подозрительного в конюшне никогда не видел и никаких предосудительных действий Левитта Элли не замечал ни разу. Опрос свидетеля занял буквально 3 минуты, его передали защите, и адвокат Дабни осведомился у Келли, имел ли тот ключ от конюшни. Свидетель ответил утвердительно, и тогда последовал второй вопрос: забирал ли Левитт ключи у свидетеля? Келли дал отрицательный ответ и тем самым заставил присутствующих задуматься над тем, как обвиняемый убивал, расчленял и рассовывал по бочкам части тела Абии Эллиса, зная, что в любую минуту в конюшню может явиться за своей коляской посторонний человек.

Или Джона Келли в таком случае тоже следовало убить, расчленить и рассовать по бочкам?

Дальше – больше, вернее, интереснее. Обвинение стало вызывать свидетелей, показания которых призваны были подтвердить факт наличия у Левитта Элли большой суммы денег утром 6 ноября. Собственно, эту же цель преследовал вызов в суд Дэниела Мэхана, подтвердившего факт получения из рук обвиняемого 50$ утром 6 ноября, но теперь акцент на наличии денег следовало усилить. По логике прокуратуры, обвиняемый добыл деньги, убив своего кредитора.

Джордж Дарэм (George A. Durham), продавец в магазине на Нортхэмптон-стрит (Northampton str.), рассказал суду о том, как в его магазине вскоре после 8 часов утра 6 ноября появился Левитт Элли. Он сделал покупку, но… но на какую именно сумму, свидетель не знал и потому обвинению помочь не смог. Вызов этого человека в суд на самом деле не совсем понятен – он ничего не мог сообщить по существу рассматриваемого дела! То, что он появился перед судьёй и присяжными, лишний раз доказывает тот неприятный для обвинения факт, что обвинители плохо ориентировались в «фактуре» дела и имели самое смутное представление о том, кто из свидетелей о чём именно должен свидетельствовать.

Ладно, неудачный выход Джорджа Дарэма мог скорректировать вызов его коллеги Герберта Уилтона (Herbert S. Wilton), работника того же магазина, непосредственно общавшегося утром 6 ноября с Левиттом Элли. Однако и с Гербертом всё получилось «не слава Богу»! Поначалу свидетель говорил именно так, как надо было стороне обвинения. Уилтон подтвердил, что обвиняемый сделал и оплатил большой заказ, свидетель принял из его рук 50 долларов в банкнотах и отметил, что тот имел при себе около 200 долларов. Именно ради этих слов его в суд и вызывали!

Главный обвинитель на процессе Чарльз Трейн с чувством глубокого удовлетворения передал свидетеля для допроса защите. Наверное, он был очень доволен собою в ту минуту, но адвокат Дабни моментально испортил ему настроение, спросив свидетеля, насколько необычным для Левитта Элли был подобный платёж? Уилтон заверил суд в том, что мистер Левитт – уважаемый и вполне состоятельный член общества, и в подобных его покупках нет ничего необычного. Покупки на крупные суммы он осуществлял ранее неоднократно. Адвокат уточнил, когда именно, например? Уилтон, опустив глаза в принесённый с собою журнал, сообщил суду, что Левитт Элли совершил покупку на 50$, например, 4 октября.

Опс… как неожиданно, правда? А ведь 4 октября Левитт Элли никого не убивал!

До самого конца послеобеденного заседания 4 февраля обвинение вызывало свидетелей, способных убедить присяжных и суд в том, что 5 ноября минувшего года у обвиняемого денег не было, а на следующий день они появились.

В частности, Джон Мэйсон (John R. Mason), работавший клерком в офисе банковской конторы "Morse, Stone & Greenough", показал суду, что Левитт Элли 6 ноября внёс на счёт компании "Clark & Leatherbee" сумму в 51$. Свидетель опознал Левитта в зале суда. Во время перекрёстного допроса Мэйсон уточнил, что Левитт обещал выплатить эту сумму ещё 15 октября, но появился спустя более 3-х недель. Согласно Мэйсону, обвиняемый имел при себе значительную сумму денег, поскольку 50 долларов он достал из пачки банкнот, свёрнутых трубочкой, и 1 доллар вынул из кошелька. В принципе, показания Мэйсона хорошо соответствовали рассказу его предшественника на свидетельском месте Герберта Уилтона – тот тоже говорил о значительной сумме денег в руках Левитта Элли.

Следующий свидетель Джордж Макинтош (George R. McIntosh) рассказал о том, как около 06:30 6 ноября Левитт Элли передал 50$ мистеру Мэхану. Обвинение явно ломилось в открытые ворота, поскольку никто не оспаривал этот факт, и совершенно непонятно, для чего прокуратура возвращалась к нему снова.

Несколько следующих свидетелей дали довольно однотипные показания о манере убитого Абии Эллиса вести дела без выписывания и приёма чеков и присущем ему недоверии банкам. Об этом заявил сначала Эмори Джонс (Emory N. Jones), работавший с Абией несколько лет, а затем Сэмюэл Росс (Samuel J. Ross), хорошо знавший как убитого, так и подсудимого. По словам Росса, порой Абия имел при себе очень много денег, 4 ноября, например, он на его [Сэмюэала Росса] глазах пересчитал пачку, в которой было более 500 долларов. Свидетель пояснил, что Абия планировал купить дом и должен был заплатить сразу 1000 долларов.

После этого окружной прокурор Мэй прочитал долговую расписку, написанную собственноручно Левиттом Элли, из текста которой следовало, что тот будет выплачивать Абии Эллису по 50$ каждый месяц на протяжении года, а затем единовременно передаст 400$. Из текста расписки следовало, что общая стоимость имущества, переходившего в собственность Левитта Элли, стороны признавали равным 3 тыс.$.

По всем соображениям этот документ следовало обнародовать в самом начале судебного процесса, поскольку именно он объяснял возникновение задолженности обвиняемого перед убитым. То, что лишь в самом конце 4-го заседания сторона обвинения, наконец-то, добралась до него, предварительно вывалив в уши присяжных массу второстепенной информации, может означать лишь то, что в бумагах прокурора царил хаос. Трудно отделаться от ощущения, что Мэй и Трейн плохо ориентировались в том ворохе документов, который носили с собой, и расписка эта была прочитана лишь потому, что взгляд окружного прокурора упал на неё. А если бы не упал, то процесс катился бы далее, без всякой демонстрации интереса к первооснове отношений обвиняемого и его предполагаемой жертвы.

После странного, хотя и очень короткого зигзага, связанного с чтением расписки Левитта Элли, прокуратура вернулась к заслушиванию своих свидетелей. Джордж Дарэм, тот самый продавец магазина на Нортхэмптон-стрит, что вызывался для дачи показаний 2-мя часами ранее, повторно занял свидетельское место. Теперь ему были заданы вопросы о наличии у него векселя, подписанного Левиттом. Дарэм признал существование такого векселя и уточнил, что утром 5 ноября виделся с обвиняемым и тогда же поинтересовался, когда Левитт сможет погасить его? Последний якобы ответил, что пока не может, т.к. не имеет на руках денег.

На следующего свидетеля – Джона Диксона (John M. Dixon) – обвинение возлагало, несомненно, большие надежды. Рассказ этого человека звучал интригующе, по его словам, он видел как 5 ноября между 9 и 10 часами утра Абия Эллис раздражённо разговаривал с неким мужчиной. Их голоса звучали взволнованно, и разговор, по-видимому, был конфликтным. Диксон заявил, будто слышал, как неизвестный гневно бросил в лицо Абии: "Будь ты проклят!" ("God damn you") Понятно было, что при нормальном общении джентльменов подобные заявления следовало признать совершенно недопустимыми.

По мнению стороны обвинения, Джон Диксон стал свидетелем разговора Абии Эллиса с подсудимым. Самое смешное заключалось в том, что обвинение не озаботилось провести опознание в зале суда [казалось бы, чего проще?!]. Эту недоработку исправил адвокат Дабни, что следует считать совершенно логичным в его положении. Хотя нельзя не признать того, что подобное опознание таило в себе неприятные для обвиняемого сюрпризы. Тем не менее, Дабни решил рискнуть. Он спросил, мог ли быть собеседником Эллиса подсудимый? Поскольку Диксон заколебался, адвокат задал ряд уточняющих вопросов по внешнему облику (выше или ниже ростом), одежде собеседника Абии, головному убору и т. п. В конце концов, Диксон заявил, что не может утверждать, что подсудимый являлся собеседником Абии Эллиса и, подумав, добавил, что вообще этого никогда не утверждал.

Какая неприятная для обвинения концовка, не правда ли? После таких слов неизбежно появляется вопрос: к чему этот свидетель и к чему этот рассказ про конфликт, ежели это не имеет отношения к обвиняемому?

Заседание на этом было закрыто. И следовало признать такую концовку очень благоприятной для защиты.

Третий день процесса начался с быстрых допросов малозначительных свидетелей. Сначала Уорен Говинг (Waren Gowing), племянник убитого Абии Эллиса, рассказал о привычке дяди держать большие суммы наличных денег в кошельке из телячьей кожи, присовокупив, что ничего не знает о наличии у дяди банковского счёта. Во время короткого перекрёстного допроса свидетель сообщил, что бизнеса с дядей не вёл и последний раз видел Абию то ли 23, то ли 24 октября, то есть примерно за 2 недели до убийства.

Следующим свидетелем стал Джордж Квигли (George B. Quigley), хороший знакомый убитого. Это именно он первым опознал расчленённое тело Абии в здании полицейской станции в Кембридже. Квигли вёл дела с убитым, но ничего ценного для суда не сказал, поскольку в последний раз виделся с ним примерно за 10 дней до исчезновения.

Далее последовал вызов и допрос Эдварда Сэвэджа, начальника полиции Бостона, уже упоминавшегося в этом очерке. Высокопоставленный свидетель в деталях рассказал о проведённом под его руководством и при непосредственном участии расследовании. В целом он был очень убедителен и нельзя не признать того, что Сэвэдж являлся, пожалуй, наилучшим из свидетелей обвинения, поскольку имел большой опыт практической полицейской работы и понимал правила работы судебной системы. Сэвэдж всё время был очень аккуратен в выражениях и не допускал опасных оговорок или утверждений. Когда во время перекрёстного допроса адвокат обвиняемого коснулся вопроса о происхождении топора, выставленного в суде, Сэвэдж моментально согласился с тем, что этот топор не является уликой в строго значении этого слова, а скорее представлен здесь в качестве наглядного пособия. Он поспешил уточнить, что топор, явившийся, по его мнению, орудием убийства, не был обнаружен при обыске дома Левитта Элли, и судьба его неизвестна. Однако топор, переданный полицией в суд, вроде бы был похож на пропавший. Кто-то из свидетелей об этом говорил, но кто именно, начальник полиции запамятовал.

Когда же адвокат поинтересовался, на основании чего полиция сочла следы крови на нижнем белье Левитта Элли свидетельством совершённого убийства, Сэвэдж также очень аккуратно ответил, что обвиняемый во время допроса признал, что на нём та же одежда, в которую он был облачён 5 ноября. Ответ, если задуматься над ним, весьма уклончив и не содержит утверждений, фактически Сэвэдж признал, что Левитт Элли никаких признаний не делал, и утверждения полиции о происхождении крови – это сугубо логическое умопостроение детективов полиции.

Допрос Сэвэджа открыл, если можно так выразиться, парад полицейских. После начальника Департамента полиции свидетельское место занял Чарльз Скелтон (Charles L. Skelton), тот самый сотрудник полиции Бостона, что сопровождал Левитта Элли при поездке последнего в Кембридж на допрос 8 ноября. Допрос оказался очень коротким и формальным – Скелтон признал, что обвиняемый во время поездки никаких признаний не делал и вообще почти всё время молчал.