Санаторий
– Нас тут нет, – повторила она, кивком головы давая понять, что с вопросами следует пока погодить. – Как не существует этой равнины, промзоны, до которой вы хотите дойти, и санатория.
– Что-то знакомое, – пробормотал Иона. – Где-то я уже это слышал.
Психологиня не обратила на его слова никакого внимания и продолжала:
– Есть только сон. Сновидение. В котором – санаторий, эта равнина, промзона и мы с вами.
– Неумно, – вставила Кундри.
Но роза Шарона игнорировала и её.
– Есть сон, – продолжала она, – есть человек, которому он снится, есть так называемые аватары реальных людей, как, например, я, и есть фантомы – персонажи на самом деле не существующие, которые суть целиком и полностью порождения фантазии спящего. Я не знаю, кто из вас настоящий, а кто фантом, могу поручиться только за себя.
– А кто ещё может за тебя поручиться? – усмехнулась Кундри.
– Никто, – вполне серьёзно отозвалась психологиня, не давая вовлечь себя в перепалку и словесные игры. – Плохо то, что фантому ничего не грозит, кроме окончания его существования вместе с окончанием сна, а вот аватару в этом сне грозит всё, в том числе и фантом, который может, например, убить его из снайперской винтовки… – При этих словах глаза Ионы и Ездры невольно опустились на снайперку, лежащую на коленях Кундри. А психолог меж тем продолжала: – Аватар умрёт, но умрёт по-настоящему, то есть вместе с ним умрёт реальный человек. Точно так же убьёт его и окончание сна. Ежедневно в мире сотни и тысячи людей умирают в чужих снах, умирают по-настоящему.
– Похоже на бред, – сказала Кундри, взглядом ища согласия Ездры и Ионы. – И что, они действительно думали, что мы поверим в такую туфту?
Как ни в чём не бывало, психолог продолжала:
– Будем называть человека, которому мы снимся, «Спящий». Или, если хотите, «Сам» – вам так привычней, – добавила она с усмешкой. – Так вот, санаторий – это, скажем так, его сознание. А сейчас мы находимся на территории подсознания. Это смертельно опасно, потому что если сознание ещё хоть как-то контролирует себя, то здесь… здесь мы во власти инстинкта, спонтанного рефлекса, случайного движения нейронов, калейдоскопа образов, воспоминаний… Вы никуда не уйдёте. Отсюда невозможно уйти. Промзона будет тянуться километры и километры, бесконечно. И если даже она окажется конечной, – то́, что последует за нею, будет ещё более ужасным. А быть может, искривление пространства выведет вас обратно к санаторию. Но… санатория не будет. А когда Спящий проснётся, для вас вообще всё кончится, вас просто не станет. Не станет нигде – ни в этом псевдомире, ни в подлинной реальности.
– Ну… однажды мы всё умрём, – улыбнулся Ездра.
– Да, – быстро кивнула психолог, словно ждала этой фразы. – Однако, нормальный человек не торопится сделать это по доброй воле, лет за сорок до естественного конца.
– Сорок… – хмыкнул Ездра. – Ты мне льстишь, девонька.
– Как бы то ни было, – сказала она, – ваша смерть – вопрос решённый, вопрос нескольких минут сна, которые для вас могут растянуться по ощущению на дни, недели и месяцы, но это ничего не меняет. Вы умрёте, как только он проснётся, если…
– Если?.. – надавил Ездра, видя, что психологиня умолкла.
– Если вам не помочь.
– Чушь какая-то, – покачала головой Кундри. И повернулась к Ездре: – Лажа. Чувствую, что всё это лажа.
– Короче, что ты предлагаешь, товарищ доктор? – усмехнулся Ездра. – Наверно, должны мы, это, дружно покончить с собой? Или вернуться в санаторий?
Она покачала головой.
– В него невозможно вернуться. Если случится искривление пространства и выведет вас обратно, это будет уже не тот санаторий. Или будет не санаторий вовсе. Или ничего не будет.
– Ну, так что же нам всё-таки делать? – настаивал Ездра.
Она помедлила, потом достала из кармана болоньевой куртки небольшой кожаный несессер. Открыла. В аккуратные кармашки были вложены несколько ампул с бесцветной жидкостью, а в петли – одноразовые шприцы.
– Это называется «сыворотка пробуждения». Научное название из двадцати восьми букв ничего вам не скажет. Один укол, и вы покидаете этот… этот мир.
– И переходим в лучший, да? – всхохотнул Ездра. – Немного потусторонний, но всё же лучший.
– Нет, – серьёзно ответила психологиня. – Вы возвращаетесь в свою реальную жизнь. Возвращаетесь в свой сон.
– Это как?
– Вы засыпаете здесь, то есть переходите из его сна в свой собственный. Здесь остаётся лишь спящий фантом – образ, не имеющий с вами уже никакой связи.
– А кому мы снимся? – спросил Иона.
– Спящий – один из вас.
– Ну и кто же это? – спросил Ездра.
– Я не знаю, – ответила психологиня, и взгляд её остановился на Кундри.
Щёлкнул предохранитель винтовки.
– И думать забудь, – сказала Кундри, – что я позволю тебе ширнуть кого-нибудь этой дрянью. Если совсем невтерпёж, начни с себя. Тебе, поди, тоже не хочется умирать в чужом сне, а?
– Но ведь получается, если ввести сыворотку спящему, – сказал Иона, – всем остальным тут же конец?
– Да. Поэтому наша главная задача – определить, кто же из нас Спящий. Кому мы могли бы сниться.
– Тебе, голуба, – улыбнулся Ездра. – Тебе, конечно, кому ж ещё. Я о тебе ни слыхом не слыхивал, ни видом тебя не видывал отродясь, так чего бы мне тебя во снах рассматривать?
– Не всегда нам снятся только те люди, которых мы знаем, – возразила психолог. – Поэтому я и веду речь об аватарах и фантомах.
– Резонно было бы предположить, что нас помнит Сам, – сказал Иона.
– Нет, – качнула головой психолог. – Это было бы слишком просто. Нет, не Сам. Тем более, что никакого Самого нет. Уже нет.
– Ну да, ну да, – усмехнулась Кундри. – Всё та же старая байка: Самого нет, никто и никогда его не видел.
– Никто и никогда, – вполне серьёзно отозвалась психологиня.
– Я видел, – сказал Иона. – Сегодня.
Психолог покачала головой, но возражать не стала.
– Нас четверо, а ампул у тебя – пять, – прищурился Ездра.
– Значит, нас пятеро, – сказала психологиня и повернулась в сторону санатория.
Все проследили за её взглядом и увидели пятого. Чей-то неразличимый пока силуэт медленно приближался, перепрыгивая с кочки на кочку в Гадской топи.
Кундри поднесла к глазу оптический прицел, некоторое время рассматривала неизвестного. Потом убрала прицел и усмехнулась.
– Угадайте, кто это. У вас три попытки, – сказала она.
– И угадывать неча, – сказал Ездра. – Это Сам.
– Раз, – буркнула Кундри с довольной улыбочкой.
– Ну, значит… Харя-Кришна, – предположил Ездра. – Этот чёрт из любой передряги выберется.
Кундри отрицательно качнула головой.
– Не выбрался, – сказала она. – Его перед оружейкой положили. Ты что, не знал?
Ездра посмурнел, осунулся, будто разом выдохнул из себя часть оставшейся ему жизни.
– Задачка не сложная, – произнёс Иона. – Козлобород это.
Кундри перевела на него удивлённый взгляд.
– Ну ты даёшь, Иона! – сказала она. – До такого даже я не додумалась бы. Но – нет, незачёт.
– Тогда кто же? – спросил Ездра.
Кундри ухмыльнулась:
– Скоро увидите.
– Это Чиполлино, – произнесла психологиня без всякого выражения. – Так, кажется, вы его зовёте?
– В точку, – Кундри вздрогнула и покосилась на розу Шарона с любопытством.
Они сидели молча до того самого момента, когда уже и невооружённым взглядом можно было разглядеть увальня Чиполлино, бегущего к ним по кочкам и размахивающего руками, и что-то кричащего.
– Откуда бы тебе знать, голуба моё, кто это, если вы не в паре? – радушно улыбнулся Ездра психологине. – Или зрак у тебя такой вострый? Объясни.
– Долго объяснять.
– Время у нас есть, – сказал Ездра. – Вот чего у нас полно, так это времени.
– Нет. Как раз времени у нас и нет. Совсем. Спящий находится в стадии быстрого сна. Всё ваше пребывание в санатории укладывается в несколько минут сновидения. Я не знаю сколько их осталось, этих минут, или, может, секунд, но он вот-вот либо проснётся либо перейдёт в следующую фазу сна. Разумеется, вас он перестанет видеть.
– И что? – спросил Иона. Спросил, хотя и сам догадывался, в чём тут дело и что станет говорить психологиня. Другое дело, что веры к ней у него не было.
– Когда сменится сон, вы… вас тоже не станет, ведь вы ему снитесь.
– Чушь! – со злостью бросила Кундри. – И ты хочешь, чтобы мы поверили в эту… в такой бред? Вы там что, совсем за идиотов нас держите?
Психологиня небрежно пожала плечом.
– В конце концов, я не несу ответственности за ваши жизни, – сказала она устало. – Если вы не поверите мне и решите остаться… ну, это ваше право. По меркам вашего времени жить вам осталось… неделя, две, месяц… Но на самом деле, конечно, меньше: промзону вам не пройти. И напоминаю: спящий – один из нас.
– Ну и ладно, сказал Ездра, поднимаясь. Надо двигать дальше, недосуг тут рассиживаться.
Подошёл Чиполлино, остановился в нескольких шагах, с улыбкой глядя на них.
– Ну что, Чип, – кивнула ему Кундри, – что там в санатории?
– В санатории, – радостно кивнул Чиполлино, улыбаясь ещё шире. – Ле́карный бабай.
– Эт точно, – рассмеялся Ездра. – Точнее и не скажешь.
18
Тухлая падь встретила их мокрым снегом, вдруг посыпавшим с серого неба, и вонью падали. Трупы лисиц, ворон, зайцев разной степени разложения попадались на каждом шагу. Один раз показался даже человеческий скелет, наполовину занесённый грязью и заросший чахлой травой. Останавливаться и проверять, правда ли это был человек, не стали. Была одна деталь, от которой по позвоночнику Ионы сбежал зябкий холодок, а душу вдруг затопила безнадёга: совершенно отчётливо было видно, что у лисиц, которые пали, кажется, совсем недавно и не были ещё тронуты тлением, глаза закрыты бельмами. И та лисица, которая нарвалась на них у широкого оврага и, заскулив, бросилась наутёк, тоже явно была слепа. Во всяком случае, она один раз упала, запнувшись о какую-то корягу, и один раз наткнулась на дерево. Облезлая, грязная и неимоверно тощая, она, кажется, доживала последние свои часы. Люди проводили её настороженными взглядами и растерянно переглянулись. И только дурачок Чиполлино улыбался, ничего не замечал и всё бубнил что-то себе под нос.
– Слепая, – многозначительно произнёс Ездра, останавливаясь.
– Они тут все слепые, – Иона кивнул на труп енота, валявшийся неподалёку. Из оскаленной пасти с мелкими зубами вывалился обрубок языка, будто откушенного в предсмертной агонии. Остекленевшие глаза были затянуты белой плёнкой.
Подтянулись остальные, собрались в круг. Чиполлино присел на корточки возле мёртвого енота и, развесив мясистые губы, что-то бормоча, созерцал его и гладил пальцами грязную свалявшуюся шерсть, сбивал с неё снежную корку.
– Слепая лиса, слепой енот, слепые вороны… – Ездра перевёл взгляд на психолога. – Как сие объясняет наука?
Женщина пожала плечами и зябко поёжилась под едким взглядом Кундри.
– Это проявление каких-то подспудных страхов спящего, – сказала она не слишком-то уверенно. – Или скрытых комплексов. Или это его излюбленные символы. В любом случае, психика его… нездорова.
– Что за излюбленные символы? – спросила Кундри.
– Ну, понимаете… как бы вам это объяснить… У каждого человека есть своя система символического обозначения. Например, для одного символ любви – это цветок, поставленный в пустую бутылку, в которой нет воды. Таков его опыт любовных отношений или такова эмоциональная окраска, образ, порождаемый в его сознании словом «любовь». При этом совсем необязательно, чтобы в его жизни был опыт несчастной любви, просто он так видит, чувствует, представляет, он смиряется с тем, что любовь преходяща. Для кого-то символ, скажем, тоски и безнадежности – догорающая свеча, а для кого-то – старая мельница со сломанными крыльями. Смертельную болезнь может символизировать запах старого белья, хранящегося в бельевом шкафу годами, а беспочвенный страх – слепой енот. В общем, это трудно объяснить, всё это глубоко индивидуально и бесконечно вариативно.
– Значит, это дохлятина – символ его страха? – не отставала Кундри.
– Не обязательно. Я просто привела пример. Добавлю, что стремление к культивированию подобных символов особенно свойственно индивидам с самыми разными типами деградации личности…
Её взгляд скользнул по Чиполлино. Тот улыбался и подставлял открытый рот под падающую с неба крупу, потом возвращался к забаве с дохлым енотом.
– И чем глубже деградация, тем причудливей эти символы и тем их больше, – добавила психологиня. – Возможно, если разобраться в этой символике, мы смогли бы понять, кто из вас спящий.
– И? – подняла бровь Кундри. – Поймём, и что мы сделаем?
Психолог снова пожала плечами.
– Я знаю, чего не сделаю, – сказала она. – А что сделаю – не знаю. Это зависит от того, кто из вас спит.
– А спящий знает, что он спящий? – спросил Иона.
– Нет, конечно, – ответила она. – Он точно так же воспринимает всё происходящее как реальность. Вы ведь, когда спите, не осознаёте, что спите.
– Бред, бред, бред, – зло прошипела Кундри. – Какая лажа! Только не говорите, – повернулась она к Ионе и Ездре, – только не говорите мне, что вы верите во всю эту туфту. Ясно, что её, – гневный тык пальцем в психологиню, – подослал Сам, чтобы она запудрила нам мозги, ширнула нас этой своей гадостью и привела обратно, как бычков на верёвочке.
– Сложно, – улыбнулся Ездра. – Слишком это всё сложно, вот что плохо. За каким Самому морочиться такими финтами, скажи мне де́вица, если он может просто отправить по нашему следу десяток санитаров?
– Так значит, ты ей веришь Ездра? – опешила, кажется, Кундри.
Ездра пожал плечами, пожевал губами, молча обежал взглядом лица присутствующих.
– Хрен его знает, – неопределённо буркнул он. – Один умник сказал: сомневайся во всём, но больше всего в том, во что очень хочется поверить.
– Кто такой Сам, которого я видел, но которого не существует? – спросил Иона, глядя психологине в глаза. – Как его зовут на самом деле?
Она ответила недоуменным взглядом, пожатием плеч.
– Самсон, – изрёк вдруг Чиполлино.
Все повернулись к нему. Прежде чем психологиня тоже перевела взгляд с Ионы на Чипа, он заметил в этом взгляде… нет он не смог бы определить значение этого выражения – того неопределимого, что мелькнуло в её глазах лишь на долю мгновения.
– Чего? – произнёс Ездра. – Какой Самсон? Который древний еврей?
– Наверное, Чип хочет сказать, что Сам – это сон, – сказала психолог. – Сам – сон.
– А не слишком сложно для дурака? – вставила Кундри.
– Самсон, – кивнул Чиполлино, и улыбка его стала ещё шире. – Самсон.
Он сложил руку в кулак, оттопырил большой палец и мизинец, поднёс к уху.
– Самсон.
– Наверное, он имеет в виду «Самсунг», – предположила психологиня. – Телефон. Видите, как он сделал руку?
– А при чём тут «Самсунг»? – покосилась на неё Кундри.
– Откуда я знаю.
– Ты же психолог, – не приняла Кундри ответ. – Вот и объясни.
– Ты же психолог… – раздумчиво повторил Ездра слова Кундри. – Ты, девка, наверное занималась Чипом, а? По спецификации-то своей?
– Да, – неуверенно ответила психологиня.
– Ну вот, ну вот, – радостно кивнул Ездра. – Вот ты и расскажи нам всю, так сказать, Чиполлинову подноготную. Чего он хочет нам сказать про Самсунг? Или, это, про Самсона? Какие такие травмирующие воспоминания кишат в его больной головушке? А мы послушаем.
– Я не знаю, – покачала головой психолог. – Вы забываете, что мы – сон. Во сне прошлое забывается очень быстро. Или искажается, и ты начинаешь помнить то, чего никогда не было. Я не могу гарантировать, что общалась с Чиполлино. Но в любом случае, он не коммуникабелен и не контактен, вы же видите.
– Но как же так? – прошептал Иона. – Ведь вы сказали…
Она прожгла его таким взглядом, что он невольно замолчал.
– Что? – насторожилась Кундри. – Что не так, Иона?
– Ничего, – мотнул головой тот, после минуты раздумья. – Меня что-то клинит…
Кундри не сводила с него долгого изучающего взгляда.
– Что не так? – повторила она свой вопрос тоном, не оставляющим никакой надежды на то, что Иона сможет увильнуть от ответа.
Нет, думал между тем Иона, нет. Нельзя ей говорить. Да, эта роза Шарона сказала, что появилась в санатории перед нашим прыжком. А теперь говорит, что общалась с Чиполлино. Неувязочка. Но Кундри этого говорить нельзя.
Он не мог бы объяснить себе причину такого решения. Это было на уровне ощущения. Нет, он ни минуты не верил этой странной женщине, якобы психологу, но и Кундри – она… что-то с ней было не так.
19
Порядок следования теперь поменяли. Впереди по-прежнему шла Кундри. За ней Ездра. Потом Чиполлино. За ним психологиня. Иона завершал колонну.
О Тухлой пади ходили самые жуткие слухи. Но только теперь Иона задумался: а откуда они брались? Ведь никто из отдыхающих никогда в пади не бывал и быть не мог. Наверное, все эти байки-страшилки сочинялись персоналом, чтобы поменьше было среди контингента желающих сделать ноги.
Холодало, и мокрый снег постепенно опять перешёл в колючую твёрдую перловку, которая шуршала по фуфайке и терзала лицо – от её бесчисленных уколов непрерывно хотелось чесаться. Откуда-то, вслед за медленным ветром, наползал туман. Зловоние усиливалось.
Иона наблюдал маячившую впереди спину психолога в голубой болоньевой куртке и…
Стоп! – подумал он. – А разве ещё час назад эта куртка была не коричневой?
Он напряг память, пытаясь вернуться назад, к тому моменту, когда впервые увидел эту розу Шарона, но память рвалась и расползалась, как мокрая промокашка, как ветошь наподобие той, что покрывала приклад снайперки, небрежно заброшенной сейчас Кундри на плечо. Память рвалась в лоскуты, сложить которые обратно в правильную картину никак не получалось. Вместо этого вдруг медленной рыбой в омуте сознания проплыли тусклые строки:
…И там, где выцветший полустанокв фонарном мареве двух перронов,всё оборвётся – под скрип вагонов,и лязг затвора, и скрежет нервов.В момент меж истинно и неверно,я стану тенью в прицеле взгляда,и, не додумав своё «не надо!», —паду, усну на изломе бега…И будет сон мой белее снега.И в этом сне мне отмерят вечность —непреходящую бесконечностьв одно исполненное желание,в одно не сделанное признание,в одну пятнадцатую касания,в одну двадцатую расставания…Ему вдруг стало по-настоящему страшно. И тошно. Он и сам не мог бы конкретизировать и объяснить свой страх. Может быть, пугала явно ощутимая нереальность происходящего. А быть может, страшило то, что всё происходящее действительно способно оказаться реальностью?
Иона прибавил шагу, поравнялся с женщиной.
– Послушайте, – вполголоса сказал он, поближе к её уху. – Послушайте, если правда всё, что вы говорили… Скажите, кто мы на самом деле? Я имею в виду, существуем мы в реальной жизни или нет?
– Да, конечно, те, кто не фантомы, они вполне реальны, – тоже вполголоса отозвалась психолог, с трудом переводя дыхание, морщась и судорожно сглатывая, словно из последних сил сдерживая рвоту.
– Но почему именно мы? Я имею ввиду, почему именно нас он видит во сне? Значит, мы с ним были знакомы в реальной жизни?
– Трудно сказать. Скорей всего, да. Вполне возможно, что в реальности вы его брат, коллега… ученик. Кундри может быть фантомом, образом его строгой матери из детства, например. Ездра… Ну, он тоже кто-нибудь из знакомых.
– Ничего не понимаю. Но где тогда наши… ну, как это сформулировать…
– Где ваши тела? – подсказала она. – Не знаю. Быть может, кто-то из вас сейчас лежит в коме, кто-то просто спит, кто-то при смерти… Я не знаю. Думаю, главное, чтобы ваше сознание было как-нибудь отключено. По большому счёту явление сна ещё совершенно не изучено, поэтому я не могу утверждать определённо. Я читала, что бывали случаи… в общем, даже находясь в сознании, человек может быть вовлечён в чужое сновидение.
– Чёрт… Если там я лежу при смерти, то… лучше бы мне и не возвращаться, пожалуй… Нет, я не могу поверить.
– Понимаю. Понимаю, поверить в это трудно. Но вы попробуйте вспомнить.
– Что?
– Себя. Ну, детство своё, например. Или то, что было с вами до санатория. Как вы попали сюда. Вообще, себя, как личность.
– Я помню, но… но иногда…
– Иногда вы не можете отличить, какие ваши воспоминания относятся к реальности, а какие – ко сну, да? Или к непонятным психическим сбоям.
– Ну да, примерно.
Она понимающе кивнула:
– В том-то и дело.
– Нет, я не верю вам! – с неожиданной злостью выпалил Иона и тут же бросил взгляд на идущих впереди. Но никто, кажется, не услышал, а Чиполлино если и услышал, то всё равно ничего не понял. – Нет, не верю, – приглушая голос, продолжал Иона. – При нашей встрече Сам намекал, что мы все тут на психотропах. Если это правда, то перебои в памяти вполне понятны, ведь так? И запутать нас проще простого, и лапши на уши навешать? А что там в ваших ампулах, знаете? Конечно, знаете: там те же самые нейролептики. Только не очень ловко всё это придумано, совсем уж на идиотов рассчитано, это вам Кундри правильно заметила. Что-то здесь Сам не додумал. Но что за эксперимент вы над нами проводили? И зачем?
– Не говорите ерунды, – сказала психолог. – Можете мне верить, можете не верить – дело ваше. Моё дело показать вам истинное положение вещей, но заставить вас верить я не могу. К тому же… к тому же наверняка не все действующие лица этого сна – аватары. Вот я разговариваю с вами и не могу быть уверенной, что вы настоящий, а не фантом. И не могу быть уверенной, что вы – не он сам, что вы не Спящий.
– Ха! – Иона засмеялся. – А в себе вы уверены?
Она бросила на него странный косой взгляд, но ничего не ответила.
– А вот если ввести вашу эту сыворотку фантому, что с ним будет?
– Фантому?.. – психологиня растерялась. – Не знаю. Да какая разница…
– Ничего-то вы не знаете… Ну, хорошо, ладно, пусть всё так, но объясните, почему вы уверены, что Спящий – один из нас?
Она пожала плечами.
– Ну, это как раз совсем просто, неужели сами не догадались? Потому что сон не может раздвоиться. Понимаете? Нет? Ну вот, вы сейчас находитесь здесь и не можете знать, что происходит, например, в санатории, так? Сюжет сна не может ветвиться, понимаете? Нельзя видеть во сне место, в котором тебя нет. Во сне, как и в жизни, строго действует закон единства времени и места, и спящий всегда видит только ту реальность, в которой находится сам. И поэтому реально только то, что спящий видит в данный момент. Если бы он, Спящий, остался в санатории, вы были бы мертвы, не дойдя до Топи. Понимаете теперь, почему невозможен был побег из санатория? Как только персонаж покидает сцену сна, он умирает – выпадает из реальности сновидения, перестаёт сниться Спящему и больше не существует.
– Понимаю. То есть, если мы снимся ему и он нас видит, значит он здесь. А санаторий… получается, что его уже нет и все там мертвы? То есть, там нет ничего и никого?
– Наверняка, – кивнула она. – Он перестал их видеть, и они… исчезли. Сновидение не существует само по себе, это всего лишь спонтанная функция мозга. Нет уже ни тех людей, ни санатория, ни места, где он стоял.
– Угу. Но в эту вашу схему не укладывается одно обстоятельство…
– Чиполлино? – подхватила она. – Да, я уже подумала об этом. Он мог следовать за нами от самого санатория. Спящий видел его, а мы – нет.
Иона замолчал. Да, эта женщина не похожа была на… не похоже было, что она дурит ему мозги – слишком уж всё продумано и слишком неправдоподобно, чтобы не быть правдой. Совсем не похоже на экспромт, на байку, которая сочиняется по ходу пьесы. И она весьма не глупа, очевидно, – схватывает на лету. Но бога ради, как можно поверить в тот бред, который она несёт!
– Вы поможете мне? – спросила она, почти прижимаясь к Ионе и понизив голос едва не до шёпота.
– В чём? – напрягся Иона.
– Поможете мне справиться с этой женщиной?
– С Кундри?!
– Тише! Да. Она очень опасна. Из-за неё могут погибнуть все.
– Нет. Бред какой. Вы хотите, чтобы я помог вам убить Кундри?.. А потом – Ездру, да? Он ведь тоже жутко опасен. А уж про Чиполлино я и не говорю – это сам дьявол. Ну а потом вы как-нибудь справитесь со мной, да?..
– Убить?! Господи… Я не знаю, как убедить вас, как помочь вам поверить мне, – растерянно проговорила психолог. – Ну что же мне делать? – лицо её сморщилось, словно она сейчас заплачет.
Иона пытливо косился на неё, всматривался в каждое движение на её лице. Но он, в конце концов, не физиогномист, не психолог, не… Он… А, собственно, кто он?
– Я ведь тоже могу умереть, – сказала она тихо. – Точно так же, как и вы, если вы не фантом, конечно, но вы не фантом, я знаю. Так же как и вы, я ему снюсь сейчас, а моё тело лежит в клинике.
