Бедные дворяне

– Прискорбно!.. – отвечал Никеша, тряся головой.

– Э, братец, ведь это женская рука: ничего… А тебе, кажется, очень досадно, что не удалось поцеловать ее. Ну я тебя сейчас утешу… Эй, Алена, поди сюда, поцелуй барина…

– А изволь, барин, с радостью… Поцелуемся… – отвечала цыганка и протянула руки к Никеше…

– Пошла ты, старый черт, стану я с тобой целоваться… – говорил совершенно пьяный уже Осташков… – Мне бы вон ту поймать, так я бы знал, что с ней делать…

– Э, господа, да он молодец! Надо его наградить за храбрость… Эй вы, девки: Пелагея, Наталья, Федора, Глафира… Подите целуйте Осташкова…

Покорные приказанию своего барина девушки подошли к Осташкову, смеясь и подталкивая друг друга.

– Не надо, не желаю! – говорил Никеша, махая руками и тряся головой.

– Вот еще какой!.. Ломается… Девки, возьмите его: целуйте! – сказал Рыбинский, могучей рукой приподнял его и бросил в толпу девок.

Почувствовав прикосновение женщин, Никеша, сам, как голодный волк на овец, бросился на них. Поднялся визг, писк, хохот… Отбиваясь от ласк Никеши и увлекшись общим удовольствием, девки начали толкать, тормошить, бить бедного Осташкова, и кончилось дело тем, что новый фрак его – подарок Неводова, остался без фалд и лацканов. Услыша треск раздираемого платья, Никеша пришел в совершенное неистовство и начал действовать кулаками. Рыбинский приказал лакеям взять его и положить спать – и Никешу увели, несмотря на сопротивление. Песни и пляска возобновились и продолжались почти до самого рассвета. Параша часто являлась на сцену, каждый раз производя сильный эффект. Бешеная оргия кончилась тем, что Комков и Топорков уснули, сидя на месте, а хозяин и прочие гости были под руки отведены к своим постелям. Цыгане и прислуга допивали после господ вино, оставшееся в бутылках, и пьяные растянулись на полу в зале и прихожей.

VIII

На другой день Никеша проснулся рано утром: голова у него трещала, на сердце было тяжело, точно камень лежал на нем, дрожь пробегала по телу. Долго не мог он прийти в себя и понять, что с ним случилось накануне. Тупыми, красными глазами осматривался он вокруг себя и увидел, что лежит на полуизломанном диване в какой-то пустой, холодной и сырой комнате, куда он был отведен вчера лакеями пьяный. Слуги в господских домах всегда питают какую-то беспричинную, инстинктивную ненависть ко всем бедным, малоуважаемым гостям своего барина; всякий, кто позволяет барину посмеяться, пошутить на свой счет, подвергается злобному гонению слуги. Под влиянием этого чувства лакеи Рыбинского отвели вчера бедного и пьяного Никешу в пустую, нежилую и вследствие этого нетопленную комнату и нераздетого бросили на диван, без подушки и одеяла.

Смутно припоминая вчерашний день, Осташков взглянул на свой aрак, в котором спал, и кровью облилось его сердце: чуть не плакал он, смотря на лоскутки, которые висели на нем вместо нарядного платья. Вдруг, должно быть, что-нибудь страшное пришло ему в голову: лицо его изобразило испуг, он вздрогнул всем телом и торопливо опустил руку в боковой карман растерзанного aрака: страшное предчувствие не обмануло бедняка: в кармане не было денег, которые надавали ему господа у Неводова. Искренняя тяжелая тоска изобразилась на лице, в глазах, во всей особе Никеши; он даже вскрикнул от отчаяния. Грозный, сердитый лай собак глухо раздался по безмолвному спящему дому в ответ на этот вопль отчаяния. Никеша вспомнил о страшном Сбогаре и притаил дыхание, не смел пошевелиться, прилег на диван и старался опять заснуть, чтобы забыться от тоски и страха, но напрасно: его мучила жажда, било, как в лихорадке, от холода, и сердце давило тоскою, точно у него на совести лежало какое-нибудь страшное преступление. В доме все безмолвствовало, и напрасно Никеша прислушивался: не пройдет ли кто мимо дверей его комнаты; все отдыхали сладким сном после вчерашнего пиршества, бодрствовал и страдал только он один – герой и жертва минувшего пира. Два часа провел Никеша в самом мучительном положении. Но вот уже совсем рассвело, пробило девять часов: в доме послышались чьи-то шаги, до ушей страдальца начали долетать отрывочные фразы сердитых, хриплых голосов, кто-то тяжелыми шагами прошел мимо самых дверей его темницы и через несколько секунд где-то неподалеку с шумом бросил на пол охапку дров. Никеша осмелился, подошел к дверям и приотворил их, ожидая, не пройдет ли кто-нибудь. Через минуту послышались те же тяжелые шаги, и Никеша увидел мужика в полушубке с веревкою в руках.

– Почтенный, нельзя ли бы как тулупчишко мой достать? – робко спросил Никеша.

– Чего?

– Тулуп бы, мол, мой нельзя ли принести.

– Тулуп?

– Да…

– Да где же он у тебя?

– Там, в лакейской-то прихожей.

– Да ты кто такой? – спросил мужик, с любопытством осматривая измятый и изорванный наряд Никеши.

– Я-то кто?… Я… барин…

– Барин!.. Врешь!..

– Право, ей-богу, барин!..

– Нет, баре-то у нас не спят в холодных горницах, мы здесь и печь-то через сутки топим…

– Право, барин, ей-богу, друг, барин… только что я захмелел вчера, так уж не знаю, как и попал сюда… Смерть иззяб здесь: хоть бы погрелся в тулупе-то…

– Барин, – недоверчиво и с усмешкой проговорил мужик. – Так коли вы барин, так кликните: лакейства-то там много – подадут… Они к тому приставлены, а нам нету ходу в те покои…

И мужик пошел прочь, повторяя с усмешкой: «Барин!.. хват какой!.. барин!..»

– Эй, любезный, послушай! Пожалуйста, послушай! – жалобно звал его Никеша.

– Ну что еще надо? – спросил грубо мужик, приостанавливаясь и оглядываясь на Никешу через плечо.

– Я бы и сам пошел туда, да собак ваших боюсь…

– Ничего, поди, собаки не тронут.

– Да где идти-то я не знаю: хоть укажи…

– Где идти?… Барин, а в покои дороги не знаешь… Хм… Проказник ты… Барин!.. Отстань-ка, мне не коли с тобой калякать-то: печи топить надо…

И надежда Никеши скрылась вмести с полушубком, веревкой и тяжелыми сапогами.

«Господи, да неужто уж мне так здесь смерть получить? Ведь это смерть, чистая смерть! – думал Никеша. – Ведь не съедят же меня и сам-деле собаки середь белого дня. Все равно здесь замерзнешь же, от холода издохнешь».

Рассудивши таким образом, он наконец собрался с духом и решился выйти из своей засады. Дверь выходила в длинный темный коридор. Робко пройдя его, Никеша вошел в большую комнату, где стоял бильярд. В бильярдной было две двери: за одной из них слышались голоса: Никеша отворил ее и к великой своей радости увидел лакейскую, где должен был находиться его тулуп. Двое лакеев, проснувшись, лежали еще врастяжку один на полу, другой на столе и, потягиваясь, разговаривали между собою. Третий сидел на ларе, опустив голову на руки…

– Ах, щипаный гусь, ты уже встал! – сказал один из лакеев, увидя Никешу.

– Смотри-ка, как девки-то его исполосовали, – заметил другой. – Из фрака-то что сделали… Хи! Хи!

– Где, господа, мой тулуп?

– На что тебе его? – спросил тот, который лежал на полу.

– Надеть хочу: очень уж озяб…

– А… немецкая горячка прохватила… Да где он? Посмотри: тут где-нибудь…

– Вот лежит… – сказал сидевший на ларе… – Я озяб ночью, так брал обыгаться…[16 - Обыгаться – укрыться.] Возьми вот его…

Никеша молча взял и поспешил надеть…

– Да узелок еще был со мной: сюртук тут у меня…

– Ну вот погоди… Где тут его найдешь: вишь сколько господской одежи… Кто за тобой станет прибирать… Возил бы коли свою прислугу…

– Да у него, парень, одна своя душа: вся и прислуга тут… Мне неводовский Ванюха сказывал… Правда ли, барин…

– Что делать-то, господа… бедность одолела… кабы не бедность, и у меня бы свое лакейство было…

– Купи меня, барин, у господина-то: он, может, продаст… А я бы тебе вот как служил… каждый бы день вместе пьяны напивались… Такой бы у нас с тобой был совет да любовь… А? Право, покупай меня, барин…

– Нет, братцы, где уж мне людей покупать… хоть самого-то бы себя с семьей прокормить и то впору… Вот не видал ли кто, не в домек ли: я вчера деньги… обронил, надо быть… али как… уж не знаю…