Масоны

Ободренный этими словами, Петр Григорьич пустил сразу и во всю силу свою диалектику.

– Я, как губернский предводитель, как помещик местный… наконец, по долгу чести моей, должен сказать, что мы крайне печалимся, что ревизовать нашу губернию прислан не другой кто, а граф Эдлерс.

Слова эти заметно удивили Сергея Степаныча: граф Эдлерс был товарищ его по службе, и если считался всеми не за очень серьезного человека, то, во всяком случае, за весьма честного.

– Но чем же вас так печалит граф Эдлерс? – спросил он несколько официально Крапчика.

Тот не без усилия над собой продолжал в начатом тоне:

– Граф… по приезде в нашу губернию… увлекся одною дамой – ближайшей родственницей губернатора, и потому все пошло шито и крыто, а какого рода у нас губернатор, это я желал, чтобы вы изволили слышать лично от Егора Егорыча!

Сергей Степаныч при этом гордо взмахнул головой.

– Вашего губернатора я отчасти знаю, потому что сам был губернатором в смежной с ним губернии, и мне всегда казалось странным: как только я откажу от места какому-нибудь плутоватому господину, ваш губернатор сейчас же примет его к себе, и наоборот: когда он выгонял от себя чиновника, я часто брал того к себе, и по большей части оказывалось, что чиновник был честный и умный.

– Вкусы, видно, были у вас разные! – заметил с усмешкой князь.

– Вероятно! – сказал, тоже усмехнувшись, Сергей Степаныч.

– Но в таком случае зачем же Дмитрий Николаич[66 - Дмитрий Николаевич – Блудов (1785—1864), государственный деятель, с 1832 года управлявший министерством внутренних дел.] терпит на службе такого губернатора? – произнес с удивлением князь.

– Во-первых, Дмитрий Николаич не терпит его, потому что над губернатором назначена ревизия… – возразил Сергей Степаныч, – а там уж дело графа Эдлерса.

– Но все-таки Дмитрию Николаичу следует написать письмо к графу, что так действовать нельзя! – говорил князь, как видно, полагавший, подобно Егору Егорычу, что моральными и наставительными письмами можно действовать на людей.

– Дмитрий Николаич, как министр внутренних дел, никакого права не имеет вмешиваться, когда уж раз начата ревизия! – возразил Сергей Степаныч.

– Тогда пусть напишет графу министр юстиции[67 - Министр юстиции – Дмитрий Васильевич Дашков (1784—1839), известный также своей литературной деятельностью.]! – настаивал на своем князь. – Не поручит же Егор Егорыч господину Крапчику говорить то, чего нет!

– Я нисколько не сомневаюсь в том! – произнес Сергей Степаныч и снова обратился к Крапчику:

– Какие же факты существуют, где бы граф скрыл или промиротворил чему-нибудь?

– Факты: мое собственное дело! – воскликнул с увлечением Крапчик (о, как впоследствии он раскаивался, что начал с этого проклятого собственного дела!). – В соседстве с одним моим маленьким имением, – стал рассказывать далее Петр Григорьич, – появилась года четыре тому назад эта ужасная и совершенно правительством нетерпимая скопческая ересь… Оскопителем оказался один хлыст… Я, по влиянию своему на земскую полицию, настоял, чтобы хлыста этого привлекли к следствию и уличили… А что скопцы и хлысты одно и то же, это мне хорошо известно, потому что, вращаясь беспрестанно между разными сектами, я много читал об этом и слышал рассуждения от высших духовных лиц. Хлыст этот, без сомнения, был бы осужден, ибо в доме у него происходили ихние радения.

Князь, Сергей Степаныч и Федор Иваныч все с большим и большим вниманием прислушивались к Крапчику.

– И что на этих радениях происходит, вы вообразить себе не можете! – лупил тот слово в слово, что он слышал от архиерея. – На этих радениях они прежде убивали младенцев своих, причащались их кровью, потом бегали, скакали около чана.

Говоря это, Крапчик и не помышлял нисколько, что его слушает тот вельможа, который когда-то сам, если не на чисто хлыстовских радениях, то на чем-то весьма похожем, попрыгивал и поплясывал у m-me Татариновой.

Между тем бестактная ошибка его заметно смутила Федора Иваныча и Сергея Степаныча, которые оба знали это обстоятельство, и потому они одновременно взглянули на князя, выражение лица которого тоже было не совсем довольное, так что Сергей Степаныч нашел нужным заметить Крапчику:

– Это – дело, лично вас касающееся, но другие же какие дела?

– Другие-с дела? – отвечал тот, будучи весьма опешен и поняв, что он сказал что-то такое не совсем приятное своим слушателям. – Обо всех этих делах у меня составлена записка! – добавил он и вынул из кармана кругом исписанный лист в ожидании, что у него возьмут этот лист.

Однако его никто не брал, и, сверх того, Сергей Степаныч прямо сказал:

– Вам эту записку лучше представить министру юстиции.

– Я не имею чести быть известным его высокопревосходительству господину министру юстиции, – проговорил на это раболепным голосом Петр Григорьич.

– Это ничего не значит: вы лицо официальное и по интересам вашего дворянства можете являться к каждому министру! – растолковывал ему Сергей Степаныч.

– Но Егор Егорыч, – продолжал тем же тоном Крапчик, – приказал мне прежде всех быть у князя и попросить, не примут ли они участия в нашем деле.

– Нет, батюшка, нет!.. – сказал князь, отмахнувшись даже рукой. – Я болен, стар и не мешаюсь ни в чьи чужие дела.

Крапчик, слыша и видя все это, не посмел более на эту тему продолжать разговор, который и перешел снова на живописцев, причем стали толковать о каких-то братьях Чернецовых[68 - Братья Чернецовы, Григорий и Никанор Григорьевичи (1802—1865 и 1805—1879), – известные художники.], которые, по словам Федора Иваныча, были чисто русские живописцы, на что Сергей Степаныч возражал, что пока ему не покажут картины чисто русской школы по штилю, до тех пор он русских живописцев будет признавать иностранными живописцами. В доказательство своего мнения Федор Иваныч приводил, что Чернецовы – выводки и птенцы Павла Петровича Свиньина[69 - Свиньин Павел Петрович (1788—1839) – романист, художник, журналист, в 1818 году основавший знаменитый впоследствии журнал «Отечественные записки», тесть Писемского.], «этого русского, по выражению Пушкина, жука».

– Но вы заметьте, – оспаривал его Сергей Степаныч, – Пушкин же совершенно справедливо говорил об Свиньине, что тот любит Россию и говорит о ней совершенно как ребенок…

Потом стали говорить, что Жуковский несколько времени всюду ездит со стихотворениями какого-то Бенедиктова[70 - Бенедиктов Владимир Григорьевич (1807—1873) – поэт, впервые выступивший в печати осенью 1835 года и сразу же приобретший широкую известность.] и в восторге от них.

– Слышал это я, – сказал князь, – и мне передавали, что Вяземский[71 - Вяземский Петр Андреевич (1792—1878) – поэт и критик.] отлично сострил, говоря, что поэзия… как его?..

– Бенедиктова! – подсказал Федор Иваныч.

– Да, поэзия господина Бенедиктова похожа на мелкий ручеек, в который можно поглядеться, но нельзя в нем выкупаться.

– Я думаю, что и поглядеться даже не стоит, – отозвался насмешливо Сергей Степаныч. – Кстати, по поводу выкупаться, – присовокупил он, исключительно обращаясь к князю, – молодой Шевырев, который теперь в Италии, мне пишет и выразился так об Данте: «Данта читать, что в море купаться!..» Это недурно!..

– Очень, очень, – одобрил князь.

Крапчик едва владел собой, слушая такие рассуждения Сергея Степаныча и князя. «И это, – думал он про себя, – разговаривают сановники, государственные люди, тогда как по службе его в Гатчинском полку ему были еще памятны вельможи екатерининского и павловского времени: те, бывало, что ни слово скажут, то во всем виден ум, солидность и твердость характера; а это что такое?..» По окончании обеда, как только позволяло приличие, Петр Григорьич, почтительно откланявшись князю и его гостям, поехал в свою гостиницу, чтобы немедля же написать Егору Егорычу отчаянное письмо, в котором объявить ему, что все их дело погибло и что весь Петербург за сенатора и за губернатора. Вслед за уходом Петра Григорьича стал раскланиваться и Федор Иваныч.

– А вы на вашу службу? – сказал ему ласково князь.

– Уж восьмой час! – отвечал Федор Иваныч и удалился.

– Этот господин Крапчик, должно быть, дубина великая! – сказал князь, оставшись вдвоем с Сергеем Степанычем.

– Должно быть! – согласился тот.

– Однако он губернский предводитель дворянства, – заметил князь.

– А разве большая часть из них не такие же?.. – проговорил надменным тоном Сергей Степаныч.

– Но вы забываете, что он друг Егора Егорыча, – продолжал князь.

Сергей Степаныч объяснил это, подумавши.

– Егор Егорыч, – начал он, – бесспорно умен и самых высоких душевных качеств, но не думаю, чтобы был осмотрителен и строг в выборе своих друзей: очень уж он в облаках витает.

– Это, пожалуй, что правда! Во всяком случае, Егор Егорыч сам скоро приедет сюда, и я до его приезда ничего не предприму по его письму! – решил князь.

– Конечно! – подтвердил Сергей Степаныч. – А я сегодня думал ехать к вам до вашего еще приглашения; вы давно видели Василия Михайлыча Попова?[72 - Попов Василий Михайлович (ум. в 1842 г.) – сектант, директор Особенной канцелярии А.Н.Голицына.]