Тысяча душ

– Ты хлестни ее!

– Нету-тка, боюсь, она не любит, коли ее хлещут – улягнет! – возразил инвалид, тряхнув слегка вожжами, и продолжал ехать шагом.

Калинович подождал еще несколько времени; наконец, терпение его лопнуло.

– Хлестни лошадь, говорят тебе, – повторил он еще раз.

Терка молчал.

– Говорят тебе, хлестни! – вскрикнул Калинович.

– Да плети ж нету! – вскричал в свою очередь инвалид.

Калинович, видя, что Гаврилыча не переупрямишь, встал с дрожек.

– Пошел домой, я не хочу с тобой, скотом, ехать! – сказал он и пошел пешком. Терка пробормотал себе что-то под нос и, как ни в чем не бывало, поворотил лошадь и поехал назад рысью.

В сенях генеральши Калинович опять был встречен ливрейным лакеем.

– У себя его сиятельство? – спросил он.

– Сейчас-с, – отвечал тот и пошел наверх.

Князь и Полина сидели на прежних местах в гостиной. Генеральша для возбуждения вкуса жевала корицу. Лакей доложил.

– Легок на помине, – проговорил князь, вставая.

– Примите его сюда, – сказала стремительно Полина.

– Да, – отвечал тот и обратился к старухе: – Калинович ко мне, ma tante, приехал, один автор: можно ли его сюда принять?

– Какой автор? – спросила та, мигая глазами.

– Он был у нас, maman, с год назад, – отвечала Полина.

– Где был? – спросила старуха.

– Здесь был, у вас был, – подхватил князь.

– Не знаю, когда был… не помню, – говорила больная.

– Ну, да, вы не помните, вы забыли. Можно ли его сюда принять? Он очень умный и милый молодой человек, – толковал ей князь.

– Отчего ж нельзя? Когда ты мне его рекомендуешь, я очень рада, – отвечала она.

– Проси! – приказал князь лакею и сам вышел несколько в залу, а Полина встала и начала торопливо поправлять перед зеркалом волосы.

Калинович показался.

– Очень, очень вам благодарен, что доставили удовольствие видеть вас! – начал князь, идя ему навстречу и беря его за обе руки, которые крепко сжал.

– Вы знакомы с здешними хозяевами? – прибавил он.

Калинович отвечал, что он имел честь быть у них один раз.

– В таком случае, позвольте возобновить ваше знакомство, – заключил князь и ввел его в гостиную.

– Monsieur Калинович, – отнесся он к генеральше, но та только хлопнула глазами.

М-lle Полина, напротив, поклонилась очень любезно.

– Je vous prie, monsieur, prenez place[36 - Садитесь, пожалуйста (франц.).], – сказал князь, подвигая Калиновичу стул и сам садясь невдалеке от него.

– Monsieur Калинович был так недобр, что посетил нас всего только один раз, – сказала Полина по-французски.

Калинович отвечал тоже по-французски, что он слышал о болезни генеральши и потому не смел беспокоить. Князь и Полина переглянулись: им обоим понравилась ловко составленная молодым смотрителем французская фраза. Старуха продолжала хлопать глазами, переводя их без всякого выражения с дочери на князя, с князя на Калиновича.

– Maman действительно весь этот год чувствовала себя нехорошо и почти никого не принимала, – заговорила Полина.

– В руке слабость и одеревенелость в пальцах чувствую, – обратилась к Калиновичу старуха, показывая ему свою обрюзглую, дрожавшую руку и сжимая пальцы.

– С течением времени чувствительность восстановится, ваше превосходительство; это пройдет, – отвечал тот.

– Пройдет, решительно пройдет, – подхватил князь. – Бог даст, летом в деревне ванны похолоднее – и посмотрите, каким вы молодцом будете, ma tante!

– Вкусу нет… во рту неприятно… кушанья, которые любила прежде, не нравятся… – продолжала старуха, не обращая внимания на слова князя и опять относясь к Калиновичу.

Тот выразил в лице своем глубокое сожаление. Легкий оттенок улыбки промелькнул на губах князя.

– Что ж, maman, у вас есть аппетит: вам кушать хочется, а много кушать вам вредно, – проговорила Полина.

Но старуха не обратила внимания и на слова дочери. Очень довольная, что встретила нового человека, с которым могла поговорить о болезни, она опять обратилась к Калиновичу:

– Нога слабеет… ходить не могу… подвертывается…

– Пройдет и это, ваше превосходительство, – повторил тот.

– Совершенно ли пройдет? – спросила больная.

– Я думаю, совершенно, – отвечал Калинович. – Отец мой поражен был точно такою же болезнью и потом пятнадцать лет жил и был совершенно здоров.

– Только пятнадцать лет и жил, а тут и умер! – сказала старуха в раздумье.

Калинович молчал.

Опять незаметная улыбка промелькнула на губах князя, и он взглянул на Полину.

– Не скучаете ли вы вашей провинциальной жизнию, которой вы так боялись? – отнеслась та к Калиновичу с намерением, кажется, перебить разговор матери о болезни.