Взбаламученное море

Автор

Алексей Феофилактович Писемский

Год написания книги

1863

<< 1 ... 22 23 24 25 26 27 28 29 30 ... 155 >>

На страницу:

Перейти

26 из 155

Настройки чтения

Размер шрифта

Высота строк

Поля

– У тех оно естественнее, потому что оно чувственность, – возразил Проскриптский.

– Искусством актера, значит, наслаждаться нельзя? – сказал Бакланов.

– Хи-хи-хи! – засмеялся Проскриптский. – Что же такое искусство актера?.. Искуснее сделать то, что другие делают… искусство не быть самим собой – хи-хи-хи!

– В балете даже и этого нет! – возразил Бакланов.

– Балет я еще люблю; в нем, по крайней мере, насчет клубнички кое-что есть, – продолжал насмехаться Проскриптский.

– В балете есть грация, которая живет в рафаэлевких Мадоннах, в Венере Милосской, – говорил Бакланов, и голос его дрожал от гнева.

– Хи-хи-хи! – продолжал Проскриптский: – в риториках тоже сказано, что прекрасное разделяется на возвышенное, грациозное, милое и наивное.

– Ну, пошел! – проговорил Бакланов, старясь придать себе тон пренебрежения. – А, Варегин! – прибавил он, дружелюбно обращаясь к вошедшему, лет двадцати пяти, студенту, с солидным лицом, с солидной походкой и вообще, всею своею фигурой, внушающему какое-то почтение к себе.

– Gut Morgen! – проговорил пришедшему приветливо и Бирхман, который, во время спора Бакланова с Проскриптским, отчаянно и молча курил, хотя в то же время его нежное лицо то краснело, то бледнело. Не надеясь на свое вмешательство словом, он, кажется, с большим бы удовольствием отдубасил Проскриптского кулаками.

– Здравствуйте! здравствуйте! – говорил между тем Варегин, подавая всем руку. – Здравствуйте уж и вы! – прибавил он, обращаясь к Проскриптскому.

– Здравствуйте-с! – отвечал тот и опять постарался засмеяться.

– В грацию уже не верит! – сказал Бакланов, показывая Варегину головой на Проскриптского.

– Во вздор верит, а в то, что перед глазами – нет! – отвечал Варегин, спокойно усаживаясь на стул.

– Что такое верит? Я не знаю, что такое значит верить; или, в самом деле, вера есть уповаемых вещей извещение, невидимых вещей обличение! хи-хи-хи!

– Мы говорим про веру в мысль, в истину, – подхватил Бакланов.

– А что такое мысль, истина? Что сегодня истина, завтра может быть пустая фраза. Ведь считали же люди землю плоскостью!

– Стало быть, и Коперник врет? – спросил уж Варегин.

– Вероятно!

– Но как же пророчествуют по астрономическим вычислениям?

– Случайность!

– Случайность, вы полагаете? – произнес протяжно Варегин.

Студентов, так как уж было около четырех часов, набиралось все больше и больше. Дым густыми облаками ходил по комнате. Меньше всех обнаруживали участие к спору двое студентов-медиков. Они благоразумно велели подать себе, на одном дальнем столике, водки и борщу и только молча показывали друг другу головой, когда, по их расчету, следовало пропустить по маленькой. Около Проскриптского поместились двое его поклонников, один – молоденький студент с впалыми глазами, а другой – какой-то чрезвычайно длинноволосый, нечесаный и беспрестанно заглядывающий в глаза своему патрону. Бирхман с досады пил с Ковальским седьмую бутылку пива. Бакланов тоже ел ростбиф и пил портер.

– Вот ведь что досадно: зачем же вы верите в социализм-то, в кисельные берега и медовые реки? – говорил он Проскриптскому.

– Э, верить! Разговоры только это! упражнение в диалектике! – подхватил Верегин.

– Что ж такое диалектика? Человечество до сих пор только и занималось, что диалектикой, – подтвердил Проскриптский.

– А железные дороги тоже диалектика? – спросил Варегин.

– Полезная слесарям и инженерам! Хи-хи-хи! – смеялся Проскриптский.

– Но ведь, чорт возьми, они связывают людей, соединяют их! – воскликнул Бакланов.

– А зачем человечеству нужно это? Дикие, живущие в степях, конечно, счастливее меня! – возразил, как бы с наивностью, Проскриптский.

– Именно! – подхватил, почему-то вдруг одушевившись, студент с впалыми глазами.

– Ну да, разумеется! – подтвердил за ним и длинноволосый.

Венявин, выпивший две рюмки и совсем от этого захмелевший, толковал Ковальскому:

– Я люблю науку… люблю…

– Отчего же вы из римского права единицы получаете? – окрысылся на него Проскриптский.

– Ну да, что ж такое! И получаю, а все-таки люблю науку! – говорил Венявин.

В другом месте между кучками студентов слышалось:

– Редкин чудо как сегодня говорил о колонизациях.

– Что ж, в чем это чудо заключалось? – обратился вдруг к ним Варегин.

– Да он говорил в том же духе, как и Грановский! – отвечали ему.

Варегин усмехнулся.

– Тех же щей, да пожиже влей! – произнес он.

– Грановский душа-человек, душа! – подтвердил Венявин.

– Старая чувствительная девка! – сказал Проскриптский.

Варегин при этом только посмотрел на него.

Бакланов, которому надоели эти споры, встал и, надев шинель, проговорил:

– Кто ж, господа, будет в театре?

– Мы! и мы! – отозвались почти со всех сторон, но потом вдруг мгновенно все смолкло.

– Тертиев поет! – воскликнул Венявин и, перескочив почти через голову Ковальского, убежал.

Бакланов пошел за ним же.

В бильярдной они увидели молодого, белокурого студента, который, опершись ни кий и подобрав высоко грудь, пел чистым тенором: