Мещане

– Как же я могу попридержать его, когда я не живу с ним, – возразила с грустною улыбкою Домна Осиповна.

– Сойдетесь! Мало ли люди сходятся и расходятся. Вы, как я имею честь вас видеть, дама умная этакая, расчетливая, вам грех даже против старика будет; он наживал-наживал, а тут все прахом пройдет.

– Ничего я теперь не могу сделать! – сказала Домна Осиповна решительным тоном.

– И что же, дедушка теперь знает, что вы в разводе?

– Не думаю! По крайней мере я к нему не писала, а муж… не знаю.

– Тот не напишет, побоится; а то бы старик давно его к себе призвал и палкой отдул.

В это время обед кончился. Лакеи подали кофе и на столе оставили только ликеры и вина.

– Mesdames! – воскликнул Янсутский. – Угодно вам, как делают это английские дамы, удалиться в другую комнату или остаться с нами?

– Я желаю остаться здесь! – отозвалась первая Домна Осиповна. – Вы остаетесь, ma chere? – спросила она Мерову.

– Мне все равно! – отвечала та.

Янсутский затем принялся неотступно угощать своих гостей ликерами и вином. Сам он, по случаю хлопот своих и беспокойства, ничего почти не ел, но только пил, и поэтому заметно охмелел; в этом виде он был еще отвратительнее и все лез к Тюменеву и подлизывался к нему.

– Очень вам благодарен, ваше превосходительство, за ваше посещение, – говорил он, беря стул и садясь между ним и Меровой.

Тюменев молча ему на это поклонился.

– Я, знаете… вот и она вам скажет… – продолжал Янсутский, указывая на Мерову, – черт знает, сколько бы там ни было дела, но люблю повеселиться; между всеми нами, то есть людьми одного дела, кто этакой хорошенький обедец затеет и даст?.. – Я! Кто любим и владеет хорошенькой женщиной?.. – Я! По-моему, скупость есть величайшая глупость! Жизнь дана человеку, чтобы он пользовался ею, а не деньги наживал.

– Правду это говорит он про себя? – спросил Тюменев Мерову с несколько ядовитой улыбкой.

– Нет, неправду: прескупой, напротив! – отвечала та.

– Ну, где же скупой? – возразил, немного покраснев, Янсутский.

– Конечно, скупой! – повторила Мерова.

– Вовсе не скупой!.. Вон Офонькин действительно скуп: вообразите, ваше превосходительство, ему раз в Петербурге, для небольших этих чиновничков, но людей весьма ему нужных, надо было дать обедец, и он их в летний, жаркий день позвал, – как вы думаете, куда?.. К Палкину в трактир, рядом с кухней почти, и сверх того еще накормил гнилой соленой рыбой в ботвинье; с теми со всеми после того сделалась холера… Они, разумеется, рассердились на него и напакостили ему в деле. По-моему, это мало что свинство, но это даже не расчет коммерческий: сделай он обед у Дюссо, пусть он ему стоит полторы – две тысячи, но устрой самое дело, которое, может быть, впоследствии будет приносить ему сотни тысяч.

– Каким же образом маленькие чиновники могут повредить или устроить какое бы ни было дело? – спросил Тюменев, по-видимому несколько обидевшись на такой рассказ.

– Ге!.. Маленькие чиновники!.. Маленькие чиновники – дело великое! – воскликнул Янсутский (будь он в более нормальном состоянии, то, конечно, не стал бы так откровенничать перед Тюменевым). – Маленькие чиновники и обеды управляют всей Россией!..

– Может быть, вы и меня угощаете обедом, чтобы подкупить на что-нибудь? – заметил ядовито Тюменев.

– О, ваше превосходительство, мог ли бы я когда-нибудь вообразить себе это! – произнес Янсутский, даже испугавшись такого предположения Тюменева.

– И не советую вам, – продолжал тот, – потому что пообедать – я пообедаю, но буду еще строже после того.

– О, совершенно верю! – продолжал восклицать Янсутский. – А я вот пойду позубоскалю немного над Офонькиным, – проговорил он, сочтя за лучшее перевести разговор на другой предмет, и затем, подойдя к Офонькину и садясь около него, отнесся к тому: – Василий Иванович, когда же вы дадите нам обед?

– Чего-с? – отозвался тот, как бы не поняв даже того, о чем его спрашивали. Его очень заговорил граф Хвостиков, который с самого начала обеда вцепился в него и все толковал ему выгоду предприятия, на которое он не мог поймать Янсутского. Сын Израиля делал страшное усилие над своим мозгом, чтобы понять, где тут выгода, и ничего, однако, не мог уразуметь из слов графа.

– Когда ж вы нам обед дадите? – крикнул ему на ухо во все горло Янсутский.

– Не дам никогда! – крикнул и с своей стороны громко Офонькин и немедля же повернулся слушать графа Хвостикова.

– Господин Офонькин разговора даже об этом не любит, – заметил Тюменев.

– О, у меня есть его тысяча рублей! – произнес Янсутский. – Послезавтра же затеваю обед от его имени и издерживаю всю эту тысячу.

– А я все-таки ее с вас взыщу, – возразил ему, смеясь, Офонькин.

– Как же вы ее взыщете, когда у вас никакого документа на нее нет?

– А это будет неблагородно с вашей стороны, – сказал, по-прежнему смеясь, Офонькин.

– Неблагородно, но вкусно!.. Не правда ли, граф? – отнесся Янсутский к Хвостикову, который на этот раз и сострить ничего не мог, до того был занят разговором о своем предприятии.

Домна Осиповна обратила, наконец, внимание на то, что Бегушев мало что все молчал, сидел насупившись, но у него даже какое-то страдание было написано на лице. Она встала и подошла к нему.

– Отчего вы сегодня такой сердитый и недовольный? – спросила она его ласково.

– Не всем же быть таким счастливым и довольным, как вы, – отвечал он ей.

Домна Осиповна посмотрела при этом на него довольно пристально.

– Но и печалиться, кажется, особенно нечему, – проговорила она.

В ответ на это Бегушев ничего ей не сказал и, встав, обратился к Тюменеву.

– Ты хочешь ехать со мной? – спросил он его.

– Да, мне пора!.. – отвечал тот, вставая.

Домна Осиповна при такой выходке Бегушева изменилась несколько в лице.

– А как же я-то? – спросила она его.

– Вы, вероятно, долго еще здесь пробудете, но мне вас дожидаться некогда; а экипаж я за вами пришлю, – проговорил Бегушев скороговоркой, ища свою шляпу.

Домна Осиповна видела, что он взбешен на нее до последней степени, но за что именно, она понять не могла. Неужели он приревновал ее к Хмурину?.. Это было бы просто глупо с его стороны… Она, конечно, могла настоять, чтобы Бегушев взял ее с собою, и дорогою сейчас же бы его успокоила; но для Домны Осиповны, по ее характеру, дела были прежде всего, а она находила нужным заставить Хмурина повторить еще раз свое обещание дать ей акций по номинальной цене, и потому, как кошки ни скребли у ней на сердце, она выдержала себя и ни слова больше не сказала Бегушеву.

Янсутский, услыхав о намерении двух своих гостей уехать, принялся их останавливать.

– Будет, будет уж, достаточно вы подкупили нас вашим обедом, – подтрунивал над ним Тюменев.

Янсутский окончательно струсил.

– Ваше превосходительство, неужели вы могли подумать? – говорил он, прижимая руку к сердцу.