Биография в нескольких словах

"А что? – подумал Лаперуз с некоторой даже злостью, – пусть так, пусть целью моей жизни было убить Глова… пусть у моей жизни вовсе нет цели – плевать. Судьба меня не сломала…" Лаперуз заметил, что шепчет, перебирая губами, а Рябов (молодой мужчина с круглым незатейливым лицом) к бормотанию прислушивается; тогда он отвернулся, ткнулся шапкой в стекло: "…не сломала, хотя попыталась. Значит, будем жить без затей, простецки. Смерть Глова не исправить, так стоит ли о ней… о нём горевать?"

На приборной панели был укреплён транзистор с эллиптическим динамиком. Рябов прибавил громкости и со смешком посоветовал Лаперузу заткнуться:

– В ритм не попадаешь коллега, уродуешь мелодию.

Лаперуз улыбнулся конфузливой улыбкой, коей улыбаются тугоухие люди в ответ на упрёки о глухоте.

– Здесь у меня примечена дорога, – проговорил Рябов, резко вывернул руль. – Через озёра рванём, коллега. Да и какие это озёра? так… оскорбление личного достоинства.

Лаперуз огляделся, вокруг стремительно выросла стена – беспросветная, тёмная, – однако какое-то подобие дороги присутствовало. Кроме того, не существовало возможности развернуть лесовоз, чтобы вернуться на лежнёвку – фактически не было места.

Через час тайга оборвалась, словно её отрезали, Лаперуз зажмурился от яркого света, а когда открыл глаза, обнаружил, что машина движется по ровному пустому пространству. За час Рябов успел "сделать полную библиографическую справку" – он любил выражаться витиевато. Лаперуз даже не решился огорчать его по поводу слова "библиографическая".

– Три года жизни, срок, тайга и речи прокурора, – весело кричал Рябов. – Я вас умоляю! Отрезано и забыто, как нетрезвая ошибка молодости. Вся жизнь передо мною развернулась на блюде! И жена истомилась юная и красивая. Дома меня ждёт, коллега, имеешь воображение в черепной коробке?

Перед капотом лесовоза показалась девочка в вязаной шапочке. Лаперуз поднял палец, намереваясь спросить: "Ты её видел?" Внутри всё подобралось. Спросить не успел – передок машины ухнул куда-то вниз, зад подбросило, дико завизжали буксующие по льду покрышки.

Лаперуз выпрыгнул из кабины. Не понимая для чего, почему и нужно ли так поступать – просто выпрыгнул. Оказалось, что дверцу он приоткрыл в тот самый момент, когда увидел вязаную шапочку.

Над водой клубился парок, задний мост ещё цеплялся за лёд, однако конец был близок – машина лениво погружалась в пучину. С левой стороны взбеленился пузырь, на поверхности показалась голова шофёра.

– Сюда! – заорал Лаперуз. – Давай сюда!

Он подбежал к краю промоины, упал на лёд. Рябов подобрался ближе, вытянул руку, вцепился в протянутую ладонь. Намокший ватник обременял значительно; Лаперуз хрипел и понимал, что не вытянет – Рябов стянет его в промоину. Тогда он освободил пальцы – Рябов немедленно ушел в глубину. Однако не этого испугало Лаперуза, дрожь пробежала по спине, когда Рябов вновь выплыл. Ухватился за ломкий пласт, что-то прокричал. Прошли всего секунды, а волосы Рябова уже покрылись ледяной корочкой, воротник телогрейки заиндевел.

На вечерней перекличке выяснилось отсутствие двух заключённых. О ЧП доложили начальнику лагпункта, тот, без малейшего удивления выговорил: "Рябов и Лаперуз?" Ему ответили: "Так точно!" Оцуп задумался. Приказал организовать поиски утром. С собаками. Дежурный офицер (он недавно служил в "Брусничном") спросил, что будет с беглецами. Хозяин пожал плечами: "Как и во все времена поступали: живы – накажут, замёрзли – наградят".

Лаперуз выдернул из штанов ремень, намотал один конец на кулак, кинул "удочку" в промоину. Рябов ухватился, начал подтягиваться. Лёд крошился, острые его лезвия окрашивались алым. Лаперуз упёрся ногами в ледяной выступ, напрягся изо всех сил и подумал: "Опять, как тогда… господи, теперь-то за что? И этот помрёт, утонет по моей вине или от холода сдохнет… непременно сдохнет".

Рябов выбрался на поверхность, отполз от края полыньи, лежал на спине, тяжело выплёвывая воздух. Лаперуз попытался стянуть с него ватник – ткань отламывалась кусками, моментально застывая. Корка на голове превратилась в панцирь. Рябов что-то проговорил, но губы не слушались: И-ик! И-ик!

"Издохнет. Сейчас издохнет". Отсчёт шел на минуты, на мгновения. Лаперуз разодрал одежонку Рябова, несколько раз сильно ударил его в рёбра. "Больно!" – выдохнул утопленник.

– Больно это хорошо. Живые чувствуют боль. Одевайся в моё! – приказал Лаперуз и начал скидывать с себя одежду.

"В посылке Оцупы спирт. Она осталась там, в кабине. Другими способами дурака не спасти". Быстро, без размышлений (раздумья – смерть!), убийца подошел к "пропасти", кинулся в дымящую воду…

Беглецов нашли через сутки. Оцупа толково распределил поисковые команды: вдоль лежнёвки, на станцию, в посёлок.

Лаперуз растёр спиртом себя и напарника. Влил тому в глотку добрую полулитру, естественно принял сам. Сухую одежду распределили поровну: ватник натянул Рябов, ему же достались подштанники и портянки. Тельняшку, свитер, штаны и валенки надел Лаперуз.

Оставаться у озера не имело смысла; без огня на спирту можно было продержаться часа два-три, не дольше. Лаперуз принял решение идти, взвалил на плечи тело и…

– …направлением слегонца ошибся! – лейтенант ВОХРа, нашедший "беглецов" ликовал. – Шесть часов Рябова на себе тащил. Это что-то невероятное. Невообразимая сила духа, товарищ подполковник.

– Жить захочешь, не так раскорячишься.

Лейтенант продолжал:

– Двадцать километров отмантулил, и всё в другую сторону. На охотников наткнулся, слава богу.

– Богу слава! – откликнулся Оцупа и подумал, что Лаперузу светит наказание за побег: "Годик ещё поживёт в "Брусничном", окончательно поумнеет".

Рябову отняли обе ноги ниже колен. Впрочем, оптимизма своего он не утратил. Шнайдер лишился пальцев на ногах. За попытку побега он провёл в лагере ещё два года. К профессии вернуться не смог – помороженные пальцы рук болели, реагировали на изменения погоды. Лука Олегович был принуждён носить перчатки. Отныне и присно.