Пересмешник

Вагон мягко покачивало, и цветы в хрустальной вазе – темно-бордовые астры – кивали пушистыми головками в такт стуку колес. Купе первого класса было отделано ореховым деревом, покрытым золотистым лаком. Металлические поверхности сияли позолотой, хрустальный бар в углу искрил гранями, когда внутрь заглядывали солнечные лучи.

Здесь было просторно, два кожаных дивана с дутыми спинками напротив друг-друга, закругленный стол, накрытый дорогой магарской скатертью, чуть дальше дверь в душ, шкаф для одежды с резными дверцами, бар с напитками. Ради интереса я заглянул туда, оценил подбор хорошего дубового виски, вина кохеттов и жвилья, колониальный кокосовый ром высшего качества, по двенадцать фартов за бутылку, граппа в прозрачном графине и кальвадос. Я вытащил темно-зеленую бутыль с узким, хрупким горлышком, взглянул на сине-фиолетовую этикетку.

– Не рано ли начинаешь? – в голосе Стэфана сквозило явное неудовольствие.

– Даже не собирался, – я стукнул ногтем указательного пальца по запечатанной пробке. – Чисто практический интерес. Кальвадос здесь подкачал. Короткая выдержка в дубовых бочках – слишком резок на мой взгляд.

Я убрал напиток обратно в бар, закрыл хрустальную дверцу, на которой стекольщик вырезал райских птиц, сел обратно на диван, бросив мимолетный взгляд на свою трость, расположившуюся в специальной подставке, недалеко от стола.

Черное лакированное эбеновое дерево, серебряные кольцеобразные вставки для усиления конструкции и тяжелая серебряная рукоятка-набалдашник в виде головы сварливого старикана. Лысый череп, хитрющие глазки, кустистые брови, острый нос и костлявый подбородок. Старина Стэфан предпочитает именно этот образ, хотя у него в рукаве есть еще несколько, но пользуется он ими крайне редко. Что бы там амнис не говорил о том, что ему, духу, рожденному Изначальным пламенем, претит физическая оболочка, он очень трепетно относится к своему внешнему виду, и несколько раз заставлял очищать металл от черного налета. Мол, тот придает его облику излишне неряшливый оттенок.

Трость, заботящаяся о том, как она выглядит – вполне обычная вещь в нашем сумасшедшем мире.

Я прошел мимо зеркала, которое на мгновение отразило чэра лет тридцати, с темными, несколько длинными для нынешней моды волосами и пепельно-серыми глазами, облаченного в светло-серый костюм тройку. Узел на шейном платке немного изменил форму, и я вернул его в прежнее состояние, про себя отмечая, что веки у меня сегодня слишком красные, а морщинки в углах глаз предупреждают любого, что я вот-вот готов рассмеяться, хотя это и не так.

Многие, особенно незнакомые, глядя на мое лицо – считают меня неплохим и несколько ироничным парнем. Это впечатление усиливается, когда я начинаю говорить. Я не люблю повышать голос, и обычно это создает образ некой расслабленности и неопасности. Что меня вполне устраивает.

– Стоило взять с собой вещи, – отвлек меня Стэфан. – Хотя бы маленький дорожный саквояж.

– К чему? – удивился я, откидываясь на приятную кожаную спинку. – Предпочитаю путешествовать налегке. Позже пришлю кого-нибудь за ними к Зинтринам.

Я развернул «Время Рапгара»… В отличие от многих, я предпочитаю начинать читать утренние газеты с последней страницы, той, где публикуют некрологи. На мой взгляд, любая, даже самая горячая новость часа, включая внезапную кончину Князя или очередное восстание в очередной колонии, или находка очередных сапфировых приисков может подождать, в отличие от смертей жителей Рапгара.

У меня в этом свой интерес. Я все еще продолжаю надеяться увидеть в списках трех братцев Клариссы, чэров Патрика эр’Гиндо, Мишеля эр’Кассо и чэру Фиону эр’Бархен – членов справедливой Палаты Семи,[14 - Палата Семи – организована Князем и подчиняется исключительно ему. Является высшим судом для лучэров, неподсудных обычным городским судам, а также одной из ведущих политических сил, способных с разрешения Князя влиять на процветание государства и дипломатические отношения с другими странами. В состав Палаты входят семь лучэров из высшей знати Рапгара. Распоряжениям Палаты Семи подчиняется мэр, Городской совет и серые жандармы Скваген-жольца.] господ старших инспекторов Грея и Фарбо, а также ублюдка Шольца из «Сел и Вышел». Ну и безымянного садовника, будь он проклят Изначальным огнем, за погубленную поляну анемонов, что росли возле моего дома с момента основания Рапгара.

Кажется, никого не забыл.

– Ничего? – Стэфан был в курсе моих привычек и моей ненависти.

– Ничего, – холодно ответствовал я и прочел, подражая ленивому голосу Данте, когда тот цитирует фразы из скучной книжонки: – «Добрый сын», «хорошая сестра», «любящий муж». Ни одного мерзавца, подлеца и труса. Эти господа все еще имеют честь дышать воздухом Рапгара в совершенно возмутительных количествах.

Он усмехнулся.

– Что? – тут же спросил я, отрывая взгляд от строчек.

– Ты, как хаплопелма,[15 - От Haplopelma lividum (лат.) – кобальтовый птицеед.] мой мальчик. Только жители Паутинки могут столь терпеливо выжидать в засаде. Прошло полтора года, но ты даже не щелкнул жвалами, словно тебе и дела нет до всего этого.

– И?…

– Ты сильно изменился. Перестал играть. Стал менее порывист и более осторожен. Слушаешь, наблюдаешь и не тревожишь гнездо фиосс. Такой, признаться честно, ты мне нравишься больше, чем прежний. Становишься похож на своего деда. Он тоже всегда ждал до последнего.

– Ну, тебе лучше знать, – я растянул губы в вежливой улыбке и вновь уткнулся в газету.

– Эта тактика не сработает, Тиль. Он не объявится, – вкрадчиво сказал амнис.

– Ты о ком?

– О том, кто за всем этим стоит. Иначе ты бы уже хоть что-то узнал. Выжидать он может дольше, чем ты.

Я пожал плечами, скользя глазами по ставшим вдруг невидимыми строчкам. Не хочу и не буду верить в это, иначе моя и без того хлипкая надежда обернется прахом. Порой, просматривая некрологи, я начинаю думать, а вдруг это он, здесь, среди черных букв, оттиснутых на дешевой бумаге печатной машиной? Что гнусная сволочь спряталась за «любящим отцом» или «верным другом» или «храбрым офицером», а я даже этого не узнаю и так и останусь ни с чем. В такие минуты я начинаю испытывать нехарактерные для меня приступы страха.

– Считаешь, что я не прав? – Стэфан не стал отказываться от разговора.

– Верно. Так я и считаю. – За окном плыли пушистые облака и мелькали золотистые деревья. – Потому что семь с половиной лет назад он уже сделал свой ход. Отступать и прятаться поздно. Его ищу не только я. Верю, что Князь лично заинтересован в поисках виновного, а значит, серые ищейки Скваген-жольца работают.

– Тем более. Ты хочешь опередить профессионалов?

– Я? Ничуть, – солгал я. – Что касается их умения работать – сомневаюсь, что они смогут найти искомое по остывшим следам, раз у них не получилось это сделать по горячим. Впрочем, давай закроем тему. Она мне неприятна.

– Как тебе угодно.

Я начал листать газету задом наперед, словно какой-то малозанец.

– Что интересного пишут? – Стэфан всегда был жаден до новостей.

– «Команда университета Йозефа Кульштасса в третий раз подряд выиграла соревнования по академической гребле у университета Маркальштука, проплыв по каналу Мечты от залива Тихой стоянки за рекордное время. Победители отправятся на мировое спортивное студенческое первенство защищать честь родного города», – прочел я спортивную колонку под рисунком восьмерки обнимающихся гребцов.

– Ну да. Ну да. Махать веслами – все же не мозгами шевелить. Лучше бы учились, бездельники!

– Ты похож на сварливого старика.

– Я и есть старик. А от такой жизни вполне можно стать сварливым. Там о грядущих беспорядках и драках в Старом парке между студентами враждующих университетов ничего не сказано?

– Ни строчки, – серьезно ответил я ему.

– Так я и думал. Помяни мое слово, Тиль. К вечеру случится грандиозная буча. Опять побьют все фонари.

– Лучше фонари, чем лица. После предыдущих соревнований было шестеро или семеро погибших болельщиков.

– Это если не считать десятка тех, кто застрелился, проиграв пари, – подхватил Стэфан. – Давно пора запретить все эти игрища. Или же отправить оболтусов на Арену. Если умрут, то с толком.

У амниса было свое мнение о некоторых спортивных состязаниях.

– Кстати, что там с Ареной? – оживился дух. – Сезон ведь открывается на следующей неделе! Не хочешь приобрести билет? Я с интересом бы окунулся в боевой азарт и поболел за Крошку Ча.

– Прости мне мою необразованность, но кто такая Крошка Ча?

– Ты словно и не лучэр. Совсем перестал интересоваться популярными азартными играми. Крошка Ча – это он. Лучший управляющий паровой машиной за всю историю Рапгара. Победил всех соперников. Он уже пять лет является абсолютным чемпионом. Никто против него и не ставит, хотя если он когда-нибудь проиграет, кто-то озолотится.

– Вам, амнисам, только и надо, что потратить немного фартов ваших хозяев, – неодобрительно сказал я.

– Азартные игры у нас в крови, – не стал отрицать Стэфан. – Но ты же знаешь, мой мальчик. Я этим не злоупотребляю.

– В отличие от моего брата, – нахмурился я еще сильнее.

– Не хочешь с ним поговорить?

– Нет. Ты же знаешь, чем обычно заканчивается подобное. Мой кошелек скудеет на пару десятков фартов. Виктор обладает уникальной способностью вытягивать деньги из родственников и спускать их в одночасье.