Легко видеть
– Почаще бы нам выпадало присутствовать при ТАКИХ нарушениях правил хорошего тона, – сказала Ира. – Для нас здесь многое обрело новый смысл, и не в последнюю очередь благодаря вам. Ваша откровенность и вправду обогащает. Без вас, нашего незримого спутника, который только несколько раз появлялся у нас перед глазами, но чье присутствие ощущалось постоянно, мы бы до многого сами не дошли и варились бы только в кругу текущих бытовых проблем и личных противоречий. Думаю, что теперь мне легче будет разбираться в самой себе, в чем-то даже лучше ориентироваться на будущее. Вы поразили нас молодостью души, прежде показавшейся бы нам совершенно невероятной в человеке вашего возраста. Не обижайтесь! – спохватилась она.
– Я и не думаю обижаться, – рассмеялся Михаил. – Я давно понял, что за редкими исключениями один человек не может учить других людей, желая их выучить – он может их только тем или иным образом побуждать к самостоятельному поиску истин. Никто и никогда не сумеет прожить жизнь, обходясь чужим умом, а потому каждый должен находить свой ответ на все проклятые вопросы. Может быть, теперь отойдем ко сну? Если самолет прилетит в десять, лучше уже за час до его прибытия свернуть наш лагерь. Летчики народ капризный – могут и раньше на головы свалиться, а ждать не захотят.
Призыв ко сну возымел действие. Народ разошелся в разные стороны. Михаил задумался, стоит ли ему ставить палатку или переночевать под открытым небом в пуховике, только надув матрац. Возиться с палаткой явно не хотелось, и, в конце концов, он решил ограничиться минимальным комфортом. Смазав лицо и руки репеллентом, он вытянулся на матраце и вскоре заснул.
Он очнулся от шороха сбоку-сзади. Только-только начало светать. Тонкий и несплошной слой тумана укрывал площадку небольшого аэродрома. Кто-то выбирался из палатки.
Должно быть, по нужде, – решил Михаил. Он осторожно скосил глаза и в поднявшейся фигуре узнал Галю и подумал, что здесь речь пойдет о другой нужде.
– Не спится? – тихо спросил Михаил, когда Галя приблизилась почти вплотную.
– Нет, – сказала она так же тихо. – Ведь это последняя ночь.
– Не замерзнешь? Сейчас ведь свежо.
– Не замерзну, я же в куртке.
Галя опустилась на колоду, заменявшую мебель тем, кто ждал своего «борта».
– Ты произвел на Иру большое впечатление.
– Она говорила?
– Говорила. Да это и так было ясно. Она нравится тебе?
– Внешне или вообще? Впрочем – и так и так – нравится.
– Мне показалось, она немного жалеет, что отдала тебя мне.
– Что значит «отдала»?
– Ну, что не вступила со мной в конкуренцию, когда ты еще не был занят.
– Занят?
– Ну да – мной.
– А вам уже случалось конкурировать друг с другом в таких делах?
– Прямо – нет. Тем более, что она сдержанней меня и замужем.
– Да. Уже давно.
– И ни разу не конфликтовали по поводу овладения вниманием мужчин?
– Нет.
– Ну и Слава Богу. Почему ты заговорила о ней?
– Потому что мы возвращаемся в Москву, а там неизвестно, что и как будет. Возможно, там она к тебе и придет.
– Невзирая на тебя?
– Не знаю. Возможно, и спросит перед тем.
– А ты бы разрешила?
– Если не взамен меня, то почему же нет?
– Интересное дело! Ничего бы такого не подумал!
– Для тебя это новый обычай?
– Конечно. А у вас, значит, уже были общие любовники?
– Были. Да и сейчас есть.
– Кто?
– Да тот же Дима! И еще пара других.
– Ну что ж, если вас это устраивает. Но я-то причем?
– А тебя разве не устроило бы?
– Как это может устраивать или не устраивать, если даже в голову не приходило? Да и планы у меня совсем другие.
– И насчет меня?
– Ты же знаешь, о ком я думаю.
– Жаль. Это могло бы быть интересно!
– Что именно? Триосекс?
– А что? Ты не пробовал?
– Я – нет.
– А хотел бы?
– Умозрительно – да. Практически – нет.
– А почему ты не спрашиваешь, не пробовала ли я?
– Потому что думаю, что пробовала.
– И не угадал! А почему подумал?
– Дама ты вполне искушенная. В твоей среде обитания это вовсе не невидаль. Вполне могла соблазниться экзотикой. Тебе наверняка ее предлагали.
– Предлагать-то предлагали, да вот на уговоры я как-то не поддалась.
– А сейчас что с тех пор изменилось?
– Компания. Раньше предлагали не очень приятные люди, а здесь два достойных человека.
– Вот как? Помнится, ты мне недавно внушала, что хочешь ребенка?
– А я и хочу.
– Посредством триосекса?
– Не обязательно. Но все равно от тебя. От Иры ведь никак не забеременеешь.
Все это – некие удалые гипотезы. Ира о них пока вообще ничего не знает, а я, хоть уже узнал кое-что, вспышки энтузиазма в себе не наблюдаю.
– Ира узнает, когда потребуется. А тебе стоит подумать.
– Обязательно подумаю! Еще бы! Сразу две такие дамы! От одной мысли должно захватывать дух! Или это ты настолько голодна?
– Нет, это не от голода. Просто хочу, чтобы тебе стало интересней. И чтобы между нами с Иркой ничего не пробежало.
– Но я-то на это согласия не давал!
– Пока не давал! А почему бы тебе и не дать?
– Потому что ты уже не застала того Михаила, который сразу же загорелся бы от этой идеи. Правда, я не шибко изменился с тех пор, но некоторые виды развлечений я себе теперь запрещаю.
– Почему?
– Всех причин объяснять не буду. А если коротко – то это потому, что они не угодны Богу, хотя к некоторым из них я из любопытства и тянусь.
– Так отчего ж не попробовать?
– Блестяще и смело мыслишь, когда не обо всем ведаешь. Но если ведаешь, тогда какой смысл уступать соблазну и грешить? Это была бы глупость в чистом виде – и ничего более.
– Ну скажи, какой здесь грех, если всех устраивает?
– Грех неблагодарности.
– Неблагодарности к кому?
– Как к кому? К Всевышнему! Он же мне дал для счастья все, о чем я мечтал. И после этого позволить себе показать, что сам я могу найти нечто более интересное и подходящее для моего счастья, чем определил ОН? Нет, такая самодеятельность, по-моему, еще много хуже, чем глупость.
– А что это тогда?
– Сознательная порча лучшего в себе и в своей жизни. Осквернение того, что тебе особенно дорого. И, конечно же, оскорбление Господа Бога, если отказываешься от Его Даров.
Галя долго молчала. Михаил подумал, что разговор на эту тему уже исчерпал себя, но ошибся. Галя заговорила вновь.
– Я думаю, что моя просьба насчет ребенка, если ты согласишься, не должна повлечь за собой вредных последствий для тебя.
– А речь и не обо мне одном.
– Да, я помню, что ты мне тогда обо всем этом говорил.
– И все-таки не смог тебя убедить, что молодой производитель был бы лучше.
– А уж это, прости, мне видней. Я хочу, чтобы ты это знал…
– …И разрешил себе воспользоваться почти законным поводом завладеть соблазнительной женщиной, – закончил за нее Михаил.
– Да, – подтвердила Галя, – завладеть искушенной в любви соблазнительной женщиной по ее просьбе – кстати, вполне богоугодного характера.
– Прекрасно! Никто не виноват и все всех устраивает! Но в жизни-то, дорогая, так не получается!
– Получается! У тебя у самого уже так получалось.
– В другом возрасте, в другой ситуации, при другой жене и при других представлениях о том, что для меня допустимо, а что нет. Я же не навязываю тебе своих убеждений! Делай то, что тебе подходит! У тебя ведь огромный выбор! Зачем заклиниваться на мне?
– Такова уж моя избирательность. До других мне нет никакого дела, когда я хочу С ТОБОЙ.
– Но в таком случае твоя проблема неразрешима, а ребенок тебе, тем не менее, все равно будет нужен. Так что лучше сразу приступай к решению с кем-нибудь другим.
– А я постараюсь разрешить эту проблему с тобой. При участии Иры или без участия Иры. С обращением к твоей жене или без него.
– Тебе это выйдет боком. Не хватало только беспокоить мою жену.
– Я этого тоже не хочу. Поэтому я скорее исхлопочу разрешение тебе прямо от Господа Бога.
– Это как? Принесешь мне справку прямо из Небесной Канцелярии?
– Не совсем, конечно, из Небесной. Из церковной. На Земле, если не ошибаюсь, Божественными делами занимается церковь, ведь так?
– Да, разумеется, – усмехнувшись, подтвердил Михаил. – Было время – она для упрощения процедуры просто продавала индульгенции.
– Но авторитет у церкви и сейчас есть.
– Смотря кого из ее служителей иметь в виду. Но тут дело не в авторитете, а в аргументах. Простыми ссылками на проповеди апостола Павла тут не отделаться. Кстати, на мой взгляд, и в них ничего подходящего для тебя нет.
– Но за тебя же будет молиться церковный авторитет, а не одна будущая мать!
– Знаешь, я уже грешен тем, что давно не прервал нашего разговора. Желание сохранить с тобой уважительные и приятельские отношения, получается, играет против меня. В таком случае мне придется изменить стиль общения и говорить обо всем категорично. Я не согласен тебе помогать в деторождении, поскольку я – отнюдь не бездумный альтруист, а ты – не дочь Лота, которой не с кем переспать, кроме как с отцом. И, в отличие от тебя, я знаю, что мольбы обо мне не отменят моей греховности, в какой бы компании ты ни молилась об этом.
– Других возражений нет? – спросила Галя
– Хватит и этих.
– Тогда хорошо! – Галя встала с колоды, наклонилась, поцеловала его в лоб и вернулась в свою палатку.
– Куда как хорошо! – проворчал про себя Михаил. Настроение у него немного испортилось. За все на свете надо платить – эту истину он знал хорошо. Но вот к тому, что особенно дорого приходится платить именно за сделанное тобой добро, он никак не мог привыкнуть, хотя дело кончалось именно так.
Он задумался. Неукоснительность взысканий за добро свидетельствовало о существовании какой-то закономерности, правда, ускользающей от внимания и серьезного анализа. В чем же она могла состоять и чем определяться? Вектор добра как символ тенденции и результата некоего действия, пожалуй, выражал чью-то экспансивность, а всякая экспансия не знает удержу, если не встречает сопротивления – такова сущность Принципа Экспансионизма, свойственного всем. Успех одного доброго дела окрыляет его автора к следующим творениям. Начинается или может начаться размножение добрых дел по типу цепной реакции, но! Но тут противники начинаний стараются пресечь опасную для них тенденцию заранее, в корне, ибо иначе изменение ситуации будет недопустимо велико. Сопротивление же может быть обставлено не только как лобовое противодействие, но и как вакуумный отсос ресурсов человека, творящего добро, от целей, которыми он руководствовался, к совершенно другим. С этим все стало более или менее ясно. Теперь Михаила занимало другое – какое сценарное продолжение может последовать за Галиным обращением к церкви? Доберется ли она до высших церковных иерархов или нет, было трудно сказать. Но, учитывая ее напористость и экстерьер, в принципе могла. Отцы церкви имеют те же слабости к прелестям дщерей из паствы своей, что и простые смертные. Далее должно последовать изложение ее просьбы о помощи в щекотливом вопросе. С этим она, пожалуй, тоже способна справиться, если не налетит на какого-нибудь упертого и гнусного ханжу. Но к такому она сама не пойдет. Значит, выберет более терпимого и настроенного менее догматично. Допустим – уговорит. Что тогда дальше? Беседа святого отца с Михаилом. Ее уже можно было представить в более рельефных подробностях. Сложности для иерарха начнутся тотчас же с момента знакомства с желаемым «донором». Святой отец почти наверняка окажется возрастом моложе Михаила, и обращение «сын мой» уже вряд ли сможет сорваться с его языка. Далее сложности продолжатся. Уговаривать человека, которому лет под семьдесят, стать внебрачным отцом ребенку, было уже за пределами возможного по Божественному Естеству, не то что по общественной морали. После этого попробуй – призови его исполнить свой христианский долг по отношению к своей сестре во Христе. Если у святого отца повернется язык сказать это, можно будет привести его в состояние еще большей неуверенности в выполнимости его миссии, сообщив, что, во-первых, Михаил не христианин, хотя и верующий человек, что греховность требуемых от него действий предопределена в таких-то и таких-то местах Священного Писания, а после этого смиренно ждать, какие аргументы выдвинет против этого официальное духовное лицо, оказавшееся в роли жертвы собственной демагогии и избегающее смотреть Михаилу в глаза, чтобы не видеть в них явной насмешки. Но если священник справится и с этим делом, то можно будет задать ему вопрос, как по существу надо будет действовать, чтобы удовлетворить желание «сестры». Короче, довести дело до абсурда, а миссию святого отца до провала не составило бы особого труда, дабы индульгенция так и не состоялась. Михаил даже немного повеселел, но тут же подумал, что после провала церковного варианта Галя может приняться за другой и попытаться получить разрешение от Марины. Михаил прекрасно понимал, что Марина не будет его «благословлять», зато поинтересуется, почему возникла такая затея. Сказать ей, что таков каприз некой встреченной на маршруте Гали, значило ничего толком не объяснить, разве что усилить подозрения насчет того, на какой такой почве дамочка пожелала зачать не от кого-нибудь, а от Марининого муженька. От такой перспективы улыбаться уже не хотелось. Эту сцену можно было представить себе уже без особой фантазии – очень четко, но только как в немом кино.
Молодая высокая темноволосая женщина с крупным пропорциональным телосложением и приятным, взывающим к откровенности лицом объясняет суть дела красивой седоволосой даме среднего роста с еще более ладной фигурой. Ее лицо сосредоточено и строго. Можно понять, что тема беседы ей совсем неприятна и только воспитанность мешает ей встать и уйти, но ее собеседницу это не тревожит и не останавливает. Она старается вложить в свои слова максимум убедительности и явно надеется получить некое согласие.
И в этом месте прокручиваемого в голове фильма Михаил впервые со всей серьезностью осознал, что как раз в этом кроется главный расчет Гали – расчет на то, что он заранее все себе представит и, испугавшись последствий, сделает то, к чему его склоняют. Михаил во гневе сжал зубы так, что ощутил, как напряглась на скулах кожа лица. В общем, это был культурный шантаж, но ничего в сути дела не менялось оттого, что он был культурный. Значит, предстояло думать дальше и придумывать что-то такое, чтобы Гале неповадно было пускать ее идею в ход. Время для этого еще было. С этой мыслью Михаил снова уснул.
Очнулся он, когда на часах была половина восьмого. Компания была уже на ногах. Ира и Галя готовили завтрак, остальные сворачивали бивак. Пора было укладывать вещи и ему.
Нина сказала о часе прибытия борта верно. Кроме них в «Ан-2» сели еще трое. Михаил помахал Нине в открытую дверь перед тем, как ее прикрыл и запер второй пилот, который потом прошел по наклонной палубе вверх к кабине, шагая прямо по байдарочным мешкам. Все было как обычно, как с разными перерывами повторялось в походах Михаила уже в течение тридцати лет – с тех пор, как он впервые познакомился с этой удивительной летающей машиной. Заработал еще не остывший в бездействии двигатель, заставляя вибрировать все внутри фюзеляжа. Машина тронулась и вырулила на старт. Потом мотор взревел на максимальных оборотах, гоня винтом назад пылевой вихрь. Пилот отдал тормоза, аэроплан побежал с ускорением, подскакивая на неровностях, пока не оторвался, потом еще круче задрал свой нос и стал быстро удаляться от земли. В иллюминаторе мелькнула было Большая Река, которую они пересекли секунд за десять, потом удалось совсем ненадолго увидеть устье своей реки. Дальше под крыльями была уже сплошная тайга. Поселок исчез незаметно, как исчезали многие другие поселки в разных частях страны задолго до этого дня – впрочем, как и очень многое другое.
Самолет, который потряхивало в воздушных ямах, наконец, перешел на горизонтальный полет над речной долиной, но это была уже не их Река. Мотор гудел спокойно и ровно, настраивая на уверенность в благополучном завершении полета. Пока что, как показалось Михаилу, они летели на высоте тысячи метров над местностью.
К континентальному водоразделу между реками бассейнов Северного Ледовитого и Тихого океана они снова подошли с набором высоты. Тайга на время отдалилась, но потом тоже взбежала по предгорью вверх и, уже разреженная, часто прерываемая скальными выступами, контрфорсами и курумами, заметно приблизилась к самолету. Потом Земля стала еще ближе, можно было сказать – даже опасно близко. Мотор тянул с напряжением. От одной мысли о вынужденной посадке в гольцовой зоне на крупноглыбовую россыпь на душе становилось муторно и более чем неспокойно. Было отчего придти в ужас, тем более, что до каменных глыб, покрытых пятнами лишайников, осталось совсем немного. Справа и слева по курсу виднелись скальные стены. – «Проходим к перевальной седловине,» – догадался Михаил и начал ждать момента прыжка с перевала, но машина все еще тянула вверх, и он едва не пропустил тот миг, когда они перемахнули через гребень, и под крылом мгновенно обнаружилась пугающая глубина древнего цирка с небольшим бирюзовым озером на его дне. Так уже тоже случалось не раз в прежние времена, но привыкнуть к резкому переходу от тяжелого, монотонного, натужного вползания на высоту перевала к настоящему, в первый миг пугающему прыжку с него вниз в воздушное море, он так и не сумел. На память сразу пришли полеты – самый первый, еще с Леной из Усть-Соплеска до Печоры, потом с Мариной в Забайкалье и над Западными Саянами, над междуречьем Ангары и Подкаменной Тунгуски. Везде возникало беспокойство от сознания ненадежности бытия в полетах на одномоторном, с виду аляповатом биплане с вместительным пузом, очень отдаленном от привычных обтекаемых и зализанных аэродинамических форм, над такими местами, где, в случае чего сесть просто негде – либо тайга, либо болото, либо скалы или нагромождения камней. Но «Ан-2» в любых условиях убедительно демонстрировал совершенства совсем другого рода: неприхотливость к взлетно-посадочным полосам (здесь он был настоящим «внедорожником»), надежность мотора и воистину человеческое умение «пахать и пахать». И в итоге полет на «Ан-2» всегда порождал чувство восхищения, восторга и любви к этой машине, похожее на любовь к женщине, с которой хочется и действительно можно прожить в счастье и согласии всю жизнь, но совсем не похожее на восхищение вылепленными с помощью различных ухищрений пластической хирургии, диеты, фитнеса, косметики и прочего фотомоделей, просто моделей или просто модных дорогих блядей.
Водораздельный хребет быстро ушел назад. После недолгих предгорий появились равнинные места, на которых сразу стало меньше лесов, больше открытых болот, полей и лугов, появились дороги, мосты через речки, деревни, поселки. Близился и сам областной центр, через который проходила главная авиамагистраль страны от Москвы до Дальнего Востока. Михаила отчего-то удивляли все эти начальные приметы цивилизации. Сперва он даже не мог понять – почему, но потом догадался – отвык.
Он не очень часто, но все же поглядывал и на спутниц. Галя сидела рядом, чуть ближе к пилотской кабине, а Ира с мужем находились визави у противоположного борта. Разговаривать из-за шума было бы невозможно. Если хотелось показать на что-то внизу, приходилось кричать. Когда потянулся полет над равниной, любопытство у всех угасло. Кое-кто уже клевал носом, утомленный шумом и тряской.
Биплан заскользил на снижение, заложил вираж и после поворота зашел к посадочной полосе. По бетону он мог бежать себе вдоволь, сколько надо и хочется – не то, что на затерянных аэродромчиках или галечных косах, обнажающихся в межень вдоль таежных и тундровых рек. Любимый «Ан-2» снова хорошо сделал свое трудное дело, непосильное для современных суперсамолетов, доставив их почти из дикости в цивилизацию, из первобытного мира в мир, который вот-вот придется именовать «последнебытным».
После переноски вещей от места посадки до аэровокзала («сервис» «Аэрофлота» никогда не простирался дальше обслуживания магистральных линий, поэтому пассажиры местных рейсов, как встарь, все делали сами), большинство пошло узнавать насчет рейсов и билетов до Москвы. Михаил остался сторожем у вещей. Новое здание аэровокзала, которое, как он помнил, начали строить еще пятнадцать лет назад, все еще стояло недостроенным. И скверик, на котором когда-то стояла их с Мариной собственноручно пошитая перед тем походом палатка, тоже сохранился без изменений – хоть снова палатку на прежнее место ставь, только другую. А та, самая любимая, все-таки состарилась через десяток лет, успев послужить им в самых интересных и сложных маршрутах. Весила она всего один килограмм двести граммов, правда, не считая веса колышков, стоек и полиэтиленового тента. И в ней под крышей из светло-бежевой «болоньи» почему-то даже в пасмурную погоду казалось, что снаружи светит солнце, и за это они с Мариной еще больше любили свой рукотворный походный дом, в котором им всегда хватало уюта для полноценного отдыха, бесед и любви.
Примерно через час после ухода вернулись Ира и Галя. Их руки были заняты сумками с едой. Они сказали, что ребята еще ждут билетов в очереди, правда, она небольшая, и есть шанс улететь рейсом из Хабаровска, то есть уже часа через три. Он решил, что когда все с билетами прояснится, сразу позвонит Марине по телефону, а пока с удовольствием принялся за еду. По его рекомендации дамы купили бутылки с местной минеральной водой, которая когда-то показалась очень вкусной и ему, и Марине. Теперь этой водице воздавали должное уже в другом кругу, и этот круг объединял их не только по общности гастрономических интересов, но и по праву преодоления одного и того же маршрута, чего никак нельзя было сбрасывать со счетов. Впрочем, к Игорю это не относилось. Но даже его отношение и враждебность больше не имели значения. Еще одна вражда ушла у Михаила в прошлое, как и многие другие, возникшие без повода с его стороны, ныне уже старика, а когда-то более горячего и нетерпимого молодого человека. Чего-чего, а толерантности в его характере все-таки прибавилось. Михаил давно смирился с тем, что ему совсем не обязательно было самому создавать казус белли, чтобы с ним начинали воевать. Для этого бывало вполне достаточно простого факта – что он есть, что он существует. Остальные компоненты вражды или войны возникали и прикладывались как будто сами собой.
От него долго ускользало, в чем суть постоянного стереотипа – и, стало быть, закономерности возникновения конфликтов, казалось бы, без повода, когда он еще никого сколько-нибудь серьезно и задеть-то не успел. Но нет – оказывается задевал! В нем постоянно видели того, кто обязательно заденет, с чьей экспансивностью обязательно придется считаться, а потому лучше заранее, в превентивном порядке, попробовать подавить ее, а, коли не получится, то, по крайней мере, обеспечить ей постоянное и мощное противодействие. Со временем Михаил осознал, что ему совсем не обязательно наказывать за агрессию самому. Гораздо лучше получалось тогда, когда он занимал только оборону, а воздаяние определял и осуществлял Невидимый Суд.
Вот Его приговор приводился в исполнение неукоснительно и в полной мере – в отличие от приговоров, выносимых друг другу людьми, причем не только в судебной практике, но и в жизни вообще. Недаром Тайная Доктрина устами Высоко Посвященных предупреждала всех о недопустимости мщения – и этому тоже было объяснение: оценивать поступки (включая мысли) и воздавать за них благом или карой – прерогатива исключительно Создателя всего и всех сущих, и только Он может знать, в какой степени данный индивид или сообщество людей или целый народ соответствует или не соответствует тому Его Промыслу, который относится к каждому из них. Этой Прерогативы Господь Бог не желает передавать никому и сохраняет ее только за собой. На страже этой Божественной Монополии стоит Принцип Недопустимости Вмешательства в Прерогативы Всевышнего, который был осознан Михаилом как всеобщий фундаментальный закон Бытия, гарантирующий устойчивое сохранение в мире только того, что соответствует Промыслу и Воле Божией.
Игорь мог сколько угодно винить Михаила в своих сексуальных несчастьях, случившихся в этом походе. На самом же деле его любовный альянс с Галей был разбит не Михаилом, а Рекой, то есть стихией, управляемой только Волею Небес. Но человек предпочитает не соглашаться с Богом, правда, обычно не заявляя об этом с должной прямотой, и в своих бедах винит другого человека, которого Создатель всего лишь использовал как орудие осуществления Воли Своей. Но ведь кто-то в глазах человека, обездоленного страдальца, все-таки должен был быть виновным в его страданиях, раз уж они имели место. Значит, виновным может быть признано и орудие Господа Бога – себя-то пострадавший виновником собственного несчастья почти не признает – и тогда ему все становится ясно. На вопрос, виноват ли был Михаил в том, что распалась долгая связь Игоря и Гали, был дан ответ: разумеется, был. Поскольку оказался на маршруте в одно время с компанией. Поскольку показал себя в походе более компетентным, чем кто-либо из компании. Поскольку в своем возрасте и в сексе, оказывается, еще кое-что значил. И этого даже хватило для ублажения Гали, чего сам Игорь так и не смог достичь. За все это мало было просто ненавидеть Михаила, за это полагалось стереть его в порошок как физически, так и морально. Игорь поступал в соответствии со своей ментальностью и моралью, а к непримиримости его властно подталкивала уязвленность.
