Легко видеть

– Если бы так! Несмышленыш уже кое-чего в жизни навидался и начал понимать, что почем.

– То-то и оно – навидался. Значит, знаешь, как в такой обстановке ведет себя большинство людей. Что они – все не правы?

– Я не собираюсь обсуждать, как в таких случаях поступает большинство. У меня свои убеждения. Уверяю тебя – они возникли не на пустом месте, и их в меня никто из посторонних не вкладывал. Как ведет себя большинство, особенно в наши дни, я представляю. И то, что ты необычайно соблазнительная женщина, вполне признаю. С очевидностью нельзя не считаться.

– Ну, наконец-то! Иди сюда! Ложись!

Ему предстояло снять с себя больше, чем ей. Наконец, он вытянулся рядом с женщиной, у которой оказалось больше аргументов, чем у него. Перед этим он несколько секунд рассматривал ее в отраженном от стенок и крыши свете фонаря. «Обнаженная в красном будуаре» – подумал он. Модель действительно была хороша, а зрелище воодушевило. «На сексуальные подвиги,» – добавил он про себя.

Михаил нащупал и обхватил левой ладонью сначала правую, затем левую грудь. Галя приняла это как сигнал. Она начала действовать инициативно, видимо, опасаясь, что он еще может передумать. Нет, не передумал. Теперь он видел свою задачу в том, чтобы доказать свою власть над ней – не только по праву избранника, но и по праву пользователя и владельца. – «Конечно, лишь временного,» – поправился он про себя.

Несмотря на кажущуюся потерю памяти от сладострастия, Галя работала вполне квалифицировано. Демонстрация беспамятности благотворно и безотказно действует на мужчин как прямое доказательство их способностей и компетентности, что приводит ко всё большему старанию проявить себя уже действительно во всем блеске своих возможностей. Пока что они стоили друг друга, но победить в итоге этой игры мог тот, кто сумеет лучше и быстрей подвести партнера к порогу неуправляемости, к излиянию всей еще не израсходованной в схватке части полового потенциала разом, обвалом, потопом. И снова, как и в их первую ночь, в голове Михаила крутилась мысль: «Не давай ей семени! Не давай ей семени!» – не потому, что было жаль этого добра, а потому, что так он вроде бы еще мог считать, что не изменяет Марине.

И первой опять излияниес сока иссякла Галя. Она еще долго приходила в себя, прежде чем сказала:

– Ох, и разделал же ты меня! Жаль только, милый, что ты сам не захотел кончить со мной. Ну что тебе мешало, – а? – упрекнула она.

– Не волнуйся! – успокоил ее Михаил.

– Ну как «не волнуйся»? Может, мне выпить тебя?

Галя хорошо представляла, чем проще простого соблазнить любого мужчину. Она явно не ждала отказа, да и Михаил с удовольствием воспользовался бы ее готовностью ублажить его по высшему разряду, если бы вновь не вспомнилось то, чем он пытался защититься и оправдаться от самообвинений: «Не давай ей семени! Не давай!»

– Я уже насладился тобою, насколько мог, – сказал он вслух.

– Вовсе не насколько мог! – возразила Галя, – насколько себе позволил!

Этого он не стал отрицать.

– Не грусти из-за этого. Не надо думать о происшедшем хуже, чем оно было, – сказал Михаил.

– Но ведь оно действительно было несколько хуже, чем могло было бы быть! Думаешь, мне не хотелось тебя усладить, как ты меня? Очень хотелось! Я ведь не эгоистка!

– Да знаю, что не эгоистка! Меня радовало уже одно то, что ты меня хочешь. Правду тебе говорю. Только какая у нас с тобой может быть гармония? Ты моложе моей дочери. Спать нам это обстоятельство, конечно, физически не мешает, но если говорить о настоящей гармонии, то она возникает не из одного только взаимного сексуального ублажения. Нужны еще и другие компоненты общности воодушевляющего плана – примерно одинаковая склонность к романтизму, сходный менталитет и вкусы к художественным ценностям и ценностям жизни, да мало ли еще какие общие предпочтения, которые могут быть только у сверстников, а не у современников вообще. У сверстников память опирается на одни и те же события, которые сделались исходными или поворотными точками в их общей социальной судьбе, им одинаково дорого то, что будоражило их в прошлом, когда чувств было много, а знаний о жизни мало – как, например, людям моего поколения ничто из современной популярной музыки не может быть значимей, чем старые вальсы и особенно танго. А что, кроме постели, может объединить мужчину и женщину в такой разновозрастной комбинации, как у нас? Мало того, что мы с тобой принадлежим к разным поколениям, так еще и к разным социальным и культурным эпохам. Разное воспитание, разные представления о допустимом для себя и недопустимом. Эстетические вкусы большей частью несходные. Кажется, что все это – пустяки на фоне секса, а на самом деле это корни дисгармонии, из которых рано или поздно, но почти всегда прорастает взламывающий общую почву побег. Сомневаюсь, что это нужно тебе, не говоря уж обо мне. Вот ты – человек искусства. Не видел, правда, какой ты скульптор, но твою среду обитания и профессиональное окружение все-таки представляю. Это, вполне возможно, достаточно интересные люди, но у меня с ними мало общего. А ты ведь привыкла общаться именно с ними.

– Мне от них бывает охота отвыкнуть совсем, – возразила Галя.

– Это – под настроение.

– Не только. И вообще – когда такое настроение случается часто, то хочется изменить обстановку как следует и навсегда. Я это тебе серьезно говорю – не для того, чтобы тебя опровергнуть. Чему можно было научиться в этой среде, я уже научилась. И хорошему, и плохому. А дальше надо слушать только себя и делать только то, к чему влечет из глубины твоей души и по-своему. У тебя разве не так?

– Так, – подтвердил Михаил, несколько удивленный сходством ее представлений со своими. Сам он не чувствовал особой потребности в общении с другими мыслящими людьми. Такое бывало приятно лишь время от времени.

– Вот видишь! – продолжала Галя. – Почему ты тогда не веришь, что мне хочется отказаться от нынешнего окружения, когда оно надоело и лишь понапрасну отнимает силы и время?

– Дело не в том, верю я или не верю. Просто считаю, что ты это вряд ли сумеешь сделать. Что ни говори, а ты привыкла существовать в своем кругу взаимного восхищения. Кроме того, у вас там есть какая-никакая, но взаимная помощь: с заказами, с участием в выставках, с приобретением материалов и чего-то еще в том же роде. Словом, от твоего окружения все-таки была определенная польза – не станешь же ты отрицать.

– Есть польза, есть, не отрицаю. Но вращаться там только ради этого, смысла нет. Особенно теперь. Сейчас все что угодно можно достать без всяких знакомств – были бы только деньги.

– В том-то и дело, что далеко не у всех они есть, и их наличие в какой-то степени зависит от отношений в профессиональном кругу.

– И у меня не всегда есть деньги, – перебила Галя. – И знакомствами я, естественно, не пренебрегаю – и это не считая друзей. Но вот то, что ты говоришь о современниках…

– Я не о современниках, а о сверстниках. Просто как разновозрастные современники люди в жизни пересекаются очень мало.

– А думаешь, нет нужды общаться со старшими? Вот мне, например, куда интересней с тобой, чем с ребятами. Чего ты только не знаешь!

– Ты прямо как моя внучка! – засмеялся Михаил. – Та тоже так говорит.

– А сколько ей лет?

– Шестнадцать.

– Я думала – шесть.

– Ну, она и в шесть так считала.

– Важней, что в шестнадцать!

– Да, наверное, – согласился с ней Михаил.

– Небось, становится все трудней отвечать на ее вопросы?

Михаил подумал, вспоминая свои ощущения.

– В общем – нет. Всегда существовали объяснимые и необъяснимые вещи. Объяснимое можно растолковать и взрослому, и ребенку. А насчет необъяснимого – я ей всегда говорил, что оно существует, что есть вечные проблемы и часть из них человек никогда не сможет объяснить, а другая часть со временем, возможно, и разрешится.

– Это же обидно слышать.

– Ну и что? С этим все равно надо смириться и делать то, что в силах. Тогда, возможно, какие-то барьеры к новому знанию и будут убраны.

– И ты все это объяснял ей с детских лет?

– С тех пор, как она стала проявлять любознательность. Я никогда не опережал ее вопросов. Разве что, отвечая на заданную тему, задевал по пути еще и другие и иногда действительно уходил вдаль. Зато потом спокойно ждал проявления у нее интереса к чему-то еще. Нередко очень долго.

– И ты еще удивляешься, чем можешь очаровать женщину моего возраста?

– А разве не удивительно? Мне это действительно трудно понять.

– Ты удивительный человек. Доброжелательный, уважительный, красивый и мудрый.

– Доброжелательный и уважительный – согласен. О красоте не говорю. Но вот мудрость-то в чем заметна? Я ведь перед тобой с этой стороны никак не раскрывался.

– Да. Держишься ты очень скромно. Но это только усугубляет эффект.

– Каким это образом? Я вроде ни перед кем не распускал павлиний хвост, потому как сам терпеть не могу пижонов.

– Вот-вот! Это-то как раз и заметно!

– Ну, хватит. Разговор приобретает одностороннюю направленность. Я бы предпочел поговорить и услышать о своей собеседнице.

– Так она же и толкует о себе. Что ей нужен такой человек, к которому можно прижаться и быть понятой и любимой, от которого можно было бы получить и ласку, и защиту, и объяснение всего, что ее интересует. И еще ей нужно, чтобы он ее любил и ценил ее любовь.

– И больше ничего от него не требуется? – спросил Михаил.

– По крупному? Видимо, нет. Ну, этого, наверно, мало. Нужно, чтобы он еще обеспечивал, развлекал, защищал от невзгод и все такое. Конечно, это тоже было бы здорово. Но знал бы ты, сколько женщин согласны сами обеспечивать и даже защищать своих мужчин, если они обладают хотя бы главными достоинствами!

– А это что такое?

– Прежде всего – порядочность и ум. Ум даже важнее. Ну, и еще – честность в сексе. Я – дама искушенная, возможно даже несколько избалованная, хотя капризами не злоупотребляю. Капризы вообще, я думаю, только реакция отторжения на тех, в ком женщина не заинтересована.

– Да, – согласился Михаил. – Я сам замечал. Любящие и заинтересованные в мужчине женщины с ним не капризны. По крайней мере, до поры.

– Вот видишь! – сказала Галя, и Михаил понял, что она улыбается, хотя видеть в темноте ничего не мог. – Иногда хочется раствориться в неге, которую он способен создать своими силами, даже чувствовать себя маленькой в его руках!

– Мужчинам это тоже свойственно. Хорошо, конечно, когда в них видят мужиков, но им не меньше нравится, когда к ним относятся как к детям и дают им для упоения грудь.

– А ты любишь целовать женщинам грудь?

– Естественно! А еще – тискать и лапать.

– Ну, так и целуй, тискай и лапай! – поспешила предложиться Галя.

– Так можно снова далеко зайти.

– Ну и заходи, что в этом плохого?

– Плохого, ясное дело, в этом нет. Просто считаю опасной привычку ни в чем себе не отказывать, особенно в неправомерных удовольствиях на стороне.

– По тебе выходит, что себе нельзя отказывать только в неприятном?

– Вовсе нет. Но если говорить о сексе, то это дело особое – и не только приятное, но и могущее создавать кучу проблем, приводящих к большим неприятностям. А этого я как раз ни в коем случае не хочу – чтобы спонтанные порывы определяли весь ход моей дальнейшей жизни. Такое еще простительно юному несмышленышу – и то как сказать – но уж, конечно, не мне!

– В таком случае – чего надо придерживаться в таком промежуточном возрасте, как мой?

– Не сочти за назидание, но должен тебе сказать откровенно: по-моему, этот твой возраст – едва ли не последний, когда еще можно успеть переосмыслить собственную жизнь и, главное, успеть ее переделать, начав, конечно, с себя. Короче – чтобы счастливо ее переиграть – «по уму». Потом уже вряд ли успеешь.

– Я бы не хотела все изменять неизвестно ради чего.

– Разумеется, ради неизвестно чего менять не стоит.

– А откуда мне узнать, РАДИ ЧЕГО?

– Посторонние тебе этого не объяснят.

– И ты?

– И я. Это ведь сугубо личная обязанность каждого – узнать, для чего он явился на свет. Помочь сориентироваться может и кто-то посторонний, но принять для себя некие новые ценности в качестве главных ориентиров и главных жизненных целей человек может только сам и лучше, если вполне осознанно. В этом я глубоко убежден.

– А если сам человек не сумеет определиться, тогда что?

– Ему же будет хуже. И в этой жизни, особенно, «под занавес», и в следующей или в следующих.

– Хорошенькая у меня, однако, перспектива! Самой ничего нового в голову не приходит, а тут вдруг предупреждают: можешь опоздать!

– Но ведь и вправду можно! Правильно говорят!

– Но не говорят, кто же в состоянии помочь в выборе новых целей и ориентиров.

– Вообще-то об этом многие много говорят, только очень разное.

– Кто же? И что?

– Во-первых, всевозможные религиозные конфессии и обособившиеся от них секты. Во-вторых, самостоятельно мыслящие религиозные философы, не считающие себя напрочь связанными с догматикой церкви. В-третьих, интуитивные моралисты с собственными представлениями о добре и зле. Ну, и, наконец, те, кто действительно знает Истину, будучи посвященными в нее за какие-то особые заслуги в глазах Всевышнего, то есть за полноценное исполнение своего долга перед Создателем. Видишь, сколько тут организаций и лиц?

– Толку-то от них, – пренебрежительно заметила Галя. – Вон, христиане за две тысячи лет, по-моему лучше не стали.

– Это – точно. Вот потому я и говорю, что определение своего пути – это личное дело каждого в том смысле, что это его важнейший долг. Еще более важное дело – пройти тот путь, который сам признал верным. Все церкви на самом деле шли другим путем. Они просто-напросто запрещали верующим самостоятельно мыслить о своем пути. Им внушали, что их долг – слушаться своих священников-пастырей без всяких возражений и дружно следовать в стаде всем вместе. Именно это я считаю главной причиной, по которой вполне благие идеи основателей религии на практике извращались до противоположности, а люди из стада духовно и умственно не развивались. Ведь за непослушание карали очень строго, и желающих уклониться от «линии партии» было мало. Сама знаешь, сколько безобразий делалось под руководством церкви во имя Христа, в том числе сколько было религиозных войн между христианами.

– А почему так получилось?

– А потому, что в головы вдалбливались готовые выводы на примерах чужих судеб – часто действительно знаменательных. Но ведь люди и ситуации, в которых они существуют, разные, а им на все случаи жизни предлагался единый стандарт мыслей и поведения. Это делалось прежде всего в интересах церкви как института, руководящего обществом, ради того, чтобы она была прочна, едина и безотказно служила интересам своих высших иерархов, обычно вполне земных и узкоэгоистичных людей. До прогресса каждой личности им не то что не было дела – они были против него. Вот так проповедь установления Царствия Божия на Земле, провозглашенная Христом, последовательно искривлялась и приводила людей не в рай, а в ад. Не зря было давным-давно сказано: «Дорога в ад вымощена благими намерениями». Кстати, наша недавняя дорога в «светлое будущее всего человечества – коммунизм» вела туда же.

– М-да, – протянула Галя. – Неужели до сих пор нельзя было этого понять?

– Почему нельзя? Можно. Кое-кто достаточно хорошо понимал, да в том-то и беда, что церковь как монополия, представляющая перед людьми Небесные инстанции, в основном заботилась о своем земном преуспеянии, а не о том, чтобы каждый человек самостоятельно и под свою ответственность перед Богом учился правильно понимать, что Ему угодно получить от этого смертного и чего Он в конце концов обязательно добьется со всей своей Божественной непреклонностью. Церковная практика учреждала коллективную ответственность приходов за послушание каждого прихожанина и вместо просветительного индивидуального воспитания пользовалась исключительно методами внешнего принуждения со стороны коллектива или церковно-государственного террора. А разве хорошее в человека силой вобьешь? Силой вызываешь только стремление к противодействию. Вот все в основном и грешили вместе с церковью, хотя и в ней находились настоящие праведники. Наверно, все это очень скучно выслушивать, тем более, что я не просветитель и не поп.

– Да нет! Ты высказываешь очень важные мысли. Мне совсем не скучно!

– Не скучно? Так слушай. Отчего, по-твоему, во всех конфессиях постоянно возникали какие-то ереси и новые толкования священных книг, угрожающие ортодоксальной идеологии? А все потому, что честно думающие богословы и мыслители не удовлетворялись официальной догмой, если видели ее ошибочность или неэффективность. Но в благодарность за попытки очистить Истину от фальши и познать нечто еще, их только с той или иной жестокостью преследовали и заставляли публично отказываться от своих идей, а чаще просто уничтожали. Массам же это было все равно. Их это не касалось. Так что попытки вовлечь людей в самостоятельный активный поиск праведного пути обычно ни к каким серьезным социальным сдвигам или к сдвигам в церковной практике не приводили. Только некоторым инициативным и страстным новаторам – вроде Мартина Лютера, Яна Гуса или протопопа Аввакума – удавалось всколыхнуть значительные массы соотечественников, а иногда даже иноплеменников, и создать движение своих сторонников против действующей церковной идеологии. Однако даже идущими за такими великими еретиками людьми руководило не столько идейное просветление в мозгах, сколько сочувствие лидерам, задавшим новый социальный или церковный стандарт, чем-то в лучшую сторону отличающийся от прежнего. Сами-то они никак вперед не продвигались.

– Жаль, что о твоих взглядах почти никто не знает, – сказала Галя.

– Не надо жалеть, – возразил Михаил. – Мне было велено думать, искать и писать. А заниматься массовой пропагандой мне Знака Свыше не было. Значит, это уже не мое дело – стараться просветить человечество. Когда-нибудь, скорей всего уже без меня, сделанное мною, возможно, будет пущено в ход. Но пока мне настоятельно рекомендуют не беспокоиться.

– Как рекомендуют?

– Очень просто. Мои попытки опубликовать свои основные работы были пресечены в корне. Значит, мне незачем шустрить, потому что обществу знать это пока еще не нужно.

– Жаль, что ты так думаешь, – повторила Галя.

– Отчего жаль? Что я тут не иду против Божьей Воли?

– А вдруг она совсем не такова, как ты считаешь?

– У меня слишком мало сомнений в правильности сделанного вывода. К тому же я верю, что если бы заблуждался насчет этого, меня бы уже поправили. Поэтому нет смысла рассматривать мою фигуру как судьбоносную в истории Богоспасаемого человечества. Настолько несуразной нескромности у меня действительно нет, хотя я и не умаляю значения своих открытий для самого себя.

– А мне бы ты мог помочь, если бы я попросила?

– Не в такой ли обстановке, как сейчас? – хотел спросить Михаил, но, подумав, сказал другое:

– Если можно будет думать вместе, но не в такой так сказать, исповедальной обстановке, как сейчас, – здесь Михаил постучал ладонью по надувному матрацу под Галей. – То отчего же нет? Но если одной ладонью я буду щупать твою грудь, а другой – исследовать твою промежность, толку, наверное, не будет.

– Фу! Ну зачем все так опошлять?

– Да ничего я не опошляю. Говорю, как есть.

– Ну ладно. Будем считать, что я все-таки выпросила у тебя согласие. Я тебе буду задавать вопросы, а ты мне – давать ответы.

– Нет, не так. Ты мне вопросы, ты себе и ответы, хотя и с моим посильным участием в их подготовке. Кстати, вопросы и я могу тебе задавать.

– Ну, это, наверно, из любопытства, – предположила Галя. – Из любознательности, – поправилась она.

– Все равно ко взаимной пользе, – примирительно сказал Михаил.

Они долго молчали. Наконец, Галя спросила:

А занятия сексом – это не поиски истины? – в ее голосе чувствовался вызов. Михаил как раз поглаживал ей грудь.

– Конечно поиски, – подтвердил он. – А в Тантре – так это даже главный путь к Истине.

– Вот видишь! Значит, все-таки можно совмещать приятное с полезным?

– Видимо, можно. Но достичь цели, опираясь только на секс, без опоры на сознание, а скорей – на сверхсознание, явно нельзя. Вспомни, с какой надеждой люди входят в совокупление – им кажется, что в этой работе перед ними раскрываются чуть ли не двери рая, но, как только они спустят заряд, все возвращается на исходные позиции, и очередные попытки вступить этим путем в Царствие Божие или в Вечное Блаженство – как бы его ни назвать – все равно не приведут к успеху. Для этого надо овладеть своей психической энергией. Тогда только и удастся выйти в Высшие Сферы. А без этого секс служит только средством для получения вожделенных удовольствий, ну, и для деторождения, о котором современные дамы все чаще предпочитают забывать.

– Ты видишь ущербность в том, что у меня нет ребенка?

– Упаси Боже мне за тебя так думать! Это тебе решать – иметь или не иметь! Я только одно могу добавить на этот счет. Простое наблюдение. Когда я заставал у мамы ее пожилых подруг, не имевших детей, в их глазах проскальзывало нечто вроде сожаления, что у них этого нет. Может, я и ошибаюсь, но мне так действительно казалось, глядя на них. Извини за вопрос: а тебе детей никогда не хотелось?

– Пока – нет, – спокойно ответила Галя. – То есть сильно не хотелось, хотя мысли на этот счет порой посещали.

– Значит, ты еще ищешь свою половину. Ищешь и не находишь.

– Можно сказать и так.

Помолчав, она спросила:

– А свою ты нашел?

– Я же тебе говорил еще в тот раз.

– Жаль. Мне бы хотелось видеть свою половину в тебе.

– Вот тебе раз! – несмотря на темноту, Михаил энергично замотал головой из стороны в сторону, отметая от себя такую мысль. – Разве дело в желании? Тут совсем другое – от КОГО отделили ТЕБЯ. Это же никаким желанием не изменить. Остается только принимать то, что есть.

– Да понимаю я! Только смириться трудно. Слушай, а если бы я захотела ребенка от такого, как ты, ты бы помог?

– Для зачатия тебе лучше подобрать кого-нибудь помоложе.

– Толку-то?

– Биологически так было бы правильней.

– Ну, а если бы я попросила, ты бы согласился?

Михаил помрачнел.

– Для меня это слишком сложный поступок, – сухо ответил он.

– Почему? Разве трудно?

– Трудно, хотя речь идет не о постельных трудах.

– Тогда в чем дело?

– Понимаешь, я однажды уже побывал в подобной роли. Тогда казалось – и впрямь, чего мне стоит помочь женщине получить то, что она хочет. Тем более, она ни на что другое от меня не рассчитывала, сказала, что будет растить и воспитывать ребенка сама.

– И что, обманула?

– Ничего не обманула. Но в том-то и фокус, что с зачатием для мужчины совсем не обязательно все заканчивается. После родов женщина оказывается лицом к лицу с проблемой, которую раньше в полной мере себе просто не представляла. Появление у нее на руках ребенка, которого некому, кроме нее, защитить, в то время, когда он такой хрупкий и уязвимый, ввергает ее не то что в испуг, а в самый настоящий панический ужас. Ей страшно оставить его без какой-либо страховки. И о ком она тут может вспомнить? Наверное, прежде всего об отце ребенка. И дело не в том, что она хочет добиться пересмотра прежнего договора в свою пользу – вовсе нет. Она просит для ребенка. Это он взыскует участие отца. И вот тогда ты начинаешь понимать, что раз уж ты стал орудием Создателя в приятном и необременительном акте творения новой жизни, то поневоле соприкоснешься и с другими последствиями своего участия в творчестве, хотя ты ничего не обещал и тебя ни о чем другом не просили.

– Ты любил эту женщину?

– Нет.

– А она?

– Да.

– Ты поэтому согласился?

– Я ее все-таки уважал.

– За ее выбор?

– Нет. Саму по себе.

– А сколько сейчас твоему, в смысле – ее ребенку?

– Сейчас посчитаю. Двадцать пять.

– Это кто? Мальчик? Девочка?

– Дочь.

– Ты ее видел?

– Да, трижды. Все три раза – по просьбе ее матери.

– А девочка знала, что ты?..

– Да, мать ей сказала. И та, видимо, захотела взглянуть на меня.

– А какие впечатления были у тебя от нее?

– Девочка как девочка. Потом – девушка. Симпатичная, несколько застенчивая. Но сердце у меня не ёкнуло. Думаю, что и у неё тоже. Удовлетворили слегка взаимное любопытство. А в большем и не нуждались. Я ведь в ней не принимал никакого участия. Ты хотела услышать что-то другое, дорогая?

Галя ответила не сразу.

– Мне кажется, я бы справилась с этим сама.

– Думаю, да. Справилась бы. Но волнения у тебя все равно, наверное, будут примерно такими же.

– Кстати, твоя жена знала об этой истории?

– Да, я сказал ей еще до появления ребенка на свет. Еще когда ухаживал.