Легко видеть

Галя рассмеялась.

– А сегодня сколько времени вы шли от своей стоянки до встречи со мной? – спросил Михаил.

– Да минут тридцать – тридцать пять.

– Значит, я проходил это место вчера довольно поздно. Наверно, вы уже угомонились, не рубили дров, не жгли костер. А я сидел себе тихонечко и даже веслом не плескал.

– А мы действительно рано залезли в палатки.

– Что так?

– Да варить-то особенно было нечего. Только чай и сахар, который взяли у вас. Последние продукты решили оставить на утро.

– А утром поели?

– Да. Кашу с последней банкой тушенки.

– Я могу еще поделиться. Ведь осталось всего два дня.

– А-а! Неважно! И так дойдем!

– Ну, зачем же «так», если можно иначе? Мужики от голода становятся раздражительными и злыми.

– Что верно, то верно!

– Ну, так и возьмите. На черта вам осатанелые мужики?

– Ладно, принимаю. Только себя не обделите.

– Не обделю.

Галя бросила на него озорной взгляд и отвернулась. Две байдарки как раз подваливали к берегу.

В маленькой бухточке враз стало тесно. Михаил давно отвык от такой толкотни. Он поздоровался с Ирой и ее мужем Димой, затем с тем, кто по методу исключения был Колей. С Игорем они, не сговариваясь, сделали вид, что не замечают один другого. Слава, уже срубивший елку, спустился вниз и занялся прилаживанием к ней бечевы. Михаил в это дело решил не встревать. Надо было только передать им продукты. Двух килограммов крупы и двух банок тушенки им должно было хватить на пару трапез. Он достал из-под деки двухлитровый баллон от кока-колы с ячневой крупой, вынул из брезентового чехла две банки консервов. Ближе всех к нему оказалась Ира. Остальные сгрудились возле Славы, обсуждая полезность водяного парашюта. До ушей Михаила донесся голос Славы, явно кому-то возражавшего: «А он без труда за два дня прошел то, что мы с трудом одолели за три!»

Ощущая неловкость, которая ему самому показалась странной, Михаил обратился к этой миловидной светловолосой женщине:

– Ира, я знаю, что у вас из еды почти ничего уже нет, а мне на оставшуюся часть пути больше не понадобится. Не отказывайтесь, возьмите! – Ира посмотрела сначала на него, потом на приношение и, наконец, сказала:

– Спасибо, я возьму. Это нам сейчас очень кстати. Вы нас опять выручаете!

– Не берите в голову! Мне это ничего не составляло.

– Составляло! Вы ведь везли их с собой сюда до сих пор. А мы вот доэкономились и теперь паразитируем на вас. Я хочу увидеться с вами в Москве. Надеюсь, придете?

– Мне будет приятно. Не знаю, как вашему мужу.

– Ему тоже.

– А он уже знает о том, что ему будет приятно?

– Ну, вы даете! – засмеялась Ира – Если еще не знает, так будет знать!

Сделав прощальную ходку за кусты, Михаил быстро спустился вниз.

Он, конечно, не боялся, что на людях Игорь рискнет проткнуть ему в «Рекине» бортовые баллоны, но лучше было не искушать судьбу. Бережно уложив елку поперек кокпита перед собой, Михаил занял свое место и отвалил от берега. Здесь он оглянулся к стоящим на берегу и поднял руку вверх.

– Всего хорошего! Завезите елку на стрежень, а там аккуратно отпускайте от себя бечеву, чтобы не путалась. Надеюсь, она вас хорошо потянет!

– До свиданья! Всего хорошего! – услышал он. И увидел один ненавидящий взгляд.

– Ладно, – решил Михаил. – Главное сейчас – вырваться из толпы, а там разберемся.

В любом случае надо было уносить ноги подальше и от этой компании, и от нового соблазна. Галя не бросала обещаний на ветер. Это Михаил уже достаточно хорошо себе представлял. Все же у него имелись опасения, что компания догонит его через пару – тройку часов, но и через четыре никто не вторгся в его одиночество. Это давало некоторые основания для оптимизма.

– Ничего себе – оптимизм! – усмехнулся он про себя. Хочешь исхитриться и удрать от женщины, которую все нормальные мужчины готовы изо всех сил добиваться?

Этими насмешками он пытался подавить в себе разрастающуюся тревогу. ВдругНебеса на самом деле позволят Гале добиваться от него если не капитуляции перед ее сексуальным напором и соблазнительностью, то по меньшей мере замены его полуготовности заниматься с ней постельными делами полной готовностью? Тогда и выяснится, насколько его декларации о верности своим принципам соответствуют реальности. При этой мысли Михаил внутренне поежился. Можно было не сомневаться – Галя, если она явится к нему, снова пойдет до конца и его за собой потянет. И опять он должен будет доказывать ей, что «драгуны никогда не отступают». Хреново все это выглядело – за исключением ночных удовольствий. В них-то и была основная загвоздка. А тут еще и Ирино странное: «Хочу увидеться с вами в Москве». Что это могло бы означать? Что и ей охота познакомиться с любовником подруги поближе? – «Нет, это вряд ли, – одернул он себя. – Она тут при муже, и муж держится молодцом, так что не за что его карать так, как Галя наказывает Игоря».

Хотя, с другой стороны, если бы она не имела в виду интим, естественней было бы услышать от нее приглашение в другой форме, что-нибудь вроде: «нам всем надо будет встретиться с вами в Москве, вспомнить этот поход, посмотреть слайды» и прочее в том же роде. Но нет – она сказала другое, а именно – недвусмысленное «хочу увидеться с вами в Москве» – и точка. Без воспоминаний, слайдов и прочего. Тогда что же еще останется? Скорее всего – постель. В такие ситуации Михаил еще не попадал. Случалось, правда, что им интересовались сразу две подруги. Но до этого он любовником ни одной из них не состоял. Михаил не раз слышал о том, что интерес женщины к любовнику подруги пробуждался как раз после откровений приятельницы насчет того, как ей было с ним хорошо. Может, узнав, что Михаил покорен Галей не до конца, Ира решила перещеголять подругу? Тем более, что она могла, следуя молве и исходя из собственной практики, считать блондинок лучшими взломщицами мужского сопротивления, чем брюнеток. Так-то оно так, но, в отличие от известных усредненных предпочтений мужского пола, Михаил предпочитал как раз темноволосых. И не в последнюю очередь потому, что и треугольник у них тоже был темный. Конечно, он ничего не имел и против блондинок, особенно настоящих, прирожденных. А Ира была как раз настоящей светло-золотистой блондинкой – вроде мамы Михаила. А мама в молодости пользовалась громадным успехом. Видимо, Ира привыкла к этому тоже. Судя по всему, в семье всем командовала она, а не муж. Впрочем, это-то нормально. Лишь бы она не злоупотребляла своей сексуальной властью над мужем, как Тамара Белецкая, с которой Михаил познакомился в столице Баргузинского заповедника – поселке Давше. Там Лариса, Ваня и он завершили поход, а Тамара с мужем прибыла туда на пароходе «Комсомолец». Муж – его звали Эдик, он был геолог-геофизик из Томска – привез жену на Байкал, чтобы показать ей настоящую кондовую тайгу. На месте, правда, оказалось, что поселок был окружен относительно недавней гарью с хилой порослью нового леса. Поэтому Эдик пошел к директору заповедника договориться о лошадях, чтобы Тамара не била ножки на трудных тропах. Видимо, Эдик всю жизнь мечтал о таком маршруте – не по производственной необходимости, а вдвоем с любимой ради знакомства со сказочной красотой и без обычной надрывной работы в пути. Наверное, поэтому он придал такую убедительность своим посулам собрать в Баргузинском заповеднике коллекцию минералов для местного музея, что директор согласился дать ему двух лошадей, несмотря на сенокос. Таким образом, главное условие для исполнения мечты было выполнено. Но после этого Тамара снова пожелала взбрыкнуть – она заявила, что и на лошади в тайгу не поедет. Михаил представлял, что тогда почувствовал Эдик. Все обрушилось разом – мечта о счастливом житье с любимой в самой прекрасной местности для любви – в окружении молчаливых гольцов, на границе тайги и курумов, с видом на горные озера, где кроме них не было бы никого; обещание, данное директору заповедника собрать коллекцию в обмен на предоставление дефицитных лошадей; репутация серьезного человека, не бросающего слов на ветер – действительно все. Нелюбимый муж, неудачник в семейной жизни, подкаблучник, не смеющий возражать жене, к тому же еще и «свисток», неспособный держаться данного слова в делах. Было отчего счесть себя несчастным. Собственно, обо всем этом Михаил узнал от Тамары уже не в Давше, а на борту «Комсомольца» в долгом двухсуточном пути в порт Байкал почти у самого истока Ангары. Эдик был тогда совсем молчалив и замкнут. На борту судна Тамара, видимо, добавила еще какую-то порцию дегтя в уже испорченную бочку меда. Случайно увидев Тамару одну у релинга, смотрящую на дальний западный берег, над которым высился розоватыми склонами и гольцами Байкальский хребет, Михаил подошел к ней, и они заговорили. Сначала о море, потом о хребте, до которого было от них километров семьдесят – не меньше, наконец, об Эдике. Если быть точным – об Эдике говорил один Михаил, а Тамара сперва с удивлением и недоверчивостью, а затем с интересом слушала его выводы относительно причин, по которым ее муж остался лежать на койке в многоместной каюте третьего класса вместо того, чтобы вглядываться в незабываемые дали, вдыхая чистейший воздух, приносимый ветром над водой из таежных далей. Михаил прямо обвинил ее в том, что она убила в Эдике интерес и к жизни, и к красоте, что она в недопустимой степени употребляет свою власть над хорошим человеком во зло ему без видимых причин – во всяком случае – без его вины перед ней. Что вечный камень на груди мужа – это исключительно ее рук дело, хотя он хранил ей верность во время долгих экспедиционных отлучек из дома, и это постоянное мучительство – ее грех. И Тамара призналась – да, Михаил прав, это все она, и Эдика она действительно не любит и тиранит его без вины, но живет с ним потому что у них дочь, а Эдик все готов делать для них, и он хороший специалист, кандидат наук, и его очень ценят на работе. – «А ты не можешь уйти к тому, которого любишь?» – спросил Михаил в полной уверенности, что так мстить мужу может заставить только другая – невостребованная или отвергнутая любовь. – «Я ему не нужна», – без раздумий, стоит ли откровенничать со случайным знакомым, и, не пытаясь что-то приукрасить или скрыть, – ответила Тамара. – «А Эдика ты и не пробовала полюбить?» – «Можно сказать, что нет». – «Странно, – сказал Михаил, – на меня он произвел впечатление не только порядочного, но и умного, обаятельного человека, а таких достаточно редко встретишь». – «Да, я знаю. Потому и вышла за него. Но дальше его достоинства на меня уже не действуют». – «Это негуманно». – «А что поделаешь?» А дальше началась подтверждающая все это исповедь женщины, в которой чувствовался и характер, и стать, и способность захватывать воображение мужчин, а затем властвовать над ними – над многими, но не над тем, который был ей нужен больше всех вместе взятых на свете. Это был честный ответ на его выступление в защиту Эдика без попытки чем-то себя оправдать и одновременно – излияние горя, которым она, похоже, до сих пор не могла поделиться ни с кем.

Позже Эдик все-таки поднялся из трюма на палубу, и Михаил оставил их с Тамарой вдвоем, один на один, насколько это было возможно на сплошь уставленной палатками палубе. Когда по прошествии времени Михаил увидел, что Тамара снова одна, он вернулся к ней.

– Эдик спрашивал тебя, о чем мы с тобой говорили?

– Спрашивал.

– И что ты сказала?

– Сказала, что мы говорили о нем.

– Он удивился?

– Возможно, но не докапывался. Я тоже не объясняла.

– Ты снова уязвила его чем-нибудь?

Тамара молча кивнула.

– Ох, и зря ты так делаешь! – воскликнул Михаил. – Он же хороший человек!

– А что я могу? – возразила она. – Притворяться ни сил, ни желания нет.

– Ну, так хотя бы уважай его, не изображая любви. Ведь есть же за что! Ты, наверно, его единственная слабость. Не заставляй его стыдиться себя за то, что он тебя любит.

Тамара промолчала, лишь коротко взглянув на него. Они надолго замолчали, вглядываясь в очень отдаленный, но быстро растущий из воды темно-серый купол гористого полуострова Святой Нос. Потом Тамара сказала:

– Тебе жалко только его. А о моем состоянии ты подумал?

– Да мне тебя еще больше жаль, чем его! Он-то, надеюсь, раньше или позже, но переболеет тобой.

– И тогда что? Бросит?

– Бросит, – убежденно подтвердил Михаил. – Бросит, если ты к нему не переменишься. Впрочем, и это уже трудно считать гарантией.

– Было бы с чего меняться, – возразила Тамара.

– Господи, да у тебя не только нет такого желания, но даже простейшей признательности, а ведь ее-то он точно заслуживает – не думай это отрицать!

Тамара опять отмолчалась. Михаил не стал ей говорить, что неугасшая любовь к прежнему любовнику и постоянное активное неприятие любви от собственного мужа и впрямь держат ее в таком диком и нескончаемом ожесточении, что впору отчаяться, но только она сама, своим умом может исправить положение, избавить от мук и мужа, и себя. Иначе слишком долго придется ждать, пока Игорь не только обратит внимание на любящую его женщину, скорей всего геолога, как он, или коллекторшу, но и обнаружит, что у него «стоит на нее». Только тогда может быть ниспровергнута, проклята и сдана в архив памяти Тамарина монополия на владение нелюбимым мужем.

Затянувшееся молчание прервала Тамара:

– Ты думаешь, что понимаешь меня?

– Полностью – вряд ли. Но в общих чертах – да. Если б я знал, какой барьер стоит между тобой и Эдиком, который ты сама возвела и не хочешь устранять, понимал бы, наверное, лучше. Боюсь только, что ты и для себя не можешь выразить словами, что тебя отталкивает от него. Я имею в виду какую-то инстинктивную, бездумно возникающую реакцию отторжения – вроде той, какая у большинства людей возникает при виде змеи. – Спохватившись, Михаил замахал руками, словно открещиваясь от только что сказанного. – Упаси тебя Бог понять это так, будто я сравниваю Эдика с ползучими тварями! Это я для примера сказал!

Тамара не ответила. Тогда Михаил добавил:

– А еще я думаю, что ты, кроме всего прочего, большая собственница. Сама не используешь того, что тебе дано, и других баб от него отваживаешь.

– Да не отваживаю я!

– Ну да, пока не видишь угрозы для себя, зачем тебе их отваживать? Но если Эдик перестанет быть равнодушным к прелестям посторонних дам, ты вспомнишь, что он – твоя собственность, хотя он именно тогда не будет больше полностью тебе принадлежать!

В обращенных к Михаилу лице и глазах Тамары сквозило недоверие. Заметив его, Михаил сказал:

– Не стоит его недооценивать. Вне тебя он, безусловно, волевой человек с развитым чувством собственного достоинства, которое никому не дает попирать. Ты в этом смысле – единственное исключение, но все равно только временное. Всю жизнь терпеть попрание своей любви он не согласится. А не то – помрет.

– Ну уж – помрет!

– Я тоже думаю, что это маловероятно. Скорее с тем или иным трудом излечится от своей любви к тебе.

– А-а! Ладно! – махнула рукой Тамара.

– Ладно! – эхом откликнулся Михаил.

Они засмеялись. Тема показалась исчерпанной и ей, и ему.

В последний раз после высадки с «Комсомольца» ночью в порту Байкал они встретились в кассовом зале Иркутского аэропорта. Эдик то переходил от одной стойки к другой, то ненадолго возвращался к Тамаре. Михаил перекинулся с ними несколькими словами. Сам же примкнул к туристской компании, с которой познакомился еще на пароходе. Они возвращались из похода к озеру Фролиха. Среди них как раз и был Юра Петраковский, ставший впоследствии мужем преподавательницы немецкого языка Инны – веселой и озорной Рыжей Бабы, с которыми Марина, Коля и Михаил ходили четыре года спустя после Байкала по рекам бассейна Витима. Спутники Михаила Лариса и Ваня решили тогда ехать из Иркутска в Москву поездом, но ему не терпелось поскорей вернуться домой, чтобы не засушить и не расплескать в долгой поездке по железной дороге свои драгоценные Баргузинские и Байкальские впечатления. По Лене он совсем не соскучился, да и она его особенно не ждала. Новых встреч с Алей, с которой вступил в связь незадолго до этого похода, Михаил тоже не жаждал. Просто ему хотелось сразу оказаться дома, где он сразу мог сесть за свой секретер и писать, потому что было о чем. Внутреннее уединение в Баргузинском походе, особенно во время ожидания погоды на высоте в ущелье Задохликов, а затем увиденное в ущелье Долсы, в Разбое и Хожалом, принесло свои плоды. В этом походе он внутренне навсегда распрощался не только с Леной, но и с Олей.

У Эдика, разумеется, все складывалось совсем не так. И здесь вместо самых радужных ожиданий сбылось давно надоевшее домашнее зло. Михаил обратил внимание на то, что Эдик нигде ни на минуту не расстается со своей полевой сумкой офицерского образца – должно быть, по давно укоренившейся экспедиционной привычке. Правда, носил он ее в руке, а не на плечевом ремне, и это выглядело несколько странно. Отдав деньги на билет ребятам из Юриной компании, Михаил получил возможность выйти из душного аэропортовского зала на свежий воздух. Он отошел подальше на край газона, еще не сообразив, что делать дальше. Неожиданно его окликнули: «Миша!» – Он обернулся. В трех метрах от него стояла Тамара.

– Тебе тоже надоело сидеть в духоте? – спросил он.

– Да. Эдику обещали через несколько минут дать билеты. Теперь он так и будет торчать у стойки, пока не получит их.

– И это все время, которое у нас с тобой есть?

Михаил вполне понимал, о чем спрашивает, и знал, что Тамара в свою очередь его правильно поймет.

– Да, – подтвердила она.

Не спрашивая больше ни о чем, он обнял Тамару за плечи и притянул к себе. Она целовала его с такой исступленной страстью, словно это могло ей возместить все потери от многолетней жизни с нелюбимым мужем, а заодно и помочь утвердиться в своем праве НЕ принадлежать человеку, который никогда не принесет ей счастья. Будь здесь поблизости хоть какие-то заросли по краю летного поля, она без колебаний пошла бы за ним туда, и они узнали бы друг друга еще ближе. Сейчас не имело значения, что Михаила она тоже не любит, как и то, что и он в свою очередь не любит ее. Это был ее вызов заочному противнику, думающему, что он имеет законные права на ее душу и тело. Но спрятаться было совершенно негде. Когда они немного отстранились друг от друга, Михаил спросил:

– Ты останешься в Томске?

– Нет, поеду оттуда с дочкой в гости к моей маме в Омск.

– А Эдик?

– Не знаю. Может, полетит в какую-нибудь экспедицию консультантом, а то и не в одну.

– Понятно. Кстати, скажи, почему он все время таскает с собой полевую сумку, даже тебе ни на минуту не оставляет ее?

– А-а! – усмехнулась Тамара. – Там у него наган. Он всегда берет его с собой в полевые поездки.

– Ну, а когда он вывозит в поле тебя – свое главное сокровище, ему тем более нужно оружие. Чтобы тебя не умыкнули. И чтобы ты не вздумала убежать. А то кругом столько желающих!

– А то как же? – смеясь, подтвердила Тамара. – Вот и ты тоже!

Свои слова она дополнила поцелуем.

– Какому риску я, оказывается, подвергаюсь, целуя жену вооруженного мужа, находящегося совсем рядом! Давай еще?

Она не возражала. И они еще и еще сливались в поцелуях, прежде чем расстаться навсегда.

Казалось бы, после этой встречи Михаилу больше всего должно было запомниться лицо Тамары, ее глаза, податливые губы и тело, ее умение целоваться. Но нет, рядом с ее именем в памяти сначала возникал образ Эдика и только потом – самой Тамары. Почему этому человеку, источенному многолетней любовной болезнью, до сих пор не встретилась достойная, любящая и сексапильная женщина, которой он мог бы посвятить себя и в ответ обрести свое счастье? Ведь в геологии часто встречались именно такие представительницы лучшей и прекраснейшей половины человечества. Михаил сам был знаком с некоторыми из них. Первой была мать его одноклассника Гоши – Любовь Викторовна. У Михаила никогда не возникало никаких «криминальных» чувств и неприличных влечений – просто она ему очень нравилась, внушая уверенность в своей порядочности и надежности, как и в том, что ее внешняя стройность и красота вполне соответствует внутренней. Потом, уже в студенческие годы, он через Гошу, ставшего потомственным геологом, познакомился с прекрасной девушкой из геологоразведочного института. Ее звали Риточка Фрейберг, и Гошка ухаживал за ней. Через год в альплагере «Алибек» Михаил познакомился еще с двумя обаятельными девушками из геологоразведочного – Майей Влодавер и Лилей Кутюриной. О них тоже было приятно вспоминать, хотя он за ними тоже никогда не ухаживал. В отличие от них, в Тамаре Белецкой чувствовалась не только благая женская сила, но и немалая хищность. Да, она имела право на счастье, как и любой сущий. Но зачем же было тратить свою бесценную жизнь на борьбу и поддержание своей тирании, если она лишь калечила психику любящего мужа, не давая никаких шансов на счастье себе самой? Возможно, это была уже глубоко укоренившаяся болезнь. И именно болезнь оказалась в основе семейной системы издержек – бессмысленных издержек духа, нервов и физических сил. Именно это заменило собой то, что «по идее» должно было бы быть в нормальном семейном союзе: постоянное влечение друг к другу, взаимная поддержка во всех обстоятельствах, как хороших, так и плохих, общие источники воодушевления, взаимное обогащение мыслями, впечатлениями, житейским опытом – и тогда НЕПРОХОДЯЩАЯ ЛЮБОВЬ при условии, что она и начиналась со взаимной любви как неодолимой и возвышающей страсти. Только в сказках последнего условия было достаточно для счастья, представляемого стандартной сказкой: «И стали они жить – поживать, да добра наживать». Современному человеку подобного счастья давно было мало. Начальную любовь приходилось поддерживать взаимными усилиями супругов, иначе она выветривалась, выдыхалась, и дело как минимум кончалось взаимным безразличием, а как максимум – полным крахом созданной по любви семьи. Впрочем, и до создания семьи влюбленные доходили не обязательно.

Машинистка Таня была совсем не похожа на Тамару Белецкую. Впервые увидев ее в информационном центре Антипова, Михаил тотчас воспринял две вещи. Во-первых, ее бюст – нечто предельно близкое к идеалу красоты в крупном исполнении. Во-вторых, ее лицо, не столь удивительно красивое, как ее бюст, но исполненное притягательной силы.

Начальница машбюро Надя представила ему новенькую:

– Моя подруга Таня. Начала работать у нас.

Они пожали друг другу руки. Ладонь у Тани оказалась теплой и влажной – это как-то не соответствовало главному в ее образе. Однако рядом со столь очевидным достоинством любые мелочи отступали на задний план. Около такой женщины невольно хочется притормозить, найти повод для разговора и лучшего узнавания, а там, глядишь, может получиться что-то еще… Бывая в машбюро со своими бумагами, Михаил нередко заставал Таню одну, без Нади. А наедине, конечно, хотелось не только беседовать. И Таня не уклонилась, когда однажды Михаил обнял ее и прижался к ее торсу. Значит, ему не показалось, что Таня тоже тянется к нему. К тому времени Михаил уже знал, что она замужем, и у нее есть дочь. Знал и то, что она долго страдала от какой-то болезни – от какой, он так и не спросил, а она не сказала. Но, видимо, из-за нее в лице осталась бледность как печать чего-то с трудом перенесенного и почти постоянная влажность рук. Михаил спросил, любит ли она своего мужа. Таня отрицательно покрутила головой.

– До него ты любила другого?

– Да.

– Очень сильно?

– Очень. Как только могла.

В тот момент Михаил смотрел на нее сбоку-сверху и понимал, что перед ее взглядом, обращенным к стене, вновь возник облик того, любимого ею.

– Это было взаимно? – осторожно, боясь быть бестактным, спросил Михаил.

– Взаимно, – подтвердила Таня.

– Славу Богу, – облегченно выдохнул Михаил, вспомнив за этот миг о Тамаре.

Таня вскинула голову вверх и всмотрелась в лицо Михаила.

– Ты…ты рад за меня, что так было? – удивилась она.

– Рад, конечно! – подтвердил Михаил.

– Почему?

– Да ведь это больше всего в жизни нужно каждому! Неразделенная любовь – это страшное изнурение. К счастью, ты такая, что тебя трудно не любить, особенно если ты полюбишь.

– Вот как ты думаешь?… Спасибо…

Таня было приостановилась, однако, что-то быстро решив про себя, заговорила вновь:

– Он был очень много старше меня. На двадцать лет. А мне самой тогда было двадцать.

– Это переносимо, – заметил Михаил.

– Конечно, переносимо, – подтвердила Таня, – но время-то шло. Мы были с ним вместе уже пять лет, надо было что-то решать. А у него имелись затруднения.

– Он был женат?

Таня кивнула.

– И любил жену?

– Нет. Он вполне мог оставить ее ради меня.

– Тогда почему?

Таня горько улыбнулась и снова посмотрела Михаилу прямо в глаза.

– Я спросила, а как он представляет себе нашу дальнейшую жизнь?