Без иллюзий

Слава Богу, еще жил, трудился и мыслил на этом свете Делир Гасемович Лахути, ровесник Михаила – личность без изъяна, с какой стороны ни посмотри. Лучшим в себе Делир считал себя обязанным влиянию отца, персидского поэта Абулькасима Лахути, который в молодые годы увлекся идеей совершения социалистической революции на своей родине, в Иране, при поддержке советской России. Революцию, начатую этим поэтом в городе Тебризе, по слезной просьбе российских товарищей пришлось прекратить, ибо, разгорись пожар в Иране, Россия непременно подверглась бы новой иностранной интервенции, а общая разруха в то время не позволила бы ей как-нибудь противостоять. С боями революционеры пробились к советской границе, где их, разумеется, злонамеренно сочли агентами британского империализма, но все-таки вынуждены были освободить. А потом Абулькасим Лахути был в Москве избран одним из секретарей союза советских писателей и запомнился нуждающимся коллегам как человек, готовый помочь им не только своим участием, но даже из личных средств. Насколько велико было внутреннее благородство этого человека, можно было понять из того, какой образ жизни он выбрал для себя из двух возможных вариантов. Первый – вести почти роскошный, во всяком случае – сибаритский образ жизни, который вели знакомые ему иранские коммунисты, признанные советским правительством в качестве полезных кадров на будущее. Второй вариант – жить в бедняцкой стране по совести, зарабатывая своим трудом, как все остальные люди, строящие социализм в сплошном капиталистическом окружении. Поэт выбрал второе и пошел работать наборщиком в типографию, печатавшую газету на фарси. Так он, наверное, обеспечивал себе еще одну жизненно важную вещь – общение с родным языком.

Да, Делир был, скорей всего, прав, считая, что лучшим в себе, особенно гуманной настроенностью к окружающим людям, обязан своему отцу. Нечто сходное Михаил ощущал в себе от своего отца. Живой пример поведения родителя – это ли не главное средство воздействия на психику и поведение сына – независимо от того, родной ли ему отец по генам или нет. Вот духовное – то родство и предопределяло самые основы в будущей самостоятельной личности. Об отце, поэте и революционере, Делир рассказал Михаилу сам, ощутив в собеседнике искренний интерес к человеку, о котором тот знал очень мало, но чью значимость ощущал интуитивно. Со стороны Делира это была откровенность в ответ на откровенность. Михаил дал ему прочесть свой первый роман и просил высказать именно то, что тот о нем подумал.

Их дружеское откровенное общение в глазах Михаила выглядело и очень доверительным и запоздалым. Они были знакомы, правда, всего чуть-чуть, пятьдесят два года, со студенческой поры, встречались еще через десяток лет, пока спустя еще несколько лет оба не оказались на одном профессиональном поприще разработки информационно-поисковых языков. Правда, Делир там уже занимал видное положение, тогда как Михаил только что на него ступил. Однако через какое-то время они уже встречались как знакомые друг с другом коллеги, хотя дальше обмена мнениями по рабочим вопросам специальности дело почти никогда не заходило. Из всех известных Михаилу специалистов по информационному поиску, имеющих ученые степени, не считая уехавшего в Америку Влэдуца, он готов был просить одного Лахути стать научным руководителем своей возможной диссертационной работы, но так и не решился это сделать. Что удержало его от этого шага, Михаил и сам себе не мог толком сказать. Постеснялся просить об одолжении уважаемого и занятого человека, слишком мало по существу знакомого с тобой? Да, эта мысль сидела в голове у Михаила. Боялся, что Лахути сочтет представленные Горским мысли и находки не дотягивающими до уровня полноценной и нехалтурной диссертации? Да, боялся, хотя и не очень сильно. Ждал какого-то проявления высокомерия со стороны Лахуты к себе, значительно уступающему ему в известности? Почти нет, не ждал, потому что позиция высокомерия по внешним признакам никак не шла Лахути, но ведь одни лишь внешние признаки могут обмануть. И все это вместе оказалось сильнее желания обратиться к Делиру с просьбой о принятии на себя научного руководства по работе не самого близкого из его коллег. Больше того, Михаил не без внутренней борьбы решил попросить Делира прочесть его роман, зная, что тот продолжает работать в гуманитарном университете, будучи пенсионером уже пятнадцать лет, и что у него нет столько свободного времени, чтобы спокойно, без натуги, прочесть объемистую книгу. Но на этот раз Михаил все же решился и позвонил Лахути. Михаилу показалось, что Делир был немало озадачен просьбой и отнюдь не загорелся желанием во что бы то ни стало прочесть роман странного коллеги, потому что после секундного замешательства он спросил Михаила, в каком виде существует этот роман. Михаил успокоил его, что рукопись набрана на компьютере и он может представить распечатку. Тогда Делир согласился, но предупредил, что быстро прочесть не успеет. Для Михаила это уже не имело значения – сколько потребуется, пусть столько и читает.

Однако с чтением Делир справился быстрее, чем можно было ожидать. Сидя рядом со своим гостем на диване, Михаил приготовился выслушать его суждение о собственном опусе. Делир начал с того, что выделил в романе четыре разных плана описания: Первым был назван план описания жизни работающего интеллектуала в профессиональный среде; вторым – описание социального фона жизни в обществе; третьим – описание походов и центрального в романе путешествия; а четвертым – отношения героя романа и женщин. Насчет четверного плана он сразу предупредил, что о женщинах ничего говорить не будет, но обо всем другом рассказал. По всему было видно, что их позиции и взгляды по множеству предметов были сходны или совпадали. Делир даже особо отметил язык автора, найдя его грамматические конструкции сложными, но ясными и хорошо согласованными во всех элементах речи. По поводу же реалий жизни в обществе вообще и на работе в частности, Делир, прежде чем высказаться по существу, вдруг спросил: «Вы знаете, что означает аббревиатура ППКС»? – «Нет», – отозвался удивленный Михаил, – «Она раскрывается так: подписываюсь под каждым словом».

Такого Михаила, признаться, не ожидал. В том, что походная часть романа произведет на читателя впечатление, он не сомневался. Но вот по поводу всего остального суждения могли быть самые разные. Впрочем, напомнил себе Михаил, о женщинах и отношении к ним героя романа Делир предпочел не высказываться, хотя там было, о чем поговорить.

Вот так на последнем участке финишной прямой жизни приоткрывалась вдруг почти напрочь упущенная возможность для гораздо более разностороннего общения двух людей, о которой они оба прежде и не думали. Разумеется, атмосферу их беседы нельзя было даже мысленно экстраполировать на ту, которая – это не исключалось – окружила бы их в случае возникновения явного интереса друг к другу много лет назад. Мало ли у каждого бывает близких знакомств с другими людьми, которые выпадают из общения по каким-либо мотивам с одной или обеих сторон? И все же подтверждалась старая истина: «Лучше поздно, чем никогда!» Во всяком случае, Михаил об общении с Делиром Лахути думал именно так. Делир Гасемович принадлежал в сознании Горского к тем немногим, кто не перестал вызывать у него интерес.

Зато тех, кто перестал, было достаточно много. Продолжают ли они жить, что-то делать или как-то себя проявлять, Михаила совсем не занимало. Если бы без малейших стараний с его стороны к нему поступали сведения об этой публике, он, разумеется, специально не затыкал бы ушей, а, напротив, сопоставил бы услышанные новости с тем, что знал о ком-то из таких людей прежде, чтобы убедиться, совпадают ли прежние представления о них с появившимися в более позднее время, а если он когда-то и делал насчет них прогнозы, то сбылись ли они. С точки зрения проверки умудренности жизненным опытом это следовало признать не лишним, даже если исходить из позиции безразличия к тем из знакомых, кого Милостью Божией уже давно не было видно рядом с ним в жизни.

А о чем же на самом деле хотелось знать, с кем хотелось общаться, какие занятия – из числа доступных – оставались или становились привлекательными и желанными?

Знать хотелось бездну всего – и о том, насчет чего власти не разрешают рассказывать современникам и историкам насчет серьезных событий в разных эпохах; и о том, какие возможности и ловушки ожидают детей – индиго в самом скором времени; и о том, получится ли в возрасте старости освоить хотя бы основные эзотерические истины о подлинном, но не проявленном Мироустройстве, о действительном месте Земного человечества в сонме мыслящих и познающих Истины (либо обладающих Истинами) существ.

Было бы так интересно анализировать и ассоциировать ранее неизвестные факты с теми, которые прежде удавалось по крохам собрать, стараясь извлекать для себя и других представления о том, что происходило на самом деле и – тем более! – почему.

А заниматься хотелось следующим: удовлетворяя посильным образом любознательность, излагать свои мысли и впечатления, описывать события, которые так или иначе касались и всех, и тебя. Ведь мозг, накаленный попавшей в него информацией, жаждал непрерывной ее переработки и внятного, по человеческим понятиям, культурного изложения, которому для вящей убедительности хотелось придавать музыкальность, поскольку она сама по себе присуща речи, но, как выяснилось в процессе литературной работы, ее по возможности следовало специально проявлять. Это было бы, как и прежде, поглощающим занятием, только более свободным и широкозахватным в смысле тем и предметов, коим, конечно же, нет числа.

Желанными оставались только близкие любимые люди вместе с собаками. В редеющем кругу родных существ продолжать жить и действовать пока еще было все равно радостно даже на фоне потерь. С теми, кто ушел, повышались шансы скоро увидеться. Но поспешать за ними все равно не хотелось, пока рядом с тобой на Земле жила твоя любовь. Как-то не верилось, что без нее действительно оставалась бы настоящая заинтересованность в продлении жизни. Ведь тогда основным ее содержанием стала бы тоска. А что до рода занятий в окружающем одиночестве, то, наверное, самым осмысленным было бы такое, как при отправлении во всякое плавание – отдавать концы от пристани один за другим. И делать это, сохраняя присутствие духа, если, конечно, их и без тебя как-нибудь не отдадут.

Но из-за этого ничего в мире не могло измениться. Вместо состарившихся актеров в театре жизни на авансцену всегда выдвигались новые, свежие кадры, для которых обязательно надо освобождать место, чтобы не погубить человечество вообще. Мечты о вечной жизни в одном неизменном теле, занимающие так много места в сознании многих людей, особенно сверхбогачей и верховных правителей, на самом деле не имели под собой ничего кроме безумного эгоистического страха перед кончиной благоденствия, как они его понимали, и полного неведения относительно вечного существования духа. Короче, бессмертие они представляли себе совсем не так и не там, где оно действительно имеет место. Вот к этому – то и следовало осознанно готовить себя по мере приближения к видимому финалу земного бытия. И в этой связи можно было только пожалеть, что воспитанникам западной вещной цивилизации так не хватает для этого знаний, накопленных на Востоке, и решимости действовать в соответствии с ними.

Сколько еще лет, десятилетий, веков понадобится для конструктивного восприятия древних знаний и ликвидации зияющей пропасти, разделяющей культуры Запада и Востока, чтобы страх перед смертью сменился бестрепетным ожиданием перехода в Вечный Мир, предсказать было невозможно.

А ведь всего-то и надо было понять, что в словах знаменитого советского авиамарша: «Мы рождены, чтоб сказку сделать былью» – просто следовало бы представлять себе другую сказку – не земную, а воистину Небесную. – сказку о полетах среди незнаемых или забытых Миров, действительно существующих, а не иллюзорных.

Но пока и в мечтах не удается представить родную страну свободной от абсурдных идей и поступков. В нашей России (а «не в этой стране», как говорят ныне прозападные модники) после краха противоестественной коммунистической иллюзии с энтузиазмом подхватили новые. Дескать, царь Николай II, своим управлением доведший государство до разрушительного взрыва, который смёл и всю царствующую династию и почти целиком духовное сословие, оказывается, на самом деле святой человек, а спасители новой России от голодной гибели Борис Ельцин и Егор Гайдар организаторы геноцида русского народа. Исключительно волевой и бессовестный, но в остальном бесталанный карьерист себялюбец, под началом которого своих войск было погублено в пять раз больше немецких Георгий Жуков объявлен величайшим полководцем всех времен и спасителем отечества, невиновным ни в чем, кроме исключительной доблести…в сокрытии правды. И, веря хорошо оплачиваемой пропаганде, многие соотечетсвенники считают, что это действительно так, тем более, что и с церковного амвона им не кричат: «Православные! Братья во Христе! Очнитесь! Вас опять путает Дьявол! Вам что – не жаль деток своих?» Но зачем кому-то нарываться на резонный ответ: «А чего их жалеть? Они теперь живут лучше нашего. Это им свойственно смотреть на нас с презрением и жалостью».

Так-то оно так. Но люлька качелей, падая вниз по одну сторону качельного маятника, взлетает на высоту по другую сторону, чтобы сверзнуться вниз уже оттуда. Не надоело ли качаться туда-сюда всей великой страной – каждый раз с новой иллюзией? Не лучше ли каждому глубоко задуматься на этот счет?