Долгое прощание с близким незнакомцем
Такая вот метаморфоза произошла в моих мироощущениях и самооценке жизни. Неужели от того, что я с коллегами слонялся сегодня по этому круглому пятну, по следу, оставленному в лесу залетным аппаратом? Хм!.. А если и вправду так? Что и говорить, о Нине я давным-давно не вспоминал! А тут – бац, и… Такая странность требовала объяснения. Если мне одному было устроено радикальное промывание мозгов – значит, ерунда, не стоит внимания. Если же кому-то еще из нашей экспедиции, то это уже другое дело. Тогда оно могло означать, что нам всем, приобщившимся к поиску НЛО, устроили серьезную умственную перетряску, дабы мы уяснили себе, что является действительно жизненно важной ценностью, а что нет.
И мне так страстно захотелось прямо сейчас разбудить для разговора Андрея, что я с трудом заставил себя отложить обсуждение этой проблемы до утра.
Проснулся я поздно – должно быть, сказалось долгое бдение со странными открытиями. К Андрею я присоединился только за завтраком и до выхода на плешь успел только сказать, что хочу с ним поговорить. Видимо, мое усталое не выспавшееся лицо подсказывало, что со мной не все в порядке. По дороге к вершине холма мы отстали от остальных, чтобы нас нельзя было слышать.
– Андрей, – сказал я, решив обойтись без вступления, – сегодня ночью без сна мне пришло понимание, что я совершил коренную ошибку в своей жизни, не женившись на одной женщине, с которой был счастлив и которая любила меня.
Андрей коротко взглянул мне в лицо. Он был удивлен. Я продолжил.
– Я тогда решил, что не имею права тянуть ее из столичной обстановки в страшное захолустье, а сам от жизни в этом захолустье не желал отказываться, потому что там мне замечательно леталось. Но я говорю тебе об этом не потому, что раскаялся и хочу поделиться с кем-нибудь. Я о ней даже мельком не вспоминал долгие месяцы, а тут – раз, и все ошибочное вмиг стало ясно. И я подумал – а вдруг это оттого, что мы побывали на плеши, на месте посадки пришельцев, а там осталось нечто действующее на наше сознание, встряхивающее и активизирующее наши мозги? Вот и хотел спросить у тебя – ты по себе ничего похожего не замечаешь?
Пораженный Андрей так и замер на месте. Он с трудом сглотнул слюну и только тогда ответил:
– А я думал, это только со мной.
– Любовь? – спросил я.
– Нет, как раз наше нынешнее занятие.
– Уфология? В целом?
– Да. Я всегда ведь был уверен, что занимаюсь стоящим делом.
Можешь смеяться, но в какой-то момент я страшно испугался за судьбу человечества перед угрозой вторжения инопланетян. И это тогда, когда остальные боялись чего-то более реального – ядерной войны. Герберт Уэллс, конечно причастен к этому. Но я воображал и кое-что пострашнее его «Войны миров». Я вдруг ясно понял, что они знают об устройстве мира неизмеримо больше нас. Что в таких условиях мы могли бы им противопоставить, даже с ядерной бомбой в руке? Мне представилось, что мы – это муравьи, пересекающие тропинку, по которой шагает, человек, даже не замечающий их и давящий их сотнями. Получалось, что вероятность сохранения на Земле нашей человеческой породы была не выше, чем у тараканов, против которых в каждом жилище ведут нескончаемую химическую войну. Но тараканы-то жизнеспособней людей! Так что же нам делать, если пришельцы разрушат нашу цивилизацию? То, что они попервоначалу ничего против нас не предпринимали, еще ничего не значило. Мало ли – может, пока еще только заслали разведчика, а главное начнется потом. Но в любом случае нам пока явно давалась пауза, и я подумал, что, в частности, мой личный долг состоит в том, чтобы самому попытаться узнать о них как можно больше, вдруг и у них обнаружатся какие-то слабости и это даст нам какой-нибудь шанс. Я даже и не думал, что собирается предпринять в отношении пришельцев наше родное советское правительство, равно как и правительства других стран. Я сразу понял, что обращение к правительствам не то что за спасением, но даже за помощью в исследованиях совершенно бессмысленно и бесполезно. Они заняты только одним – запретить нам думать об НЛО и пришельцах и что-либо о них узнавать. Тут все были поразительно единодушны – и капиталисты, и коммунисты, и церковники. Массы не знают – значит, нет проблем. Тогда-то я и приступил к самостоятельному сбору и обобщению всех данных, которые был в силах добыть из любых источников. В первую очередь я пытался выявить из всех полученных фактов нечто свидетельствующее о причинах их интереса к Земле и ее обитателям. Никакой ясности! Военные конфликты они внимательно наблюдают, но в войну не вмешиваются. Для внесения определенности в нашу будущность – почти ничего не следует. Наблюдают за нами. Слегка, как говорится, над нами экспериментируют. Иногда балуются, озорничают.
– Как?
– Например, по своему произволу разгоняют, невзирая на попытки машинистов противодействовать этому, железнодорожный состав, потом сами его притормаживают. Нашими техническими достижениями не интересуются. Скорее – демонстрируют к ним свое крайнее пренебрежение. В их присутствии глохнут работающие моторы, останавливаются часы, врут самолетные приборы. В общем, шкодят помаленьку, как ребятишки. Только им по шее не надаёшь. Будут ли они серьезно вмешиваться в наши дела, захватывать нашу среду обитания – до конца непонятно. Во всяком случае, такие возможности перед ними открыты, а их сдержанность может быть временной. Впрочем, можно, пожалуй, сделать вывод, что захват планеты и истребление человечества нам пока не грозит. Хотя уже давно ясно – их тут в сумме столько, что только дай сигнал – и дело будет сделано. Заинтересованы ли они в захвате землян в качестве рабов или экспериментального материала, тоже пока непонятно. Некоторые уфологи подсчитывают, сколько людей исчезает с планеты бесследно. Счет идет на тысячи. Раньше у меня была надежда, что хотя бы некоторых из них забирают за тем, чтобы научить тому, чего мы не знаем. Но сегодня ночью – я тоже долго не засыпал – я с полной определенностью понял, что никакими своими знаниями, каких нет у нас, они с нами делиться не будут. Ни из гуманных соображений, ни из каких других. Благодетелями для людей они не сделаются и чудодейственного облагораживающего воздействия на нас не окажут. Их позиция – покуда развивайтесь, как умеете, а мы посмотрим. Конечно, и на том спасибо, что не станут истреблять, как тараканов и крыс. Но к чему я это говорю? Сегодня все занятия уфологией в пределах наших возможностей бесперспективны и бессмысленны. Мы будем знать о них что-то сверх той малости, которую уже знаем, только в тех случаях, когда они сами этого пожелают. Но становиться объектами изучения с нашей стороны они не желают. И не допустят.
Вот, что я надумал сегодня ночью после пятнадцати лет усилий и, если хочешь, служения этой идее – мощный вывод насчет главного занятия жизни, не правда ли? – заключил Андрей чуть дрогнувшим голосом.
Дрогнуть, действительно, было от чего. И ему, и мне.
Оставшийся путь до вершины холма мы проделали молча. Хотелось найти утешительные доводы, чтобы не дать самим себе пасть духом, но в голову ничего не приходило. И мы занялись рутиной, повторяя вчерашние наблюдения с радиометром и рамкой так, словно ничего не произошло. И все-таки мы уже знали, что так долго продолжаться не может. Вот вернемся назад из этой пробной экспедиции, и тогда придется решать. Все сразу. И насчет уфологии, и насчет познания. И насчет любви… И только то, что и тебе, Андрей, и мне в одну и ту же ночь после посещения плеши пришло ясное понимание теперешнего нашего состояния – это действительно феномен. И в нем очень даже стоило разобраться.
– Я рад, Коля, что ты поделился со мной, – обронил вдруг Андрей. – Знаешь, надо бы, ну, само собой, деликатно, выспросить у ребят, чего там с ними – было что или нет?
– В интересах исследования надо бы, – подтвердил я. – Я, пожалуй, готов поговорить с Саней Березиным, а с остальными лучше попробуй ты. Все-таки дело интимное. Об иных вещах и с самим собой говорить нелегко.
Андрей подумал, прежде чем ответить.
– Да, тайны у всех могут быть. Но нас-то интересует не сам предмет этих тайн, а было ли внезапное разрешение связанных с ними проблем.
Как всегда, его формулировки отличались строгостью и законченностью. Я подумал, что и мне не мешало бы добиться от себя подобного же прояснения смысла в устной речи, какое свойственно обычно только письменной. Может, у Андрея так выходило оттого, что он много писал?
– Поговори с Саней, – продолжил он. – А я знаешь, о чем вспомнил? О «Солярисе» Станислава Лема. Помнишь, как разум-океан действовал на психику людей, материализуя то, что их беспокоило? Все-таки гений этот пан Станислав. Тебе нравится этот роман?
– У Лема мне почти все очень нравится, – сознался я, – всегда готов снять шляпу перед его умом и думаю, что ему дано было видеть куда дальше нашего. Великое достояние человечества… А уж какой у него дар сатирика – залюбуешься! Чего стоит образ перегревшихся искусственных мозгов-«гениаков»! Или перевод нормальной бытовой польской ругани на формализованный язык инопланетных киберов: «А, мать вашу сучью, дышлом крещенную!» – «Предок четвероногого млекопитающего по материнской линии, подвергнутый воздействию частью четырехколесного экипажа в рамках религиозного обряда». Это из «Вторжения с Альдебарана», – пояснил я.
– Да я помню, – рассмеялся Андрей.
– Слушай, – сказал я, – а может, Лем прав и в том, что оборониться от вторгшихся киберов можно будет облаками перегара этилового спирта?
Андрей снова рассмеялся и пожал плечами.
– Обожди! – пронзенной одной догадкой, выкрикнул я. – А что, если у Ивана, который выпил больше всех, не было никаких изменений за прошедшую ночь?
Андрей, не снимая моей руки, которой я ухватился за его плечо, повернул ко мне лицо и вдруг очень серьезно подтвердил:
– А что? Очень может быть. Надо только выяснить, думал ли он о чем, или спал без задних ног.
– Мог не думать, но видеть во сне что-то знаменательное или подсказывающее, – продолжал настаивать я. – Саню попрошу узнать. На Саню он не обидится. Вот будет номер, если славянская защита по Лемму в окажется эффективной!
– Ну, пока не стоит заглядывать так далеко, – сдержанно улыбнулся Андрей. – Тем более что к такому способу самозащиты наши народы всегда в состоянии полной готовности – что русский, что польский. Хорошо бы узнать, нет ли чего-то еще – как бы это выразиться – чего-то более модернового?
Нам стало весело. Вполне угрюмо начавшийся день вдруг обернулся приподнятым настроением. И отчего? А просто вспомнились шутливые высказывания великого человека. Боже, спасибо тебе за таких людей, как доктор Станислав Лем!
Саня Березин выслушал меня со вниманием. Мы уже вернулись с плеши, проведя повторные наблюдения. За сутки никаких заметных изменений в тех «параметрах», которые мы вчера определили, не произошло.
Саня, как человек непредвзятый, был настроен скептически. По себе он ничего особенного этой ночью не заметил, если не считать того, что ему пришло в голову насчет диагноза, поставленного им одному поселковому пенсионеру. Саня не стал вдаваться в подробности, но теперь клиническая картина ему представилась в новом свете, и он подумал, что надо бы направить пациента в город для еще одного обследования. Неожиданно Саня сам спросил меня:
– Ты что, думаешь, это не случайно?
В ответ я пожал плечами:
– Не знаю, Сань. Тут тебе видней. Но если ты раньше нисколько не сомневался в своем диагнозе, а тут вдруг взял и усомнился, то это, возможно, и неспроста. Ты этим пациентом давно не занимался?
– Да месяца три.
– И, уходя с нами из Важелки, не думал о нем?
– Нет.
– Тогда степень неслучайности повышается.
– Пожалуй. И все же…
– И все же ты бы не спешил?
– Да.
– А я и не спешу. Просто запомню, что троим – Андрею, тебе и мне ночью пришли-таки в головы необычные умозаключения. Это не часто происходит по ночам. Ведь так?
– Так. А у других не спрашивал?
– У них Андрей спросит. А тебя я прошу узнать у Ивана.
– А о чем мне его спрашивать?
– Да о том же. Быстро ли заснул? Если нет, думал ли о чем и пришел ли к неожиданным выводам. Если не думал, а спал, не снилось ли чего странного или удивительного. А почему спрашиваешь – вон Андрею, Николаю, да и мне в голову лезло то, что обычно на ум не приходит.
– Ну, вот ты бы его сам и спросил. Все складно, все путем.
– Да нет, – отмахнулся я. – Мне он может постесняться ответить. Я посторонний, а ты для него все-таки свой.
– Ладно, попробую, – пообещал Саня. – Неужели такое возможно – пришел человек на какую-то плешь, а у него от этого мозги иначе закрутились?
– А почему нет? На сеанс гипноза, например, приходят, а там выделывают то, о чем и представления не имели.
– Ну, то гипноз. Сознательная манипуляция чужой психикой.
– А почему им, инопланетянам, это не доступно? Кто их знает, насколько они продвинулись в психиатрии и психологии? Мы ведь пока, насколько я представляю, все еще на младенческом уровне знаний о психической энергии. Если они настолько обошли нас в области летательных аппаратов, могли обставить и в этом деле.
– Допускаю. В таком случае нам-то что делать?
– Прежде всего, наверное, остерегаться их. В частности, поменьше времени проводить в местах их приземлений. Мы уже подверглись, а, возможно, еще и пострадаем. Но другим-то зачем поступать неосмотрительно, вроде нас?
– Сыграем, значит, роль подопытных кроликов?
– Да нет, наверное, свою собственную роль. Как всегда у людей. С помощью обычного метода проб и ошибок.
– Ничего не скажешь, обрадовал! И чего это я, дурень, связался с вами!
Саня неожиданно расхохотался:
– Думал, приличные, умные люди. А они вон во что втравили!
Я пытался понять, смеется он над собой или обвиняет нас.
Саня лукаво посмотрел на меня.
– Ну что, умники? Мало того, что сами неведомо куда лезете, да еще и честной народ подбиваете черт знает на что?
У меня отлегло от сердца.
– Как же, – в тон ему ответил я, – тебя собьешь! А вдруг ты и впрямь теперь лучшим лекарем станешь, чем прежде? Все равно останешься недоволен, что втравили тебя?
– Нет, этим недоволен не буду, – серьезно сказал Березин. – Ради такого не жалко.
– Ну, смотри. Теперь ты знаешь, что мы потенциально опасны и, в общем, не совсем те приличные умные люди, за которых себя выдавали.
– Совсем не те.
– Как считаешь, нам есть смысл понаблюдать за собой еще одну ночь?
– А мне что? Наблюдайте. Медицине никак не обойтись без клинических наблюдений.
– А сам-то что? Не желаешь больше подвергаться?
– Нет уж, меня на Важелке больные ждут. Хорошо бы сегодня к вечеру с Иваном до дому добраться. Сами-то без него не заблудитесь?
– Нет, за нас не бойся. А ты доро́гой, будь любезен, Ивана порасспроси.
– Да нет, я уж лучше сейчас расспрошу, а то вы тут будете подпрыгивать от нетерпения.
– Давай! – кивнул я.
С Иваном Саня разговаривал недолго. Он вернулся ко мне с расплывшимся в ухмылке лицом.
– Спросил Ивана, как прошла ночь, а то другие жалуются на бессонницу и на то, что в голову лезла всякая ерунда. А он мне: «Не-е. Я спал хорошо. Как лег, так уснул». «А во сне, – спрашиваю, – что-нибудь удивительное было?» В ответ он плечами жмет, думает. «Нет, – говорит. – И во сне ни о чем не думал. Только сильно пожалел». «Кого пожалел-то?» «Да не кого, а чего. Помню, на свадьбе у брата столько выпивки было, я прямо заранее обрадовался. А выпить вровень со всеми так и не пришлось – надо было срочно в кузницу идти, ремонт трактору вот так потребовался». Саня, копируя Ивана, чиркнул ладонью по горлу. «Когда вернулся, всё уже упили. Уж так я тогда расстроился. А сегодня, во сне, расстроился еще больше».
– Так ему выпить хотелось? – спросил я Саню.
– Я тоже так подумал. А он говорит – нет. Просто жалость страшная пришла по этому поводу. И все.
– А он вообще как, здорово пьет?
– Пьет-то, конечно, как следует, но чтоб совсем запойным был – нет, этого пока нет.
– Значит, необычной была только эмоциональная острота воспоминания?
– Точно.
– Но и то результат. У одних неожиданное прозрение, у других странное обострение чувств. И там, и тут что-то необыкновенное.
– Ну, скорее, просто отличное от сложившегося стереотипа, – уточнил Саня.
– Вот именно, – согласился я. – Чем это все-таки вызвано? У геологов наших тоже обнаружилось прочищение мозгов. Андрей выяснил, что у двоих, как и у меня, – личного, любовного характера, еще у одного – насчет того, кто его подставил так, что ему в ВАКе зарубили диссертацию, еще у одного, что его призвание – не чистая геохимия, а история глобальных катастроф. Так что видишь, Саня, все мы на сто процентов дружно подхватили способность лучше чувствовать или соображать. Надолго ли, неизвестно, но на сегодняшний день вроде бы так. Что можно сказать по поводу данной клинической картины?
В ответ Саня сочувственно пожал плечами:
– Еще раз поночуйте, вдруг все пройдет.
– А вдруг все усилится?
– Считай тогда, что это тяжелый клинический случай.
– А не феномен развития способности извне?
– И это возможно.
– Ладно. Так и будем думать. Вы с Иваном сейчас пойдете?
– Да, сейчас.
– Ну, счастливо.
– Надеюсь, завтра или послезавтра вернетесь?
– Постараемся.
VIII
После ухода Ивана и Сани мы с Андреем остались на время вдвоем. Руководитель экспедиции выглядел более задумчивым, чем обычно. Я не знал в точности, что его занимает, но думал, что мысль его вертится по существу вокруг одной проблемы – случайно ли проявились изменения в нашей ментальности, или нет. Неожиданно Андрей взглянул мне в лицо и задал вопрос:
– Скажи, Коля, а ты действительно до этой ночи не думал, что ошибся, прекратив отношения с той женщиной?
Я удивился.
– Действительно не думал.
– А тебе не кажется, что все дело в том, что ты ее недавно видел?
– Я? Видел?
– А что, нет?
Я начал лихорадочно соображать, что он имеет в виду. Андрей, видя мои затруднения, поспешил напомнить:
– Ну, в Вятке, в аэропорту, мне показалось, что жена твоего друга и ты… в общем…
– … были любовниками? – закончил я за него. – Действительно были. Еще до того, как она вышла замуж за Сашку Василькова. А-а! Так ты решил, что прошлой ночью я думал о ней?
– А разве нет? Я решил, что это она. Такая эффектная женщина… Неужто нет?
– Хм! Женщина она действительно эффектная. Спорить не о чем. Но я думал совсем о другой. Ее воздействие было много сильнее. Не знаю, как бы об этом сказать. Вот! Ты представляешь себе героиню рубенсовских картин – его вторую жену Елену Форман?
Андрей кивнул.
– Ну так вот, я думаю, что Рубенс чувствовал в своей жене то же самое, что и я к той, о которой тебе рассказывал. По крайней мере, я не вижу иных причин, почему Рубенс не хотел или не мог писать других женщин.
Андрей снова кивнул. Он молчал И я понял, что встреча с Инкой оказала на него несравненно большее воздействие, чем на меня. Пожалуй, впервые я подумал об Андрее не только как о человеке, посвятившем себя служению науке. Или это участь любого из нас, у кого с той или иной частотой изнутри распирает брюки, – думать о посвящении себя чему-то, а потом обнаружить, что посвящать себя прежде всего нужно совсем другому делу и уж, конечно, не неопознанному объекту – ум значил тут много меньше других ценнейших качеств – способности чаровать или возбуждать своей красотой. Как плохо мы знаем себя и других! Ждем одного, наблюдаем другое и порой ведем себя так, словно это были не мы. Где оставались при этом наши прежние вкусы и принципы? Как это все отступало! Ведь принципы-то не испарились, а вкусы не менялись на противоположные. Просто внутри происходило очень быстрое и неожиданное преображение под влиянием особых свойств наблюдаемого объекта, наделенного привлекательностью и красотой. Красота подавляла сопротивление, если только оно возникло. Сомнения она тоже разрешала в свою пользу. Действительно, что надо было бы считать всеобщим эквивалентом – золото или красоту? Красота могла достичь большего, чем золото, даже несмотря на то, что за него очень нередко покупали и красоту, только не очень-то прочно и надежно. Если судить о причинах, которые заставляли мужчин выдающихся творческих способностей и ума вступать в связь или в брак с женщинами, не обладающими ни тем, ни другим, то виновницей опять-таки выступала красота как высшая ценность и действительно всеобщий эквивалент.
Я подумал, что ничего не знаю о личной жизни Андрея. Единственное, о чем я получил определенное представление, так это о том, что он слегка позавидовал, когда заметил Инку и ее пристрастие ко мне. Возможно, эта зависимость еще больше усилилась после того, как он услышал, что эффектная и прекрасная Инка сильно уступала другой красавице, опять-таки неравнодушной ко мне, от которой я по собственной дурости улетел на свой крайний Северо-Восток. Видимо, в жизни Андрея с женщинами обстояло не благополучно, и об этом действительно стоило пожалеть, даже если именно из-за этого уфология обрела своего рыцаря. На самом деле его шансы обрести скрытые от нас знания об инопланетянах были существенно ниже шансов рыцарей круглого стола – таких, как сэр Персиваль или сэр Галахад, – добыть Святой Грааль. Но вот дал же человек слово хранить верность новой науке! Однако и ему становилось не по себе, когда в поле зрения попадались такие, как Инка, которые любого проймут и заставят не раз подумать, а то ли они выбрали для своего служения?
У меня и раньше не было случая невзначай расспросить Андрея о его семье, а теперь это стало и вовсе неудобным – все равно как специально взять, да и надавить на больное место. Так что если он сам не скажет, уж не узнаю. А жаль.
Новая ночь наступала не очень скоро. Я маялся в ожидании темноты. Вечерний холод как будто старался пораньше затолкать нас в палатку, однако долго лежать в ней без сна не хотелось. Я притащил несколько упавших тонких сосновых стволов. Против ожидания, положенные в хорошо нажаривший землю костер они горели совсем неплохо, и около огня было вполне тепло. Мы, оставшиеся шестеро, сидели на бревнах по обе стороны костра и умиротворенно беседовали после еды, попивая чаек.
Андрей поинтересовался, довольны ли ребята, что выбрались в поле. Геологи только усмехнулись.
– Сколько лет, бывало, мы только и ждали этого дня, – сказал Игорь. – В городе забываешь все тяготы экспедиционной жизни, и начинаешь страшно скучать о вольной жизни, когда не надо ездить на службу, когда большую часть суток ты сам себе хозяин, даже в том, что касается работы. Да что тут объяснять? Кругом тайга или тундра или степь или горы – вот и иди, куда тебя ведут мечта и служебное задание. Вспоминаешь, что для этого ты, собственно, и родился – бродить по свету, узнавать, смотреть, понимать. Бывает, конечно, что и на ходу мучаешься мыслями о поиске породы, но это редко – чаще о грузе на плечах. А сбросишь его – и видишь мир и красоту.
– Красотой, конечно, любуешься, – подхватил тему Матвей. – Это конечно. Но только когда бываешь без груза. А с грузом тогда уж наоборот – о городе с нежностью вспоминаешь и начинаешь себя проклинать: эх ты, дурак-дурак!
– Ну, это в порядке вещей, – согласился Игорь. – Ни в городской, ни в полевой жизни совершенства нет. На лоне природы обычно совсем не рай, но иногда он там все-таки бывает. Зато в городе, самом по себе, рая не может быть безусловно.
– В самом по себе? – переспросил Андрей.
– Ну да, в самом по себе, – подтвердил Игорь. – Хотя и там может случиться райское житье на несколько дней.
– Это как? – спросил Андрей.
– После приезда. В постели с любимой женщиной, – объяснил Игорь. – Но ведь любимая женщина – это не исключительно городская принадлежность, даже если женщина по преимуществу горожанка?
– А ванна, чистые простыни, шампанское и стол на двоих? – вставил Валентин.
– Все это хорошо, очень хорошо, – кивнул в знак согласия Игорь. – Но разве хуже, если ты со своей экспедиционной спутницей в прочной и непроницаемой для колгаров и дождя палатке, и у вас теплый уютный спальный мешок на двоих, особенно если не холодно, и можно лежать поверх него, если до этого вы выкупались в озере или реке, а ради любви и азарта выпили какую-нибудь ягодную настоечку на разбавленном спирту? Господи, да за такое счастье все на свете отдашь! Что, с тобой не бывало? – закончил Игорь, обращаясь к Валентину.
В ответ тот загадочно улыбнулся. И в этой загадочности мне ясно привиделась смесь радости и гордости за то, что такое действительно бывало, пополам с грустью из-за того, что оно прошло. Он поймал мой пристальный любопытствующий взгляд и, не желая открываться, своим вопросам перевел внимание собеседников на меня:
– А с тобой пилот, такого не случалось?
Вопрос Валентина застал меня врасплох. Я как раз вспоминал, как провел день, ночь и еще одно утро в отдаленной геологической партии, когда дождь и низкая облачность прочно прижали мой самолет к земле. Начальницей там была женщина лет двадцати восьми. Невысокая, но ладная, с волевым лицом и исключительно выразительными глазами. Собственно, она увидела меня, а я увидел ее и еще то, что она во мне увидела. В партии ее явно уважали, потому что изо всех сил старались не тревожить нас. У Лили была своя палатка. В ту пору я все свое еще носил на себе. Переодеться было не во что. Сверху лило. Я промок.
