Теплыми руками

Я показал на дверь и строго сказал:

– Иди отсюда! И учти, если вздумаешь прийти еще раз, я тебя выгоню.

– Мы уже на «ты»? – делано удивилась адвокат. – Ладно, я не возражаю. А теперь я расскажу вам всю правду. Вчера вечером мне позвонила моя сестра Светка и сама предложила вести твое дело. Только потом я поехала к твоей жене.

Я насторожился. Скорость созревания довольно любопытной интриги могла смело соперничать со скоростью перепуганного страуса.

– А почему сестричка-следователь обратилась именно к тебе?

Надежда молча вытащила из пачки сигарету и прикурила. Я успел заметить, что огонек спички нервно подрагивает.

– Понимаешь… в чем дело… – медленно начала она, пыхнув дымом, – только не волнуйся, хорошо? Дело в том, что совсем недавно я отбила у своей сестрички мужа.

Смех, а тем более грубый мужской хохот, был явно не уместен в такой ситуации. Я искренне не хотел, что бы эта темпераментная и красивая женщина задушила меня в камере своим шарфиком.

– Может быть, этот муж просто перепутал тебя с сестрой? – осторожно спросил я. – Вы очень, почти парадоксально похожи. Впрочем, рассказывай дальше.

– Дальше начинается сугубо женское выяснение отношений, – продолжила Надежда. – Моя сестра поклялась, что отныне будет делать все возможное для того, что бы все мои клиенты отправились за решетку на возможно больший срок…

– У твоей сестрички Светки извращенное понятие об офицерской чести, – не выдержал я.

– … А я в свою очередь заявила ей, что даже если мой клиент будет обвинен в попытке покушения на мою честь, он сядет в тюрьму на минимальный срок, если сядет вообще!

Со стороны подобная дуэль женских самолюбий могла бы выглядеть довольно занимательно. Но я, пусть и невольно, был участвующей в деле стороной, а Надежда была довольно искренна в своем желании ввязаться в любую, пусть даже самую жестокую схватку хоть сию минуту.

– Интересно, сколько сексуальных маньяков оправдали в суде ты? – спросил я. – И сколько честных людей расстреляла "при попытке к бегству" твоя сестричка?

– Ни одного. Ты первый человек, на котором столкнулись наши интересы.

Я подавился табачным дымом.

– Я просто счастлив, – пробормотал я. – Кстати, неужели меня считают настолько опасным, что бросили в одиночку? Или следствие боится, что мне удастся растлить пару-тройку убийц или гомосексуалистов-насильников?

– Отдел журналистских преступлений только что создан. Ты – первая ласточка в этой клетке, – пошутила адвокат. – Но, откровенно говоря, я тебе не завидую. Светлана – страшный человек. А теперь, давай все-таки перейдем к делу и…

– Подожди, – оборвал я. – А если ты оставишь меня в покое, может быть, тогда и твоя сестра перестанет считать меня достойной добычей?

– Нет, она доведет свое дело до конца, – убеждено ответила адвокат. – Хотя бы из принципа. Кстати, есть еще одно не маловажное обстоятельство, твоя статья получила большой общественный резонанс. Многие возмущены этой провокационной выходкой. Прокурор города хочет сделать процесс над тобой и твоим другом показательным.

– Прокурору что, тоже пришлось ломать свою дачу?

– Нет, но… В общем, он сильно испугался. Дачи пришлось ломать трем его очень близким родственникам. Такое трудно простить. Ты понимаешь это?

Я кивнул. Разбор всех обстоятельств дела занял у нас около двух часов. Я даже заподозрил, что соломенная вдова, в образе капитана милиции, предоставила своей сестре полную свободу действий, потому что была абсолютно уверенна в свой победе.

В начале беседы мы плохо понимали друг друга – от рекомендаций Надежды Шарковской слишком сильно несло теоретическим холодом. В конце концов, я не выдержал и сказал:

– Послушайте, Наденька, поскольку я не хочу сидеть в этой камере больше суток, о теории юриспруденции нам придется забыть. И чем быстрее, тем лучше…

Неожиданно для самого себя я прочитал адвокату целую лекцию. Казалось бы, от человека, имеющего дело с тонкостями юриспруденции только во время краткосрочных отсидок, невозможно ждать открытий в юридической казуистике, но, тем не менее, я был выслушан с большим вниманием. Ведь я был зол и говорил довольно убедительно. Суть моего краткого, практического курса сводилась к следующему: никакой юридической казенщины, напор, импровизация, борьба везде и всюду любыми средствами включая кулаки, средневековые интриги, а так же подвернувшиеся под руку подушки и прочие предметы. Адвокат удивленно молчала. Но совсем скоро в ее глазах появился восхищенный блеск.

Затем моя речь перешла в более практическое русло. Я настаивал на том, что бы мой друг Коля покинул КПЗ как можно раньше. В противном случае все мое долготерпение на допросах теряло всякий смысл. Надежда быстро согласилась и пообещала предпринять для этого все необходимое.

Я внимательно посмотрел на сидящую напротив меня красивую женщину и не спросил, что же именно она собирается предпринять. В ней определенно было что-то такое, что позволяло верить в ее блестящее, юридическое будущее, но достигнутое, так сказать не совсем юридически вменяемыми способами.

Мне стало чуть легче. Но на всякий случай я еще и еще раз объяснил Наде, что с выходом Коли на свободу третий пункт моего обвинения – экономические диверсии против демократической власти – становится практически недоказуемым. Что касается двух остальных, то после небольших дебатов мы пришли к следующему решению: во-первых, в своих показаниях я должен ссылаться на то, что получил информацию для статьи от неизвестного лица; во-вторых, ни о каком предварительном сговоре с Колей не может быть и речи, так как я не поддерживаю с ним отношения со школьной скамьи; и, в-третьих, если я занимался шантажом, пусть следствие предъявит мне заявления пострадавших.

Сложнее оказалось решить проблему с кирпичом, оставшимся на участке Коли. От такой улики было невозможно избавиться, а уж тем более внятно объяснить суду ее происхождение. Стоило сестре моего адвоката вытянуть из Коли два-три неосторожных слова, (а в том, что это ей удастся сделать, я не сомневался) и все дело можно было бы представить как элементарное жульничество.

Надя задумчиво потерла лобик указательным пальцем.

– А если бы вдруг нам с вами удалось доказать, что тот злополучный дачный участок принадлежит совсем не вашему другу?.. – указательный палец сполз ниже и сделал аккуратный женский носик чуть более курносым. – Тогда мы решили бы и эту проблему. Тебе так не кажется?

Я улыбнулся.

– Ты делаешь успехи, Надя.

– Спасибо, – адвокат охотно улыбнулась в ответ. – Но продолжим тему. Давай представим себе на минуту, что протокол по распределению дачных участков бесследно исчез…

– Бесследно не надо. Если он исчезнет бесследно, то точно также он исчезнет и для нас.

– Хорошо, – Надя кивнула. – Тогда допустим, что протокол не исчез, а – скажем так – мы просто возьмем его под свой контроль право на его бытие или небытие.

– Правильно. Кстати, если я не ошибаюсь, эта драгоценная бумажка все еще находится в Колином институте. Точнее, в отделе кадров. В списках есть все, кто получал участки. Даже те, кто не работает в институте. Но списки в сейфе, а ключа у меня нет.

– Кто начальник отдела кадров?

– Какое-то лысое чудо сорока пяти лет. Любит выпить и поговорить о женщинах. Его зовут Гриша. Фамилии не знаю.

– Не важно, – Надя отмахнулась. – Мне хватит и такого редкого имени. Кроме того, в таком возрасте мужчины довольно снисходительно относятся к женской фамильярности.

– Ты обещала мне позаботиться о Коле, – напомнил я.

– Разумеется. Сегодня же он выйдет на свободу, – заверила Надя. – Если следствие отказывается изменить меру пресечения, я сделаю это сама. До свидания.

Перед тем, как выйти из камеры адвокат вытащила из-под легкого плаща узелок размером с два кулака и положила его на стол. Это была передача от моей женушки. В узелке оказалось две, в общем-то, довольно невинные вещи: записка с бесконечным повторением слова "люблю" и, судя по всему, результат первой, торопливой попытки изготовления торта "Наполеон" в полевых условиях.

Я грустно улыбнулся. Не смотря на изрядную долю жеребячьего оптимизма, которую я только что продемонстрировал адвокату с блестящим именем Надежда, мне было плохо… Очень плохо.

В коридоре постепенно стих визг тюремного вертухая, подвернувшегося под руку темпераментному адвокату. Я невольно подумал о том, что вскоре меня ждет встреча с не менее сумасшедшим следователем. Следователем, которого будили по ночам телефонные звонки сильных мира сего и требовали только одного: что бы подследственный умер под пытками не слишком быстро.

На следующий день меня вызывали на допрос дважды. Оба раза следователь Светлана Шарковская, подозрительно принюхивалась к исходившему от меня запаху шоколадного крема и сурово требовала ответов на свои явно надуманные, а порой и фантастически смелые в предположениях вопросы. Я подарил следствию минимум слов, то есть только то, о чем вчера договорился с сестричкой Светланы. В конце концов, если в стране объявлена свобода слова, то это же право распространяется и на молчание.

Во время второго, послеобеденного допроса следователь нехотя предложила мне невинный компромисс: я сдаю Колю со всеми потрохами и бирочной на шее "главный мафиози города", а взамен получаю полное отпущение своих уголовных грехов.

Мы встретились со следователем глазами. Я немного подумал и снисходительно и даже мягко улыбнулся. Именно улыбнулся, а не усмехнулся. Ведь я был по-прежнему зол и жаждал хорошей драки с обидчиками меня и Коли. Что же касается предложения Светки, то его было трудно назвать даже провокацией. Нет, конечно, при определенных обстоятельствах государство, в лице Светланы Шарковской, могло бы простить мне многое. Оно даже могло простить мне все, но вот в том, что одна женщина никогда не простит другой похищение своего мужа, я не сомневался.

Светлана поморщилась.