Ушма

Единственное, на озёрах тех, коряг затопленных полно. Блесну потерять элементарно. Зато уж если наловчишься, без улова точно не уйдёшь. Щуки там отменные, всем на зависть. И вообще красиво. Пока блеснишь ни о чём не таком думаешь, знай себе забрасывай да подтягивай, но на обратном пути опять «слежка» начинается. Будто крадётся кто-то за тобой, присматривается, к следам принюхивается… Без этого тут никак. «Издержки производства». Главное страху не поддаться и не побежать. Тогда ничего, тогда терпимо. А вот если побежишь, то пиши пропало – уже не остановишься. Проверено. Сразу кажется, что весь ад за тобой гонится, вот-вот схватит. Болота, что тут скажешь…

Анюта внезапно замирает. Я едва в неё не врезаюсь. От неё пахнет цветочным мылом и чем то мятным. На тонкой шее завитки волос.

– Что такое? – шепчу.

На болотах чуть что, сразу на шёпот переходишь. Инстинкт наверное.

– Слышишь? – спрашивает она. – Слышишь? Вот сейчас…

Тон у неё дурной. И глаза дурные. Никогда её такой не видел. Всё от жары небось. Соседка вон наша, через улицу, бабка Света, мать Кузьмича, так та вообще даже ходить в такое пекло не может. Всё лежит у себя в бане и лежит. Там у неё вроде комнатки маленькой в предбаннике. Кузьмич уж и так её уговаривает в дом пойти и сяк, а та ни в какую. Говорит ей в бане покойнее. Так и говорит. Отец рассказывал, что она из старообрядцев, а мать говорит, что нет. Я в этом не понимаю, но что странная она, так это точно. Травы ночью в поле собирает, с печкой разговаривает, бубнит чепуху всякую. Вот где ведьма то! Правда таких пирогов как у неё я нигде не ел. Сплошное объедение.

Мне когда пять лет было, мать меня тайком от отца к ней водила. Просила, чтоб она меня от заикания вылечила. Бабка ей сказала купить в деревне яиц свежих, не болтунов, и на ночь мне под подушку две штуки положить. А утром, до восхода, с этими яйцами к ней прийти. И чтоб я молчал всё время как проснусь. Прям ни словечка нельзя. Я это хорошо запомнил. Как же думаю, яйца под подушкой уцелеют? Разобьются же! Но ничего, уцелели. Пришли мы к ней ни свет ни заря, я рот на замке, даже рукой придерживаю на всякий случай, чтоб мама не ругалась, а бабка яйца взяла, посмотрела на них и обратно матери суёт. Не годятся, говорит. Болтуны! Мать ей говорит, что ей в деревне клялись, что не болтуны. Но бабка только носом поворотила. Как нормальные принесёшь, говорит, так и сделаю всё, а эти на, забирай, глазунью мужу сделаешь…

Очень мать тогда, почему то, на эту глазунью обиделась. Много лет её при нас только так и называла. «Встретила, говорит, у магазина Глазунью. Творог брала и сметану».

Яйца мы ей, понятное дело, больше не понесли. К другой бабке потом поехали, в Кривандино. Тоже с яйцами и всей чепухой, но не помогло. Три года ещё заикался, а потом само прошло как то. Педиатр сказала возраст. Ему виднее.

Что Глазунья с печкой говорит, так я сам не видел, врать не буду. Про неё много чего болтали. Сам Кузьмич в первую очередь и старался. Любил пошутить, пока сердце прихватывать не стало. Ведьма, говорит, она у меня. Как пить дать ведьма. Где шкалик не спрячу – всё равно найдёт! Один раз в скворечник засунул. Ну, думаю всё – уконтропупил нечистую силу. А ночью глядь в окно, а она на метле к скворечнику вжик, туда рукой шасть и вытащила! Пришлось опять бежать, за поллитрой, чтоб наверняка…

А вот про травы всё верно рассказывают. Из моего окна улицу хорошо видно. Я в прошлом году на рыбалку поднялся на восходе, смотрю в окошко, а она домой идёт, с корзинкой, а в ней зелень разная. Точно с поля шла, откуда ещё в такую рань. Хотя лет то ей немало уж, почти 90. Её как удар хватил прошлой осенью, так она сильно сдала. Все думали помрёт, но она ничего, поправилась, только ослепла вроде. Бывает стоит утром у забора, когда пораньше и смотрит в пустоту. Я мимо иду с удочкой, а она будто и не видит меня. Ну или вид делает. Стариков ведь не понять иногда, что у них в голове творится.

Анюта крепко хватает меня за руку. Её глаза стекленеют. Она опять к чему то прислушивается. Если она хочет меня напугать, то у неё здорово получается, но я виду не подаю. Говорю строгим голосом:

– Идём уже, хватит мне тут изображать. Показывай, чего хотела или крапивой прямо сейчас пройдусь…

Крапивой я могу. За мной не заржавеет. Ей от меня уже много раз доставалось. Только она тоже молодец, терпит, не ябедничает. Кольке бы поучиться…

Анюта смотрит куда то вбок. Лицо белое, словно приведение увидела. Меня будто и не слышит. Я нервно выдёргиваю руку и трясу её за плечи. Это помогает. Её глаза оживают и знакомая ухмылка скользит по тонким губам.

– Покажу, покажу, не сомневайся…– шепчет она. – Если не струсишь…

Хочу ответить что-то очень нехорошее, но она уже шагает дальше. Иду следом. От злости страх как рукой сняло. Поглядываю по сторонам. Мне тут всё знакомо. Ещё пара минут и будет речка. Она вообще то в стороне от дач течёт, километрах в трёх, но тут большую петлю делает, так что можно запросто до неё добраться, если захотеть. Только делать там нечего. Рыбы в ней – раз два и обчёлся, а купаться слишком мелко да и коряг полно. Говорят раньше она вдвое шире была и мост через неё был деревянный. На Белый крест через неё дорога шла, а оттуда – на Владимир. Огрызки свай до сих пор с нашей стороны торчат, только может это и не мост был вовсе, а настил какой-то. Тут колхоз одно время находился, от него могло остаться. Чего-чего, а историй тут полно всяких рассказывают, только успевай лапшу с ушей снимать, а как спросишь по делу, так почти всё выдумки оказываются. Привык уже.

В принципе, при большой надобности, на тот берег не сложно перебраться. Правее, метрах в ста, русло совсем узкое. Там мостик есть, самодельный, из жердей. По нему грибники ходят и охотники. Весной его сносит обычно, но потом опять кто-то строит. Я и сам по нему несколько раз ходил. Грибы на той стороне роскошные, как на картинке, особенно подосиновики, но Настюков место это не любит. «Гиблое» говорит. Только если так посмотреть, то тут все места гиблые получаются. Какие-никакие, а болота кругом. На сторожке вон каждую осень бумажки вешают: «Пропал человек» и фото разные: дети, взрослые. Раз целая компания охотников пропала, 5 человек. Их потом другие охотники нашли. Те, первые, не поделили чего то и друг друга поубивали. Так и лежали все на одной полянке. Не хотелось бы на такое наткнуться. И так кошмары замучили.

Отец уверен, что лет через пятьдесят тут все болота пересохнут, всё к этому идёт. А Настюков на это только головой качает – «Мещёрские топи вечные»! Как по мне, так прав Настюков. Что-то, конечно, подсыхает, зато в другом месте сунешься, по старой памяти, глядь – а там вода… Будто блуждают эти болота туда сюда, а по факту, как было здесь тысячу лет гнилое место, так и осталось. Нет, ничего тут не изменится, так я думаю.

Ещё один поворот и тропинка начинает расширяться. Воздух свежеет. Речка хоть и маленькая совсем, но не затхлая. Анюта поворачивается ко мне и прикладывает палец к губам.

– Тихо!..

Я хмыкаю, но она сердито повторяет свой жест. Ладно, сыграю в её игру. Всё равно ей от меня никуда не деться.

Крадёмся меж кустов как заправские индейцы. До свай всего ничего, но Анюта забирает левее, к заводи. Там мы осторожно подходим к воде. Чёрное кружево реки змеится у самых ног. В нём отражается другой берег. Анюта навыдумывала как то, что если долго в это отражение смотреть, то можно увидеть другого себя на том берегу. Но лучше так не делать, потому что тот, другой, он не живой и будет тебя потом искать повсюду… И не прогонишь его никак, и не спрячешься… До самой смерти приходить будет… Брррр…

Кошусь на Анюту. Она неотрывно смотрит на реку. Страх опять наваливается мне на плечи. «Река не велика, а человека съест», так в деревне говорят… Глажу затылок. Я уже и забыл зачем мы пришли. Место здесь и правда какое-то неуютное, а тут она ещё придуривается. Глазами по воде рыскает, руки к голове прикладывает, бормочет что-то или мне кажется. Ну да ничего, пуганные мы…

Стою к ней лицом, а к реке боком. Терпеливо жду. Наконец, Анюта низко склоняет голову к груди и замирает. Её взгляд надолго останавливается на воде, а затем скользит на меня. У меня волосы шевелятся на голове. На мгновение мне кажется, что это не она, а кто то чужой. Уж больно лицо изменилось. Она поднимает руку и указывает на что-то за моим плечом.

– Смотри, – шепчет оно одними губами. – Видишь?.. Вон там, у моста, в заводи?.. Видишь?..

У меня пересыхает во рту. Я не могу оторваться от её жуткого взгляда, но повернуть голову и посмотреть туда, куда указывает её вытянутый палец ещё страшней.

– Ну же, – шепчет некто с лицом Анюты. – Посмотри туда… Просто посмотри… Ну же…

Я не могу повернуться, но всей спиной чувствую чьё то присутствие. Тихий шелест воды перебивает все остальные звуки. Вода поднимается, всхлипывает, бормочет, шепчет мне какую-то тайну. Что то движется ко мне с той стороны. Что то кошмарное. Рот Анюты открывается в беззвучном крике, глаза неестественно увеличиваются. Я очумело пячусь, спотыкаюсь и падаю навзничь, крепко ударяясь спиной о сухую корягу.

Боль пронзает насквозь. Кручусь как полураздавленный червь, но спустя пару секунду я уже на ногах. Испуганно верчусь по сторонам. Никого! Только речка журчит, да звук шагов на тропике – это Анюта улепётывает домой со всех ног, чтобы избежать заслуженной крапивы. Только тут до меня доходит, как она меня надурила. Надо же было так попасться! Реву раненным зверем и несусь за ней. Догнать эту чертовку не так то просто – она почти на год старше и бегает не хуже антилопы, но я всё же мчусь следом, молча и яростно, как демон мщения, и с каждой секундой разрыв между нами сокращается.

Ветер свистит в ушах, ветви хлещут по лицу, сухой торф пружинит под ногами. Кто то гонится за мной, кто то хрустит ветвями позади меня, кто то смотрит мне в спину горящим взором, но мне всё равно. Время от времени вижу впереди мелькающий силуэт и больше ничего для меня не существует. Тот, кто гонится за мной, понимает это и отстаёт. Теперь нас только двое на тропе – охотник и добыча. Несёмся среди распаренной зелени не жалея ног. Комары в ужасе разлетаются в стороны. Ещё немного! Ещё! Ещё! Чёрт!!!

Металлическая калитка звучно захлопывается перед самым моим носом. Я почти настиг беглянку, но потерял пару секунд, когда на ходу срывал большой пучок крапивы на повороте. Глухо рычу от ярости.

Анюта тяжело дышит по ту сторону прутьев. Её лицо покрыто ярким румянцем, одна щека поцарапана, волосы растрёпаны. Дикая лань ускользнувшая от хищника. Видели бы её сейчас мои родители… Гневно трясу прутья и пытаюсь её схватить. Она проворно отскакивает, но ровно настолько, чтобы я не мог до неё дотянуться. Ни сантиметра больше. Мы оба не можем говорить, но слова и не нужны.

Постепенно, наше дыхание выравнивается. Левая сторона спины наполняется болью, рука сжимающая крапиву горит огнём, но ещё сильнее горит внутри меня. Я съедаю Анюту глазами, пытаясь испепелить её на месте, но она спокойно смотрит в ответ отрешённым взглядом лайки. Затем, происходит нечто странное: она делает шаг вперёд и просовывает обе руки сквозь прутья. Её ладони смотрят вверх, глаза светлы и безмятежны.

– Уговор есть уговор, – говорит она кривя рот. – Ну, давай, стегай!

Дважды повторять мне не нужно. Хлещу её всласть и на совесть, пока в руке не остаются измочаленные зелёные лоскуты. Отбрасываю их в сторону. Этого мне мало, но я полностью обессилил. Отхожу на шаг и пытаюсь осмотреть свою спину. Крови вроде нет. Анюта неспешно опускает руки. Она кажется и не почувствовала моей экзекуции.

– Приходи сегодня на чай вечером, – говорит она будничным тоном. – Мама разрешила. А потом в бильярд сыграем. Придёшь?

У меня отвисает челюсть. Чай? Бильярд? Это что, очередной розыгрыш? Я окончательно сбит с толку и не знаю, как реагировать. Анюта будто не понимает моего замешательства.

– Так что, придёшь? Пожалуйста…

Её глаза смотрят с искренней мольбой. Я что-то мычу и киваю головой. Она облегчённо улыбается.

– Тогда жду тебя к пяти.

Внезапно она прислоняется лицом к прутьям и выдаёт:

– Можешь не верить, но я её видела… Прямо здесь… У калитки…

Затем она вспархивает на крыльцо и исчезает за дверью, а я ещё какое-то время очумело топчусь на месте. Духота валит с ног. Вздыхаю и стало плетусь домой. На перекрёстке стрижи снова пикируют на меня с высоты, но я их не слышу. Последние слова Анюты кружатся вокруг меня как траурные бабочки. Я чувствую трепет их чёрных крыльев на своём лице. Потом всё стихает. На время.

Глава 2

После четырёх становится чуть прохладнее. Солнце уже не прожигает насквозь, а просто палит. Готовлюсь уходить, когда подходит отец. У него отличное настроение. Рыжие усы топорщатся во все стороны, на голове шляпа из газеты, руки по локоть в зелёной краске.

– Ну, что, кавалер, никак к Анне Олеговне в гости намылился, а?

Я молчу. Что тут скажешь?

– Значит намылился, – радостно вещает он. – Смотри, у неё там всё строго – этикет!

Корчу гримасу. Эта игра мне уже порядком надоела. Родители вечно называют Анюту исключительно Анной Олеговной и считают её настоящей юной леди. Особенно когда она чинно катается на велосипеде по переулку в чистеньком платье, белоснежных гольфах и широкополой шляпе. Ни дать ни взять Великая княжна Шатурская. И ещё эти их чаепития ровно в пять часов, и бесконечный английский во время каникул, и чистые ногти… Живой упрёк мне. Но я терплю. Роль чудовища рядом с красавицей меня вполне устраивает. Хотя никакая она и не красавица. Обычная девчонка. Ну, может, симпатичная… Главное, что мы друг друга понимаем.