Записки репортера

Шляпа Кандренкова

Казалось, его  никогда не заменят. Потому что он был всегда. А именно – 22 года бессмено рулил Калужской областью.  В самые ее динамичные годы. Когда строились оборонные заводы, открывались новые НИИ, когда возводилось жилье, появлялись новые мосты, прокладывались современные дороги, сооружался аэропорт.

Он был вроде как из простых, с крестьянской хваткой, мал ростом, лыс, как Хрущев, напорист, говорлив, горяч, с дипломом ветврача, с партийной биографией – где ясной, а где и не совсем. Пишут – воевал, но где и как – история смолчала.   В  1961-ом возглавил областной обком.  В 1983 его покинул. Двадцать два года область несла на знамени его имя. И неизменно равнялась только на него – Андрея Андреевича Кандренкова.

Он регулярно появлялся на людях два раза в год – 1 мая и 7 ноября. Когда на улице Кирова в Калуге сооружали переносную трибуну, с которой этот круглый лысый человечек помахивал себе шляпой в адрес шествующих мимо ликующих колонн.  Проходящие мимо всякий раз отмечали среди плотно стоящих на трибуне секретарей его широкополую шляпу и обогченно вздыхали: всё в порядке – хозяин на месте.

Партийцы его побаивались, но вроде бы уважали. А как иначе, если первый секретарь, казалось, на века. Пресса (точнее, то, что ей тогда называлось) тоже вытягивалась в струнку, пришелкивая каблуками главных редакторов. Те назначали самых ответственных газетчиков на сочинение отчётных докладов первого и написания его трудов по подбору партийных кадров.

За двадцать лет Кандренков стал синонимом области. Ее  иконой. Почти Циолковским.  Все знали, что без него Калуга никуда не полетит. И счастья ей никогда не будет.

Кандренков исчез за один день. В декабре 1983 первого вызвали в ЦК. Ничто не предвещало плохого.  Да и ничего плохого не произошло – просто Кандренкова вычеркнули из калужской истории. А история эта пошла своим чередом. С подготовленным Кандренковым отчётным докладом успешно выступил его зам. Ни словом не обмолвившись, что ещё неделю назад текст этого доклада для себя правил сам Андрей Андреевич.

А его в Калуге больше никто не видел. И не вспоминал.  Только через четверть века повесили доску на здании, где он проводил бюро обкома и выступал с призывами поднимать село. Кое-кто вспомнил его относительную скромность, отсутствие хором и прикопов. Кто-то – человеческие качества. Но об этом больше в курсе была местная  партийная верхушка, которая предпочитала молчать.

Вечный вождь ушел в небытие. За несколько часов.  С багажом 22-летних достижений. Ни интервью, ни мемуаров. Ни улиц в его честь, ни скверов, ни мостов.  Последователям это оказалось не нужным.  Потому что те, очевидно, верили, что они-то точно останутся на века…

Старообрядец

Крепкий, кряжистый, резкий –  Фетисов всегда прочно стоял на земле. Умело крестьянствовал. Грамотно толковал. Пособлял кому чем: чиновникам – советами, землякам – провиантом. Пахал, сеял, спорил,  побеждал, опять пахал и умер на пашне. Был одим из лучших калужских фермеров. Терпеть не мог, когда его так называли.

– Потому что я – старообрядец, – объяснял свою "особость" Сергей  Петрович.– Крестьянин. И землю, как обычный фермер, не покупаю. Это принципиально. И хозяйство у меня крестьянское, а не фермерское.

– А как же у вас земля оформлена?

– Часть – в аренде, а часть – так просто.

– И даже не в собственности?

– Боже упаси.

– Стало быть, по идейным соображениям отказываетесь?

– По старообрядческим. Я считаю, что земля не должны быть предметом купли-продажи.

– Но она же, в конце концов, может принести прибыль. А прибыль, надо понимать – цель любого – будь-то промышленного или сельскохозяйственного – предприятия? В том числе – и вашего, фермерского…

– Да, да, да… Хапнуть землю, потом ее капитализировать, а потом – продать. И получить за нее большой барыш. Чушь все это.

– Ну а как же дети? Им же тоже надо в наследство землю передать? А для этого права собственности ведь необходимо оформить?

– А если мой сын будет работать на этой земле, то она и останется у него. И никто ее не возьмет. Внук будет работать – и внуку останется. А так – продать и карман набить. Нет, не по-нашему это…

– Сейчас тяжелее работать на селе, чем в советское время или легче?

– Мне без разницы. Мне говорят: ты работаешь на себя, поэтому тебе хорошо. Я всегда хорошо работал. И брат мой хорошо работал и работает – кандидат сельскохозяйственных наук он. И другой мой брат – врач – хорошо работал и сейчас работает хорошо. Мне без разницы на кого, на какой строй работать. Мне важно, чтобы душа на месте была. Чтобы результаты труда приносили тебе удовлетворение. В первую очередь – душе твоей.

– И не хочется быть богатым?

– А зачем? Да у меня и нет такой цели. Любой, кто ко мне домой приезжает, может убедиться, что многие председатели развалившихся колхозов живут куда богаче меня, больше имеют. Мы пользуемся тем, чем пользуются другие люди. Нельзя выпячиваться.

– Вы себя ограничиваете в покупках дорогих вещей?

– Я мог бы, конечно, купить себе шикарную машину и проехать по своей деревне с грохотом и пылью. Но зачем? Но опять же для этого приворовывать придется. А у кого? У себя что ли? Ну, не вывезу я раз, другой навоз на поле, а продам его дачникам. А гумус у нас в Думиничах сами знаете какой – без навоза шишь получишь. Минеральных удобрениях сэкономил, севооборот не соблюл, на притащил семена более высоких репродукций – все, завтра ты банкрот.

– Сегодня в области славятся в основном те сельхозпредприятия, за которыми стоят мощные инвесторы. За вами тоже кто-то стоял?

– За нами с братом никто не стоял.

– Инвестор, стало быть, еще не панацея для нашего села?

– Им, конечно, можно закрыть какие-то производственные дыры. Но – временно. Да и производство для нашей деревни – не главное. Это наживное. Духовности нету – вот, что более всего печалит. Ведь, что такое наша деревня? Чем она в первую очередь была? Деревня наша – это были Ивановы, Федоровы, Волковы, Демины – кого в ней только не было. Это ведь не только земля, где стояли избы людей, но еще и люди, жившие в этих избах. И не одно поколение. А я вот, скажем, такой умный инвестор, приду и куплю всю эту землю разом. А еще фишки повешу: частная, мол, собственность. Так вот я никогда этого не сделаю. Но работать на земле буду всегда. Как бы цены куда ни взбрыкивали. Потому что село – это образ жизни. Это – наша психология.

– А что сейчас надо с селом делать?

– А сейчас я уже не знаю, что делать. Если зовут инвесторов, если зовут еще кого-то, чтобы спас – значит, никто не знает. И я не знаю. Есть ли панацея, нет ли?..

– Вы людей к себе приглашаете на работу, или они к вам сами стараются устроиться?

– На самом деле никто не идет.

– Но ведь негде же на селе работать?

– А зачем им работать? Вот развалились у нас поблизости два хозяйства, пришли инвесторы – так туда не идут работать. Когда они получали полторы или даже тысячу, то кричали: плохо живем! Пришел инвестор и говорит: пять тысяч, но порядок, работать от сих до сих, навоз прогнать, коров выгнать, или что-то вспахать – короче восемь часов в сутки ты должен быть трезвый. И никто не идет.

– У вас есть последователи в вашем фермерском или точнее – крестьянском деле?

– Многие меня не понимают. И не понимали раньше. Я ведь бывший пятикратный чемпион области по бегу. Тоже никто не понимал: а чего он бегает, дурак что ли? Так и сейчас: смотри, сколько земли нахапал – ему, что – больше всех надо? Когда ж он подавится только? Ну, становись рядом и работай. Вон сколько земли зарастает, закочкарилось, лес скоро на лугу встанет. Я главе местной администрации говорю: луг займу, ладно? Ну, занимай, отвечает, чего там, все равно бурьяном пошел. Дисковую борону пустил, кочки убрал, чего-то сделал, подсеял чуток, удобреньица кинул – вот тебе и сено – луговое, хорошее, с запахом детства. И – все дела.

– Нет сожаления, что фермерский путь избрали? Вон как сейчас промышленность в рост пошла…

– Ну, дослужился бы я до начальником цеха на том же моторном заводе, где до этого работал. Но это все – работа в шорах. А я в шорах не привык. От силы месяца три за всю жизнь в них проходил – то есть работал от звонка до звонка. Но я по себе знаю, что должен быть всегда свободным. Работать там, где бы меня никто не подстегивал.

– Кому на земле сегодня работать? Кто на ней останется?

– Вот я вам скажу: через хозяйство наше за последние лет восемь прошло много работников из местных. Так вот двадцать человек из них уже умерло. Причина одна – пьянство. Об этом у нас как-то стыдятся говорить, но проблема на самом деле грандиозная. И какие люди – и с высшим образованием, и специалисты, но – бедолаги в общем. Мне всех жалко, я всех беру. Зимой иной раз до двадцати человек приходит – и бомжи, и кого только нет: дай поработать, дай хоть лед поколоть, дай хоть что-нибудь. Ну, приходите, ребята. Накормил, каких-то денег дал, еще чего-то.

– Вы стали знаменитым фермером. У вас награды. Вас хвалят. Вам это нравится?

– Суета все это. Отметили твою работу – хорошо. Не отметили – делай свое дело дальше.

Паровозный феодал

По его жизни можно снимать сериал. Писать учебник истории. Монографию по металлургии. Диссертацию по машиностроению. Справочник железных дорог. Пособие телеграфиста. Университетский курс по денежному обращению. Или – по ботанике. Или семинарский – по клиросному пению. Плюс – экономический обзор стран Западной Европы. Точно такой же – по экономике России.

А может выйти  захватывающийся сюжет из жизни двора их величеств со всеми причитающимися в таких случаях атрибутами: интригами, изменами, коррупцией и т.п. С лихвой достанет материала и для иллюстрации семейных драм шекспировского накала, скажем – «Короля Лир». Или – драм сугубо государственных и абсолютно свежих, ну, например –  многострадального импортозамещения в России.

Все эти необъятные сущности вместил в себя Сергей Иванович Мальцов – выдающийся русский промышленник, талантливый инженер, эксцентричный магнат, неуемный меценат, жесткий крепостник, стихийный демократ, купец, певец, могучий государственник, горячий патриот, крупнейший банкрот, обладатель высших генеральских эполет, а также – хрустального замка в Крыму и звания умалишенного напоследок.

В 39 лет на взлете военной карьеры он снимает генеральский мундир, едет из столицы сначала к своим стекольщикам в Дятьково, а затем уходит дышать литейной гарью в купленные по соседству отцом – Иваном Акимовичем – у ослабевших Демидовых чугунные заводы. Стекольным магнатам Мальцовым требовались металлургические мощности для производства собственной промышленной оснастки. Машиностроение и металлургия захватывают бравого адъютанта с головой, и Сергей Иванович усердно прочесывает матушку Европу (благо свободно изъяснялся на английском, французском и немецком), жадно интересуясь всеми премудростями сталелитейного, рельсопрокатного и паровозного дела.

Гигантские промышленная вотчина размером в полгубернии, доставшаяся от отца, собственный инженерный талант, коммерческая хватка, а также небесполезные связи при дворе, что приобрел Сергей Мальцов после женитьбы на княжне Анастасии Урусовой – всё это принесло быстрые плоды. Окунувшийся с головой в заводские дела молодой отставной генерал тут же затевает модернизацию Людиновского и Сукремльского заводов. Выписывает спецов из Европы. Вместо молотовой фабрики строит прокатную мастерскую. Возводит котельные. Внедряет (кстати, первым в России) мартеновские печи. Усовершенствует доменные. Модернизирует вагранки. Масса новых механических приспособлений, станков, механизмов быстро преображают некогда допотопные производства.

Сергей Мальцов постепенно набирает промышленный вес, осваивается в министерских коридорах и бдительно отслеживает спускающиеся оттуда государственные и военные заказы. На самом инновационном из них – первых рельсах для Николаевской железной дороги – Мальцов начинает ваять славу будущего индустриального магната. Заштатное Людиново исполняет цареву волю на отлично и в 1841 мальцовский завод в Людиново первым в Российской империи отгружает на «стройку века» отечественные рельсы из заказанных общим объемом 5 млн. пудов.

Но Сергей Мальцов кипит новыми идеями – бредит паровыми машинами, что к середине XIX века творят повсюду промышленный переворот. Правда, творят этот переворот руками немцев и англичан. Своих паровиков лапотная Россия не производит. Мальцов берется этот пробел ликвидировать. Это вызывает издевательский смех при дворе.

«– Ты с ума сошел! – останавливает Мальцова великий князь Михаил Павлович.

– Почему, выше высочество? – недоумевает тот.

– Да как же, ты соперничаешь с англичанами!..

– Хочу, чтобы машиностроение устроилось и у нас.

– Ну, смотри, – грозит дерзкому русскому заводчику царедворец, – приемку сделают такую, что несдобровать!»

Через пару лет Мальцовские паровики всё-таки вытесняют англичан. Себе в убыток, но рынок отбили. Людиновские и Сукремльские машины запыхтели сначала в Петербургском арсенале, а затем на Тульском оружейном заводе. Их шум стал все более различим и на речном флоте – мальцовские умельцы налаживают выпуск паровых двигателей для судов. Первых винтовых двигателей для пароходных флотилий.

Производство в Людиновско-Дятьковском промышленном кусте растет, как дрожжах. За первых 10 лет генеральского командования увеличивается на порядок: с 400 тыс. руб. в год до 4 миллионов. Постепенно приобретает имперский масштаб. Временами даже его перерастая. Предприимчивый магнат сколачивает вокруг своих чугунолитейных, стекольных, винокуренных и просто земельных активов своеобразную державу – населением примерно тысяч в 100 и площадью тысяч в 10 километров квадратных. Аккурат на стыке Брянских, Смоленских  и  Калужских земель.

Этакое государство в государстве: с собственной крепостной системой, отдельным промышленным производством, лично придуманными деньгами, особым снабжением, местным университетом, литейными школами, бесплатными лекарнями, собственноручным телеграфом, самостийно узкоколейкой и даже полицией, тоже в уникальном, мальцовском исполнении. Всё у Мальцова было свое. Отдельное. Выстроенное на свои миллионы. Ясное дело, и храмы – тоже…

Цель – удержать в условиях антикрепостнической реформы капиталистическое, по сути, производство – удержать в едином крепостническом кулаке. Дабы вдарить этим кулаком по иностранным конкурентам русских заводов. Цель, ясное дело, трудно исполнимая, но для стойкого державника Мальцова заветная. Любопытствующие обнаруживали в мальцовских владениях курьезное зрелище – некое подобие крепостной республики: во главе жесткий сатрап, приковавший к своим заводам тысячи подневольных и он же – их благодетель, кормилец и просветитель. Наравне с ними, кстати, вкалывающий и с утра до ночи не вылезающий из задымленных цехов.