Тень души

– Разрешите нам поговорить вдвоём.

Она молча вышла. Я едва сдерживал интерес – что ж это такое секретное доктор хочет мне сказать? Врач помолчал, хмурясь, и заговорил, не поднимая глаз:

– Старик, я мог бы сказать, что, конечно, сможешь плавать… будь тебе меньше лет, я бы так и сказал. Но я вижу, ты серьёзный парень, и… нет хуже проклятья, чем напрасные надежды.

Он вздохнул и продолжил глухо:

– Ты никогда не сможешь плавать, драться, скакать на лошади… Твой экзо просто вот такое инвалидное кресло. Знаешь, люди в инвалидных креслах тоже не могут плавать…

Врач вдруг посмотрел мне в глаза и добавил строго:

– И они благодарны богу за их вот такие единственные жизни. Просто научись жить… э… вот так.

Я слушал его с неподвижным лицом. Заставил себя проговорить:

– Да, доктор, я постараюсь.

– Вот и хорошо, – пробормотал он смущённо и продолжил преувеличенно бодро. – Ну, ты сейчас в душ?

– Да, Борис Петрович, – ответил я вежливо. – Спасибо вам.

Доктор вышел, и зашла мама. Она за руку отвела меня в душ. Я разделся и встал в кабинку. Ударили струи, вода освежала, бодрила, будоражила… а мне было всё равно. Главное, что под душем мама не увидит слёз на моих щеках.

Глава 4

Из душа я вышел со спокойным лицом. Сам шагнул навстречу суровой реальности. И настоящая жизнь началась практически сразу. Вообще моя жизнь шла строго по расписанию, в определённое время я занимался с репетиторами, делал гимнастику, принимал контрастный душ, чистил картошку, мыл и резал овощи и прочее, заодно постигая азы приготовления пищи, а после завтраков, обедов и ужинов мыл посуду…

Мама учила меня вышивать, чтоб занять руки и освободить голову, ну и чтоб умел в жизни пуговицу пришить или носки заштопать. За этим кропотливым занятием слушал аудио-лекции по учебной программе. Она часто сидела со мной и рассказывала о моей прошлой жизни и жизни вообще.

Я, наконец, невзначай выяснил, что её зовут Ирина Сергеевна, она преподаёт в институте Историю культуры и Философию, только сейчас в отпуске за свой счёт по уходу за непутёвым мной. Папку звать Дмитрием Олеговичем, он инженер-математик, познакомился с мамой ещё в студенческие годы у каких-то знакомых. А деда зовут Сергеем Васильевичем, он просто важный и богатый дядька, и чем занимается, никому неизвестно.

Дед признал мои очевидные успехи, согласился так же признать наличие каких-то мозгов у моего папки и хотел даже подарить ему наш дом. Но отец твёрдо отказался и предложил дом ему продать. Дедушка, тяжко вздыхая, выразил крайнее удивление, что у этакого идиёта сынок такой умненький я, махнул рукой и сказал, что хрен с ним, каждый сам кузнец своего несчастья.

Я полностью соглашался с дедом. Ведь никто меня силком не тащил на ту стройку и в шахту не сбрасывал. Ну, скорее всего, сам упал. «Гулял» придурок! Вместо того чтобы плавать, бороться, скакать на лошади или хотя бы на батуте…

В тот несчастливый день я, сам того не понимая, сделал выбор. Мы каждый день делаем выбор, возможно, на многие годы вперёд. И я каждый свой новый день уже сознательно выбирал жизнь… и боль. Прямо с утра. Вернее, даже с вечера. Я забирался на кровать и сам снимал с себя экзоскелет, укладывал элементы на стол, что поставили у кровати.

Спозаранку включался экран, с него улыбалась мама и желала мне доброго утра. Я говорил «спасибо» и принимался надевать на себя экзо, ворочаясь с боку на бок. Робо-трусы, «бёдра», наплечные блоки надевались без особых усилий, осложнения начинались с момента установки трубок спины.

Я научился подсоединять их к трусам «вслепую», лёжа на боку. А вот дальше требовалось одной рукой подтянуться на рамке, максимально выпрямив спину, и второй рукой не глядя воткнуть трубку в плечевой блок. А потом так же подсоединить вторую трубу. И в довершение шли «голени» и «ступни», чтобы их закрепить, нужно просто нагнуться вперёд как можно дальше.

Всё это требовалось не просто перетерпеть, стиснув зубы со зверской мордой. Мама же может увидеть! И если тупо терпеть, экзо не наденется никогда. Нужно с покер-фэйс на физиономии сквозь боль сосредоточиться и выполнить манипуляции без ошибок.

И знать, что не будет аплодисментов, я не совершаю ничего особенного. В виде отдыха подсоединял провода и шланги, руки быстро всё научились делать, не советуясь с головой. Вот после этого я получал главный свой приз – новый день жизни.

Сначала в туалет, потом заправить постель и можно приступать к зарядке. После гимнастики под контрастный душ, а оттуда на кухню помогать Асе накрывать завтрак. Папа перебрался к нам жить, и завтракали мы обязательно вместе.

Потом отец уезжал на работу, а я помогал убирать со стола, мыл посуду, и мама начинала меня развивать. То есть в принципе продолжалась всё та же жизнь по расписанию… Господи! Как я ненавидел расписание! Когда знаешь наперёд, что будешь делать по часам, по дням, по годам. Когда каждый день длится вечность, а месяцы пролетают, как забытый сон.

Расписание, боль по расписанию делали мою жизнь сплавом армии и тюрьмы. Только у солдат впереди дембель, у заключённых конец срока, у меня же…

Вот почему я заявил, что не было у меня детства? Детство – это мечты и надежды на будущую взрослую жизнь. То есть, когда мечты сбываются или рушатся, и надеяться больше не на что, начинается эта самая взрослая жизнь. Простая логика.

* * *

Однако и в армии или в тюрьме люди живут. Солдаты могут отдохнуть на войне, а у заключённых прогулки. С этим вначале возникли сложности – никакие штаны, кроме широких шорт, на экзоскелет не налезали. Требовалось сначала снять робо-трусы и нижние элементы, натянуть штаны и потом снова собрать экзо.

Вся сложность заключалась в том, что самостоятельность стала моим идефиксом. Папка решил вопрос технически – на уровне моих плеч прибил к стене дюбелями два кронштейна. От меня требовалось всего лишь сначала вслепую, спиной, повиснуть за ручки плечевых блоков на крючках. Дальше снять шорты, нижние элементы экзо, натянуть штаны и снова собрать скелет. Для этого нужно просто повыше задирать колени.

С ботинками всё оказалось совсем просто. Не нужно пихать ступни в ботинки, имелись «уличные» ступни в виде ботинок по сезону. А куртки, свитера и рубашки мне сшили специальные, под мои «могучие» плечевые блоки.

Вот оделся я однажды и вышел с мамой из дому. Облетали жёлтые листья, осеннее солнышко выглядело уставшим, светило вполнакала. Для первого раза просто погуляли во дворике. Я впитывал свежий, с осенней холодинкой, воздух, наслаждался открытым небом над головой после долгого заточения, а мама читала подходящие осенние стихи.

Позже она стала возить меня гулять в парк и в музеи. Я с неизменным покер-фэйс рассматривал картины и внимательно слушал экскурсовода, поскольку мама после культпоходов устраивала мне дома экзамены – требовалось узнать репродукцию на экране и рассказать, что запомнил.

А другие посетители рассматривали меня, пацана с обручем на голове, плечами американского футболиста и с элементами экзо на ногах. Дети показывали пальцем и смеялись, некоторые взрослые снимали на телефоны. Иногда особо непосредственные натуры, в основном китайские туристы, просили меня с ними сфотографироваться.

По маминой просьбе я всегда соглашался и даже скупо при этом улыбался. Она говорила, что нельзя, попросту неумно требовать от людей слишком многого. Люди не обязаны быть поголовно умными и добрыми, понимать меня и сочувствовать. Мне нельзя их даже прощать просто потому, что я не могу их судить – они мне ничего не должны.

Это я должен всё понимать и сочувствовать, быть снисходительным. Мне это нужно самому – именно мне предстоит жить среди них с обручем на голове, плечами американского футболиста и костями с коленными блоками экзо. Плохо жить и обижаться. Плохо жить и презирать. Мне для себя самого нужно их полюбить, принять такими как они есть, ведь это наши люди, тот самый народ.

* * *

В общем, поначалу прогулки мне организовала мама, а папа устроил войну. Даже настоящий холивар. Он обратил внимание на то, что я перестал играть в боевые симуляторы. Я, как мог, объяснил, что мне противно воображать себя тем, кем стать для меня невозможно.

– Тёмка, – сказал он мягко. – Ты знаешь, что такое чудо?

– Чудес не бывает, – проворчал я.

– То есть чудо – это то, чего не бывает? – переспросил он с усмешкой.

Инженер математик, даже рассуждая о чудесах, требует чётких формулировок! Я улыбнулся и поправился:

– Ну, не то, чтобы совсем не бывает… скажем, маловероятное…

– Господи! – покачал папа головой. – Да какое тебе сейчас дело до вероятностей?!

Я смешался. Действительно, в моём положении интереснее не вероятности, а хоть какие-нибудь шансы.

– Так вот, старичок, – наставительно заговорил отец. – Всё относительно. Чудо – это когда совершается то, что люди считают невозможным. То есть считается кем-то полностью невозможным, без вариантов.

Он погладил меня по волосам и сказал совершенно серьёзно:

– И того, кто совершает невозможное, считают волшебником. Я лично знаю человека, кто может останавливать своё сердце. Он говорит, что оно просто очень медленно бьётся, но приборы фиксируют остановку.

Я смотрел на папку во все глаза. Насколько я его узнал, он бы точно не стал выдумывать для меня сказки. Но это же… невозможно! Невозможно? Ну, а папка о чём толкует!

– Я не призываю тебя верить в невозможное, – ласково продолжил папа. – Просто согласись, что ты можешь ошибаться в оценках, считая что-то невозможным…