Бэкап

– Оливия, а как вы относитесь к теориям о генетическом пределе? – неожиданно вырвался у меня вопрос.

– Хм, – она внимательнее присмотрелась ко мне. – Интересный у вас ход мысли. Я, конечно, знаю, что эта теория сейчас довольно популярна и многие частные центры заявляют, что могут спрогнозировать предел жизни отдельно взятого человека. Но я бы, честно говоря, запретила такие тесты специальным законом.

– Почему?

– По-моему, это очевидно, – сердито поджала она губы. – Вне зависимости от реальности этого метода, если вы верите в него – вы просто программируете себя на определенную дату смерти, указанную в тесте. Так что таймер включает не какой-то там ген, а ваш собственный мозг. Это очень опасная вещь, Питер, так что советую вам держаться от этого подальше.

– Понятно, – кивнул я и посмотрел на часы на ее столе. – Мое время, насколько я понимаю, истекло?

– Да, – кивнула она. – Итак, резюмируя сегодняшнюю встречу: я рада, что мы выявили вашу проблему, хоть вы еще, судя по всему, не готовы признать ее существование. Я бы хотела, чтобы до следующего сеанса вы посмотрели эти голофильмы, – подала она мне листок с десятком строчек. Мне бросилось в глаза одно из названий: «Старикам здесь не место». – Сегодня к вечеру я пришлю вам на почту новый рецепт.

– Всего доброго, – я встал из глубокого кресла, пожал ее узкую чуть прохладную ладонь и откланялся.

Выйдя из кабинета в приемную, где сидела секретарь, я подошел к небольшому столику, стоявшему возле дивана для посетителей. На столешнице лежала перемешанная стопка цифровых листов. Именно их я просматривал полтора часа назад, в ожидании застрявшей в пробках Оливии. Потащив за краешек, я вытащил один из листов, «Петербургские вести», убедился, что это тот самый, привлекший мое внимание, свернул в трубочку и, проигнорировав удивленный вопрос помощницы Оливии, вышел из кабинета к ожидавшему Анджею.

4

– Куда? – обернулся ко мне Анджей, когда мы упаковали свои тела в просторный «Руссо-Балт Люкс».

– В офис.

Я активировал интелфон, отключенный на время визита к Оливии, и он сразу завибрировал, отмечая пропущенные вызовы. Больше половины было от Донны. Я набрал номер.

– Ну, что там? Я же говорил, что буду без связи два часа.

– Я знаю, – хладнокровно ответила Донна. Она была со мной больше двадцати лет, так что давно научилась пропускать недовольство мимо ушей. – Но с вами пытался связаться Бенджамин Уоршоу: он сейчас в городе и хотел лично обсудить какие-то вопросы.

– Хмм. – Уоршоу был правой рукой Романа Корнева, а тот, в свою очередь, возглавлял совет директоров компании, заправлявшей десятком подводных добывающих платформ на шельфе моря Лаптевых. Вместе с инфраструктурой компании в Тикси, куда перекачивались добытые углеводороды, это составляло лакомый кусок для любой частной охранной структуры.

– Ладно, свяжись с Уоршоу и скажи, что я готов с ним пообедать, скажем, через полтора часа. Закажи столик в «Золотой Орде» и напомни через час. И еще: скажи Надзаро, что он мне минут через сорок понадобится. Отбой.

Отключившись, я достал цифролист, развернул. Если Оливия действительно заботится о том, чтобы ее клиенты не задумывались о разных вредных, с ее точки зрения, теориях, то ей надо лучше следить за тем, что секретарь оставляет на столе для развлечения посетителей. Впрочем, к главному титулу – «Ужасный скандал в английском королевском семействе: сын наследника престола – чернокожий» – занимающему треть листа, претензий быть не могло, а заинтересовавшая меня надпись приютилась где-то в подвале, так что немудрено, что девица могла ее пропустить. А скорее всего, ей было просто наплевать.

«Генетический предел: богатые тоже плачут», гласил скромный заголовок в рубрике «Интересно о науке». Я ткнул в надпись и на большую часть листа развернулась статья, которую я мельком пробежал в приемной Оливии.

«Каждый из вас, читатель, – писал некий Изяслав Клецкин, – конечно же, не раз встречался с рекламой услуг клиник по замене органов. Еще бы: новое слово в медицине – поизносилась печень или забарахлило сердце? Просто смени их на выращенные из твоих же клеток и живи, как говорится, до сто двадцать лет. Ведущий специалист московского центра «Возрождение плюс», профессор Игорь Дравинцев в специальном комментарии для «Петербургских вестей» высказал мнение, что после решения проблемы отторжения замененных органов, возможно говорить о том, что на жизненный цикл человека будет влиять лишь физическое состояние его мозга. На вопрос нашего издания, может ли идти речь о практическом бессмертии, он ответил: «пожалуй, именно это нам всем и предстоит узнать».

Однако любому, кто интересовался услугами подобных клиник, известно, что средняя стоимость одной операции по замене, к примеру, легкого или селезенки, по карману лишь весьма состоятельным людям, или обладателям страховок класса «бриллиант». Пользуясь случаем, наш долг – напомнить читателям, что Страховая компания «Петербургский Щ.И.Т.» предлагает страховые полисы по самым низким ценам в рассрочку.

И что же, спросит взволнованный, а возможно, и разгневанный, читатель: теперь сладко жрущие и мягко спящие богатеи будут жить вечно? Но не все так просто, как выяснили специально для вас «Петербургские вести».

Все больший вес в научном мире набирает теория о генетическом пределе биологического организма. Ее адепты, среди которых, к примеру, один из ведущих академиков РАН, Г.С. Васильев, считают, что старение любого организма на нашей планете, в том числе и человека, изначально заложено в его геноме. В продолжении всей жизни организма, как следует из этой теории, в геноме накапливаются ошибки, до тех пор, пока в один прекрасный или, скорее, ужасный, день жизненно важные для него гены постепенно начинают отключаться. Такими генами, по мнению Васильева Г.С., могут быть те, что регулируют энергетический обмен на клеточно-молекулярном уровне и отвечают за обновление клеточного материала. При этом, как он считает, более других на пути обоснования этой теории продвинулся известный японский биохимик Мацумото Окадо, удостоенный в 2045-м году Нобелевской премии сразу в двух направлениях – химии и физиологии, и медицины, за исследования в области старения генов. Напомню читателям, что это тот самый ученый, который десять лет назад объявил о разработке нового метода омоложения организма, подвергнутого обструкции научным миром.

Медицинский центр Окадо уже почти двадцать лет проводит генетические анализы для всех желающих узнать свой естественный предел. И, насколько известно нашему изданию, еще никто не пережил срок, указанный в результатах теста. Как говорится, доводы Окадо оправдывает само время.

Итак, если эта теория верна, то радуйся, среднестатистический читатель: никакие деньги мира не спасут современных Крезов и Шейлоков от встречи с высшими силами и от адских котлов за прегрешения в земной жизни. А это значит, что еще не все в этом мире можно купить за деньги. Этой оптимистической новостью вас сегодня удивлял и огорошивал всегда ваш – Изя Клецкин.»

Я ткнул в уголок листа и статья снова скукожилась до заголовка. В задумчивости поводил пальцем по поверхности и вдруг от неожиданности сначала вздрогнул, а потом раздражённо выругался сквозь зубы: взгляд упал на ещё одну колонку, озаглавленную «Elysium Space» предлагает места на марсианских кладбищах».

Я откинулся на кожаную спинку сиденья и начал считать до ста, успокаивая зашедшее в испуге сердце. Оливия даже не подозревала, насколько права, называя мне диагноз: страх смерти. Только проблема была совсем не в том, что я не хотел этого признать. Дело, как раз, было в том, что я осознавал его чересчур ярко. Все началось примерно месяц назад, когда мне впервые за последние сорок лет приснилась Луанда и я проснулся в холодном поту с колотящимся сердцем. И с четкой мыслью, оставившей странное послевкусие: я не хочу умирать! Я не принимаю аксиому, что я – смертен.

Не то, чтобы я не знал или не думал об этом раньше. Но, как и все, держал это знание где-то на периферии сознания, как пьяница, знающий, что у него в подкладке пиджака зашита мелкая купюра на крайний случай. В молодости к этому добавлялось то, что я слишком часто встречался лицом к лицу с курносой, воспринимая тогда смерть скорее игрой в русскую рулетку, чем неотвратимостью.

Но почему-то настоящий страх пришел ко мне только сейчас. Возможно, это было связано с Донной? Ей всего сорок пять, двадцать из которых она провела возле меня. Наверно, после Вероники она была самой близкой женщиной в моей жизни. Два года назад у нее в мозгу нашли какую-то редкую разновидность опухоли. Естественно, я сделал все, что в моих силах: самые дорогие клиники, лучшие нейрохирурги, цена не имела значения. Опухоль вырезали и все забылось как страшный сон, но через полгода она объявилась снова и все завертелось по новому кругу. И снова, вроде бы, все чисто, и вновь рецидив через три месяца. За два года врачи шесть раз выжигали кусочки ее мозга и с каждым разом все ближе вероятность того, что после очередной операции она превратится в овощ, когда беспощадный луч медицинского лазера сожжет очередную порцию нейронов.

Как бы там ни было, с того дня практически каждую ночь мне снились страницы моей жизни, связанные со смертью и, смотря правда в глаза, приходилось признать, что в этом фолианте чересчур много листов. В конце концов я обратился к Дитмару, главному врачу кельнского медицинского центра компании. Без подробностей, просто сказал, что мне нужна консультация психотерапевта. И он посоветовал Оливию Вэй – наглядное опровержение киплинговских строчек: «Запад есть Запад, Восток есть Восток, и с места они не сойдут». Ее отцом был француз, а мать – китаянка из Шанхая. Союз двух цивилизаций принес отличный плод – восточная утонченность лишь подчеркивала французский шарм.

Целью походов к Оливии было вовсе не желание получить ответ о подоплеке моих снов. Я хотел, сам не знаю почему, чтобы о моих страхах мне сказал чужой человек, профессиональный поверенный чужих тайн. Самому признаться в этом мне мешал непонятный стыд. Я дважды начинал разговор с Дитмаром, намереваясь поделиться своими проблемами, но оба раза так и не смог решиться.

Сегодня, когда я услышал от Оливии собственный диагноз, вроде бы даже стало легче дышать. Остается лишь дождаться ночи, чтобы узнать, принесет ли это также облегчение в мою ночную жизнь.

5

– Приехали, – вырвал меня из раздумий голос Анджея.

Я вышел из машины и зашагал к зданию, мельком глянув на полуметровые буквы названия на фасаде: «Military and tactical Resources Inc.». Никакой краски: голый титано-вольфрам. За те десять лет, что они тут висят, даже царапинки не заимели.

Зайдя в вестибюль и кивнув охранникам, в сопровождении Анджея я зашел в личный лифт и через полторы минуты уже выходил в своем офисе. Кивком отпустив телохранителя, я подошел к огромному, во всю стену, окну, за которым расстилалась гладь Финского залива. Со стометровой высоты открывался великолепный вид на море, особенно во время ненастья.

Я прижался лбом к холодному стеклу и пару минут просто стоял, ничего не делая и стараясь ни о чем не думать, отдаваясь на волю мысленного созерцания собственного «Я». Это, конечно, не было каким-нибудь дзен-буддизмом, но все же помогало расслабиться в перерывах напряженного дня. Я вернулся за стол, из-за которого поднялся каких-то три часа назад, сел в кресло. Активировал селектор.

– Да, – откликнулась Донна.

– Что там Надзаро?

– Обещал через пять минут быть.

– Хорошо. Соедини с Дитмаром.

Секунд через двадцать голотарелка перед столом тихо загудела и выбросила пучок лазерных лучей. Воздух над ней загустел призрачным облаком.

– Привет, Дитмар, – сказал я, адресуясь проявившейся в воздухе голове. – Не отвлекаю?

– Как может отвлекать главного врача центра его владелец? – улыбнулся он. Я до сих пор не мог привыкнуть к тому, как улыбка меняет его узкое суровое лицо викинга, смягчая и разглаживая морщины, которые он принципиально не желал сводить медицинскими методами. – Я тебя слушаю, Питер.

– Да вот, хотел узнать, как ты относишься к теории о генетическом пределе организма. – Я поудобнее устроился в кресле и налил в стакан клюквенного морса.

– Хмм. – Дитмар присмотрелся ко мне, как будто пытаясь обнаружить какой-то, один ему известный знак, на моем лице. – Интересный вопрос. И неожиданный. Можно спросить, с чем связан такой интерес?

– Просто прочитал статью, – пожал я плечами, – появились вопросы. Насколько она верна, по-твоему?

– Трудно сказать, – теперь уже он повторил мой жест. – На мой взгляд, твердых доказательств этой теории до сих пор нет. Те исследования, что есть, выглядят солидно, но проверить их истинность не представляется возможным. Разве что со временем, когда накопится достаточный статистический материал…

– Ты имеешь в виду результаты генетических анализов? Умирают ли люди в предсказанное им время?

– В том числе и это, – кивнул тот. – Хотя существует мнение, и я его, по чести разделяю, что эти результаты могут играть роль своеобразного плацебо, только с обратным знаком: такие тесты обычно заказывают люди, уже верящие в эту теорию, а следовательно, узнав результат, также могут уверовать в его истинность и убедить себя, что им надо умереть в определенный отрезок времени. – Дитмар потянулся куда-то вбок и вытащил из воздуха сигарету. – Некая разновидность НЛП[8 - нейролингвистическое программирование], в общем. – Так, может, теперь ответишь, с какой целью интересуешься. Я бы крайне не рекомендовал…

– А что скажешь о Мацумото Окадо? – перебил я его. – Ведь он за исследования в этой области получил Нобелевскую премию, так?