Кусок жизни

Инкубатор мужиков и психов

2009 год.

– Лиля, ты будешь ждать меня? – спрашивал я свою подругу.

– Ну, конечно! – отвечала она.

И вот я сдаю анализы, снял весь пирсинг, чтобы не выдали жёлтый билет. Казалось всё в порядке, как вдруг: плохой анализ мочи.

– И что мне делать? – спрашивал я у комиссии.

– Нужно сдавать повторный анализ. Но у нас такие правила: если анализ мочи плохой, то необходимо пройти обследование у дерматолога. – ответили мне из комиссии.

И я отправился к дерматологу, там мне сказали:

– Раздевайся, покажи пипиську! Одевайся! Вот тебе бумага и ручка, пиши все свои половые связи за полгода, повремённо, пофамильно.

– Это ещё зачем? – удивлённо спрашивал я.

– Тебе сказали, пиши, значит, молча, сиди и пиши! – ответила строгая врачиха.

С трудом, но я постарался вспомнить всех (я не изменял Лиле) и записал всё на бумаге. После того, как врачиха прочла фамилии, она сделала такой вывод:

– Вот тебе направление, сдавай кровь на сифилис!

– Какой сифилис? Кто из них? – возмутился я.

– Мне нельзя этого говорить! Не задерживайте очередь, молодой человек, идите!

– Ну, уж нет, я теперь с места не сдвинусь, пока не скажите, кто из них! – настаивал я.

Женщина быстро сдалась, к моему удивлению, и ткнула пальцем на фамилию. В этот момент я немного потерял равновесие и ошеломлённый такой новостью отправился домой. Всю следующую неделю в ожидании результатов анализа, я был как на иголках. Друзья от моего рассказа заливались смехом, говоря так:

– Она специально тебя припугнула, чтобы у тебя меньше баб было! Мужененавистница, наверное.

Пришли результаты. Слава небесам! Чист! И теперь я стал ждать повестки в сборный военный пункт Пермского края.

Повестка пришла как раз в тот момент, когда я копал грядки. Я воткнул лопату в землю и начал бухать.

Проводы прошли шумно и весело, меня побрили на лысо под тройку. Самое частое пожелание и тост были такие:

– Ты служи, как я служил, а я на службу хуй ложил!

В сборном военном пункте Пермского края мне предстояло пройти повторную медицинскую комиссию и ждать «покупателей». В конце обследования я изъявил желание служить в морском флоте, как мой отец и дед. Мне сказали, что учтут мои пожелания. И наступило время томительного трёхдневного ожидания. На третий день нас построили и сообщили такую новость:

– Господа, будущие солдаты! Государство предоставляет вам уникальную возможность – ИСПРАВИТСЯ! После прохождения службы ваши судимости будут вычеркнуты, забыты. Вы будите ЧИСТЫ!

У меня была условная судимость. И что интересно, почти все были когда-то судимы. Я свой получил в 17 лет (и, конечно, по-пьяни), с Лёликом и Боликом угнали мотоцикл у одиноко-живущего деда. Мы хотели прокатиться и вернуть его. Но приехав в деревню Юг (Болик не смог поехать, потому что выпал из коляски на ходу, исцарапав всю спину асфальтом), напились браги на димедроле и нас отрубило часов на 15. Проснувшись, все говорили, что нас ищут менты. Приехал мой батя с братьями, и забрали мотоцикл. А мы с Лёликом шли пешком 15 км обратно, по пути я пил из лужи, блевал фонтаном. Когда блудный сын вернулся домой, мать повезла меня в ментовку и сказала, чтоб я во всём признавался. Лёлик тоже потом во всём признался. Состоялся суд, на котором не было пострадавшего (хозяин мотоцикла). Судья спросил матерей (которые ревели горючими слезами), не против ли они провести следствие без него, на что те утвердительно кивнули. И нам дали по году условно. А могли бы и ничего не получить, ведь что это за суд без пострадавшего??? Но благодаря адвокатше (государственная бабка), прокурорше (злая тётка с большими зубами, требовавшая для нас два года колонии), судья (ему на всё было наплевать), и нашим рыдающим матушкам, нам дали сроки. А не бывает суда без потерпевших (или пострадавших)! А не было его, потому что мотоцикл мы починили и вернули. Дед написал письмо, что претензий к нам не имеет (есть и другие способы, избавиться от пострадавшего). Но, несмотря на это, дело наше продолжали вести.

Такая новость нас всех приятно удивила. Мы стали обсуждать, у кого какие были судимости, мечтать о том, чем будем заниматься после армии.

Я не хотел учиться дальше на подмастерья геолога. Теперь я мечтал стать криминалистом. Но с условкой меня бы не взяли. А тут погасят! Может быть, возьмут, – фантазировал я.

Последнюю ночь на родине я провёл у Лили. Мы прощались: обнимали, целовали и нюхали друг друга, как будто в последний раз. Но мне мешали клопы.

– Почему клопы не кусают тебя? – спрашивал я у неё.

– Потому что они привыкли ко мне, для них я своя! – отвечала Лиля.

Видимо, ко мне клопы не собирались привыкать. В последнюю ночь они жрали меня так, что я не выспался и весь чесался.

Прибыв в расположение части, нас в последний раз осматривали врачи и выдавали армейскую форму.

– У тебя чесотка? – спросила женщина в белом халате.

– Нет, это клопы! – ответил я.

– А может чесотка? И тогда ты не пойдёшь в армию… – намекнула она.

– Нет, нет! Это клопы искусали меня! Вот, присмотритесь!

Ребята окинули меня непонимающими взглядами. Тогда я и сам задумался: столько препятствий на пути в армию, благодаря которым можно «отмазаться», а я, как дурак, упираюсь: «ХОЧУ В АРМИЮ!».

Железнодорожный вокзал, поезд. Дорога в маленький алтайский городок Малейск. Наши «покупатели» порекомендовали нам, уничтожить все продукты и бухло в дороге, потому что в части всё отберут. И мы последовали их совету. Всего нас было пятьдесят человек из Пермского края. Кто-то дружились, кто-то ругались, кто-то были изгоями.

В Малейск мы приехали ночью в КАМАЗе. В казарме нас разули; забрали все не нужные вещи, оставили только мыльнорыльное; выдали форму и бельё постельное; ещё раз побрили нам головы под ноль; некоторым, кто много тупил, чуток помяли рожи.

Первый месяц – КМБ (курс молодого бойца). Нашей ротой командовал разведывательный взвод, командиром которого был капитан Кречет. Утро. Зарядка. Строевая подготовка. ОГП – общественно-государственная подготовка.

– Кречет! – крикнул сержант Дроздец.

– Я! – откликнулся я.

Все обернулись в мою сторону. Другие сержанты смеялись.

– Вот, у нас командир – капитан Кречет! Как он нас дрочит! Не повезло тебе с фамилией, рядовой Кречет! – шутил сержант Дрозд.

Моя редкая фамилия в родных краях деревни Хабарки оказалась распространённой в алтайском крае. «А вдруг мы с этим капитаном какие-нибудь далёкие родственники?» – задумался я и начал искать сходства во внешности и поведении. Он был высокий, коренастый, строгий и весёлый одновременно. Лицо прямоугольное с чётко выраженными чертами. Глаза карие, большие, хищные. Вот сокол, дак сокол, не то, что я: маленький, худой, улыбка на пол рыла упирается в зелёные и добрые глаза. Нет сходства никакого. Но если бы я стал разведчиком, то называл бы его Батей.

На первом уроке ОГП контрактники устроили допрос.

– Во второй роте произошёл неприятный случай: срочник прыгнул на офицера с заточкой. Поэтому, сейчас выходим по одному к доске и рассказываем у кого, за что были судимости, – сказал сержант Дрозд с выпирающей нижней челюстью.

Мы по очереди выходили к доске, и каждый рассказывал свою историю.

– Начнём с Кречета! Рядовой, Кречет! – скомандовал Дрозд, расплываясь в довольной улыбке.

Я назвал номер статьи, выйдя к доске.

– Я не знаю статей. Рассказывай, что натворил!

– Мотоцикл угнали…

Тут весь класс засмеялся, и меня отправили на место.

– Разбойное нападение. По малолетке толпой ограбили и избили женщину… – рассказывал кто-то.

– Как подло! Значит, замаливать грешок здесь будешь! – шутил Дрозд.

К доске вышел маленький рядовой Мидинов 160 сантиметров ростом.

Он гордо назвал номер статьи.

– Ты в уши долбишься?! Я не знаю статей!

– Тяжкие телесные… – сказал он, чуть смущаясь.

– Ну, дела! А за что?

– Да, из-за бабы!

К доске вышел Юра Стоянов.

– Я обокрал столовую! – признался он.

– Оголодал?! – засмеялся сержант Дрозд и остальные.

– Это ради сестры, с которой мы жили в детском доме, она была голодная. Так я хотел её накормить, но попался…

Тут все затихли, повисло молчание. Юра вернулся на место и тихо сказал:

– Держите, подачу, суки!

Большинство были судимы за разбой и воровство. Человек пятнадцать вообще были никогда не судимы. Некоторые имели уже высшее образование и детей.

Оказалось, что в части, в которую мы попали, раньше служили одни контрактники. Эту часть расформировали, и мы были тут первыми срочниками. Более того, многие из нас были судимы. Вторая рота была особенным местом, в ней собрались ребята, которые мотали сроки в детских колониях. В армии выражение мести, или ответа на оскорбление чувств, было следующим: суицид – повешение, вскрытие вен, прыжок из окна, выпить хлорки, словесно унизить сержанта, ударить сержанта, ну и крайнее покушение на жизнь оскорбляющего. Что-то подобное произошло во второй роте. После случая с заточкой в этой роте установились самые жесточайшие условия: там командовали суровые, мало сговорчивые офицеры и контрактники. Клин клином вышибается.

После ОГП, а точнее наших признаний, прошла вечерняя поверка и прозвучала команда:

– Рота, отбой!

Солдаты разлетелись, как мухи, по кубрикам и улеглись спать. Во сне я представлял, как вся армия пролетит мимолётно, незаметно, как я вернусь домой в объятия изголодавшейся Лили, как я буду обнимать, и целовать её, только об этом были все мои мысли, хотя прошло всего две недели нашего расставания.

– Третья Рота, подъём! – прокричал чей-то голос.

– Третья Рота, подъём! – повторилась команда.

А третья рота – это был я и весь наш кубрик, в котором было восемь человек. Мы непонимающе глядели друг на друга и выбегали в коридор. А там стоял пьяный молодой парень и кричал:

– Третья Рота, подъём!

– Я, младший сержант Барабанов! – объявил он собравшимся.

– Упор лёжа принять! – скомандовал он.

Все приняли упор лёжа.

– Раз, два, раз, два! – командовал он.

– Будем качаться до тех пор, пока не выйдут все! – объявил он.

– Раз, два, раз, два!.. – говорил он пьяным голосом, а мы отжимались, ожидая остальных.

Это ожидание озлобляло общее настроение против других. И те ребята, которые вышли из кубриков последние, запомнились нам навсегда.

– Рядовой, Имя, Фамилия?! – спросил Барабан последнего прибежавшего.

– Рядовой Гус! – картавя, ответил парень с маленькими голубыми глазами и большим носом.

Младший сержант Барабанов в это время держал в руках швабру. Он приказал: