Лихтенвальд из Сан-Репы. Том 3

Не получив разрешения на бесплатный проезд, ветеран, проехал две остановки и выскочил около цирка, не поблагодарив, прямо под колёса грузовика.

– Когда я был в Вене, – перевёл стрелки разговора Гитболан, наблюдая диспозицию, – какой-то мерзкий пуантилист увёл мою лучшую картину! Я сомневаюсь в высоких моральных свойствах большинства художников и военных. У них не может быть моральных свойств! Новые поколения смотрят на мир своими глазами! Это взгляд интереса, но не истины! Истина вообще никого не интересует! В этом и есть основа природы, что она смеётся над всем сущим и ничему не даёт вечного простора! Но тех, кто нарушает законы природы, попирает исконную правильность мира, тем грозит то же, что случилось с этим ветераном – они попадают под колёса Провидения!

– Шеф! Я лучше анекдот расскажу! Двое мирно идут по городу, а мимо пробегает человек с рулём в руках, крутит его, щёки дует и орёт: «Садитесь на мой «КАМАЗ»! Подвезу!

Они смотрят на этого психа и мирно отказываются, езжай, мол, дальше. Тогда водитель «КАМАЗа» вынимает из-за спины обрез и говорит:

«Все в „КАМАЗ“! Быстро! Пристрелю!».

Делать нечего, двое пристроились сзади сумасшедшего с рулём и бегут по улице гуськом. Все устали и хотят уже пить и есть. Вдруг видят пост милиции. Они обрадовались, что избавление близко.

Из поста милиции выбегает милиционер с дубиной и останавливает психа с рулём.

«Почему скорость нарушаешь? Где права?» – спрашивает он у водителя «КАМАЗа».

Псих вынимает права, путевой лист, и подаёт их милиционеру. Тот посмотрел и говорит: «А в кузове почему люди? Кузов не приспособлен!»

– А это, – отвечает сумасшедший, – пассажиры. Я ребят до города подбрасываю.

– Не надо! – говорит мент, – Я их сам на мотоцикле подброшу! Один – за спиной, другой – в люльке!

Смотрят, а в руках у мента руль и пистолет.

Побежали они теперь за ментом, один сзади, другой сбоку, вприсядку. Согнутый пот со лба вытирает и говорит: «Лучше бы на „КАМАЗе“ доехали!»

– Нерон, – сказал Гитболан, – ешь творожок! Прошу тебя! Кстати, ты заметил, сколь тщательно следовало бы заняться этим старичком…

– Да знаю я этих липовых генералов! Здесь уже нет столько свадеб, сколько генералов к ним! Вы их гнали в своё время, как облупленных! Да и генерал ли это? Я вовсе не уверен! Если ты надел генеральскую форму, то из этого вовсе не следует, что ты генерал!

Гостиница «Альпийский клуб» найти было легко, труднее – поселиться в ней. Уже летели по благословенной Сан Репе запоздалые предупреждения о появлении компании разбойников, неразборчивых в средствах и крайне жестоких. Уже был объявлен розыск преступников по всем весям. Уже стало известно, что ни от кого не прячась, среди белого дня бандиты погрузились на скорый поезд «Сблызнов-Патарстон». Все знали, что, как ни странно, они благополучно прибыли в конечный пункт. Тут потерялись их следы. Неусыпная стража знала по прошлому опыту, что не будет главарь банды и его подручные прятаться по подвалам, а поселиться, как обычно на самом виду. Стали проверять дорогие гостиницы в городе и быстро нашли, что искали. Оказалось, что появились два человека в «Английском клубе», но никакой ни рослый аристократ с усами и бритый толстяк, а совсем наоборот – высокий бритый здоровяк с фиксой и худенький коротышка, похожий на детдомовского мальчика, с бородой и усиками. Но и этого было достаточно: все уже знали фокусы Гитболана и его способности к мимикрии.

Те, кто выслеживали, к вечеру следующего дня были в номере. Горничная, подосланная к двери, не дождалась ответа, открыла дверь своим ключом и группа захвата ворвалась в холл с высоким потолком и окнами от пола до потолка. Применять оружие и спецсредства не пришлось.

В номере работал душ и телевизор, но никого не было. Только на шкафу сидел равнодушный семисотлетний филин, вращая гигантскими глазами.

Осмотрев помещение и, естественно, никого не найдя, полковник Дупль и его ребята опечатали вход и ушли восвояси. Ушли ребята огорчённые, так и не поняв, что им была подарена жизнь.

А в это время в большом царском дворце, в спальне последнего императора Гитболан распаковывал свой чёрный кожаный чемодан, одновременно наблюдая за движущимися картинками на поверхности хрустального шара. Нерон то и дело сжимал кулаки и умоляюще поглядывал на Гитболана:

– Ну, пустите же! Пустите меня! Они не будут мучиться! Гарантирую лёгкую смерть! Шеф! Ну?!

Но ему не разрешили.

Грусть была разлита в воздухе. Кропоткин рассматривал на стене календарь за девятьсот пятый год, и что-то высчитывал на пальцах.

– Хочешь, свои новые стихи почитаю? У меня есть удачи! – голосом гимназистки спросил Нерон.

– Хочу! – лживо ответил Кропоткин, чтобы не огорчать друга.

Встретив благодарного собеседника, Нерон возбудился, взял его в оборот и с интимными интонациями в голосе стал посыпать его дихлофосом своего вдохновения.

– Александр Иванович! – сказал Нерон, впервые называя Кропоткина по имени-отчеству, – Этот город всё-таки удивителен! Не успел я преступить его границ, как музы вошли парадным строем в моё сердце! В сердце заварилась пурга чувств! Вот слушайте! Это родилось сейчас! Я боюсь забыть! Новое! Сочинение называется «Чета»!

– Давай! Заноси! – сказал Кропоткин и подпёр щёку кулаком.

– Как умопомрачительно она
В своём изрядно драном пеньюаре
Взыскует вкруг следы веретена!..
А он в шлафроке спелого говна
Наяривает костью на рояле.
Гармонии былой простыл и след.
Ямб выродился в хор, хорей – в гекзаметр,
И уж не дрочит по старинке дед,
Заглядывая в форточки кунсткамер.
Он мается задором молодым,
Она толчёт сухую воду в ступе,
Она пьяней, чем предрассветный дым,
А он хорош, увы, почти, что в дупель.
Что пожелать им? Сдохнуть от тоски?
Забыться анашой под сенью храма?..
Она его таскает за грудки,
А он клянётся ей детьми и мамой.
Торжественно в лесах звучит рефрен…
Им – скучен ритуал, другим – наука:
«Когда ты, наконец, подохнешь, хрен?»
«Да провались ты в твердь земную, сука!»
Венками изошёл и пал сонет.
Ямб выродился в хор, хорей – в гекзаметр
И уж не дрочит по старинке дед,
Заглядывая в форточки кунсткамер… Конец!..

Вкратце – о чём эта вещь? Эта вещь о строительстве этого грёбаного Патерстона, о героизме этого квёлого народа, о многом таком, что не находит отражения… Поэма называется «Призвание». Как? Свежо?

– Стихотворение? «Призвание»? «Чета»? В трёх десятикнижиях с эпилогом и хореографической группой безногих пигмеев? Свежо! Пастозно! – пародированным голосом скомандовал Кропоткин, не склонный к неуместной натурфилософии и кабинетному словоблудию во вшивых университетах, – Тема стихотворения, как я полагаю – соитие мужчины и женщины, а также дружба инородцев. Объявляла Анна Мари Чехова, шпионка всех спецслужб мира! Начинай! —

– …Народ уж полнится рыданьем,
Народ кипит, а царь идёт
Заняться самобичеваньем
И стрижкой попранных бород!
О, как он верил в эти выи…
В ланиты, перси…

– Голову даю на отсечение, рифма – голубые! – прервал его всё более разрушительное по своим последствиям выступление Кропоткин, – По части рифмоплётства, ты – дока! Герман! Спаси меня! Он взялся за хорей и амфибрахий!

– Молчи, червь! Слушай!

…Грохочут танки, пушки бьются,
По берегам реки несутся
Неугомонные бойцы,