Защитный Механизм

– В течение этого… – Иферус чуть заметно надменно улыбнулся, – …интересного процесса все “верные”, что мертвые, что живые, будут возвышены к облакам и перенесены, извиняюсь за возможное отсутствие эрудированности, в Рай, да?

– Именно так.

– А что же будет с падшими, с грешниками?

Иферус говорил крайне толково и уверенно, чем заставил Андрея Геннадьевича смутиться и засомневаться в том, что ему было прекрасно известно. Он чувствовал преобладание собеседника в их разговоре. Необходимо было прекратить это.

– С уверенностью заявлю, что они отправятся в Ад! – с долей претенциозности ответил Андрей Геннадьевич. Ему понравилась вложенная во фразу интонация, он был собой доволен. Ему показалось, что доминирование в диалоге, как то было в холле, снова у него.

– Так почему бы нам не помочь Ему и не упростить столь торжественный для всех верующих в него день?

– Господь Бог не нуждается в нашей помощи. Все, что требуется от нас, – это жить по заветам, по совести, а также помогать ближнему, не карать его.

– Да-да, я это все уже слышал тысячу раз! – Иферус закинул ногу на ногу и сложил руки в замочек. – Вы не подумайте, я не какой-то там злодей, желающий воцарения вселенского зла. Отнюдь нет. Я готов взять на себя ответственность за убийство, пусть даже и не мной, каждого плохого человека. Да что там, я даже готов пожертвовать своей жизнью, если это принесет всеобщее благо. Поэтому меня справедливо можно назвать самым большим гуманистом из всех, что когда-либо существовали.

Андрей Геннадьевич заметно призадумался, настолько убедительно было это противоречие сказано. Иферус приметил это и с еще большей страстью продолжил:

– Я понимаю, что ваши убеждения не позволяют вам даже думать в таком направлении. Но прошу вас всего на две минутки позабыть о них. Представьте, что не существует христианских канонов, по которым вы привыкли жить, вообразим мир, где нет места заветам и привычной нам морали, а заместо них весь род человеческий живет исключительно исходя из рационального, логического мышления. Сможете?

Вид у Андрея Геннадьевича был озабоченный, можно даже сказать, покаянный. Беседа была интересна для него, и, очевидно, ему хотелось ненадолго окунуться в мир, где святость отсутствовала бы как понятие. “Исключительно из любопытства!” – оправдание быстро нашлось.

– Не могу вам ничего обещать, но клянусь, что очень постараюсь.

– Благодарю! – Иферус был заметно горд собой. Убедить фанатично верующего человека представить мир без Бога: “Черт, а я действительно в ударе!”.

– Так вот, перенесемся в описанный мной мир, где общество построено на логике, рационализме, и, самое главное, что я забыл упомянуть, – справедливости. Раз религий не существует, следовательно, и убийство не считается грехом. Более того, применяемая на Западе практика смертной казни распространена теперь во всем мире.

Андрей Геннадьевич развел руками и встревоженно крикнул:

– Какой ужас вы описываете, ей-богу!

– А-та, Бога не существует. Я не пытаюсь вас обидеть, мы просто фантазируем, помните? Вы обещали. Андрей Геннадьевич опустил глаза в пол и молча кивнул, всем своим видом давая понять, что готов продолжить.

– Так вот. Убийство плохого человека является нормой в этой… – Иферус хотел сказать “прекрасной”, но по какой-то причине воздержался, – …утопии. Наверняка у вас тут же созрел вопрос: “А какого человека можно считать плохим?”

– Верно. Иферус сиял от гордости самим собой, чувство преобладания в разговоре придавало ему уверенности и, вместе с тем, радости.

– Предсказумый, но справедливый вопрос. “Плохим” считают того человека, что ведет скотский образ жизни и потому не заслуживает ее. Только задумайтесь, сколько хороших людей ежедневно покидают нас. Талантливые врачи, великие политики и просто хорошие люди, что уходят слишком рано. Не лучше бы было, если бы вместо них смерть забирала всю эту… – Иферус дернул головой, мышца на шее снова напряглась, в этот раз явно до предела, отчего его челюсть сомкнулась так сильно, что сквозь зубы он еле выговорил, – …мразь.

Андрей Геннадьевич мысленно удивился количеству ненависти, вложенной в последнее слово. На небольшой промежуток времени ему стало действительно страшно. Эта интонация ясно давала понять, что, окажись Андрей Геннадьевич в списке “плохих людей” Иферуса, – он был бы уже мертв. “С другой стороны, – думал он, – разговор еще не окончен”. Именно это и пугало.

Не то чтобы Андрей Геннадьевич боялся смерти. Нет, не больше, чем обыкновенный человек. В большей степени страшна ему была неизвестность, что ждала в загробной жизни. Даже будучи священнослужителем, Андрей Геннадьевич не был уверен в существовании рая и ада, а следовательно, и Бога, за что непреклонно корил себя. Но последние два года чаще иных причин стыдил он себя даже не за скептицизм, а за то, чем долго не осмеливался поделиться с направившим его на лечение психиатром – на самом деле смерть даже импонировала ему. Стыдно ему было в первую очередь не перед собой и даже не перед Богом, а исключительно перед родными, что волновались и переживали за него, хоть их и стало намного меньше. Тот злополучный год, что привел Андрея Геннадьевича в лечебницу, забрал жизни шести или семи (Андрей Геннадьевич сам уже не помнил) близких и не очень ему людей. Эти события привели его к порочному кругу: он не мог справиться с нахлынувшей на него болью, вследствие чего обратился к религии, что гласит: “Пути Господни неисповедимы”, но заработанная еще в детстве привычка постоянно задавать вопрос “Почему?” вплоть до момента, пока ответ на вопрос не будет найден, не давала ему возможности найти смирения и принять, что удушающая его скорбь является частью великого плана. Но и избавиться от нее очень хотелось, поэтому он вновь возвращался к этой догме и так же вновь, снова и снова проходил этот круг от непонимания Божественного замысла до кратковременного смирения в попытке хоть как-то объяснить утраты и справиться с ними, пусть и не на долгое время. Каждый раз он отвергал Бога и каждый раз вновь приходил к нему с раскаянием. С каждым циклом Андрею Геннадьевичу становилось все хуже, он терял ощущение реальности и в один момент, когда сил совсем не осталось, предпринял попытку убить себя, но столкнулся с тем, что, как оказалось, он вовсе и не жил последние два года. С лезвием в руках он смотрел на себя в зеркало и видел чужого, незнакомого ему человека. И это было не впервой, деперсонализация забрала у него чувство реальности еще два года назад. Но, что удивило Андрея Геннадьевича, так это факт того, что, сделав первый надрез на руке, он, впервые за эти два года, почувствовал себя… собой. Пелена с глаз спала, в отражении он увидел свое лицо, конечности, что казались ему чужими и заставляли вскрикивать по утру. Просыпаясь, он видел чью-то руку перед собой, но в тот момент она вдруг опять стала его, он четко понимал, что каждое движение делает сам, его тело – это сызнова его тело, а существование, что было бременем для него, вдруг стало отнятой у него когда-то жизнью, по которой он так скучал. Именно в ту секунду, когда произошло это перевоплощение, Андрей Геннадьевич ясно понял, что не станет доводить дело до конца. Смысл всего произошедшего с ним стал очевиден, ему открылась четвертая стена, третий путь, что стал ведущим для него. Он особенный! Тот, кто был выбран для чего-то великого, – сам Андрей Геннадьевич еще не знал, для чего, но был убежден, что вскоре узнает. Открыв факт того, что боль возвращает его к жизни, а вне болевых ощущений он не чувствует буквально ничего, к нему наконец-то пришло смирение, а с ним и осознание собственной могущественности – душевная травма была столь сильной, что впредь практически ничто не могло его ранить. Вещи, которые раньше были способны вогнать его в состояние печали, теперь казались такими малозначительными, что не находили никакого отклика в сознании. Они будто бы вовсе и не происходили. Он стал неуязвим для ситуаций, которые обычный человек назвал бы “проблемами”. Великий план, что был составлен для него, обрел смысл. И хоть где-то глубоко внутри Андрей Геннадьевич все еще злился на Бога за то, что тот выбрал столь жестокий способ для поиска просветления, он принял свою судьбу и решил, что пока не сможет найти применения своему дару, будет разносить слово Божье и помогать тем, кто еще не нашел спокойствия и гармонии. С тех пор Андрей Геннадьевич стал спокойнее на все реагировать, был незаметен для большинства, будто бы тенью человека. Все мирское казалось ему невероятно скучным, примитивным и до абсурда банальным. Большую часть времени он проводил за беседой с прихожанами церкви и в раздумьях о возможных способах реализации своей уникальной “силы” во благо человечества. Но, как мы можем судить сейчас, так и не нашел их; более того, раз он оказался в больнице, значит, и “просветление” было ничем, кроме как обыкновенным самовнушением. Он вернулся к тому самому порочному кругу, но в этот раз с поселившейся в голове мыслью, что постоянно твердила ему: “Пока что ты просто ничего не понимаешь, но обязательно поймешь в будущем. А сейчас, чтобы понять это, тебе необходима помощь”.