Укрытие

Удаляясь, он сильнее ругался и все медленнее шел. Поговаривали, что он сам себе в ногу выстрелил и потерял сознание от боли.

3

Веня немного младше. Друг Ивана с двухлетним стажем. (От нечего делать друг.) В поселок приехал из города с мамой и котом. Это было летом, еще до гражданской. Они спасались от обстрелов. Вещей практически не привезли: одеяла-подушки, одежды мешок, кастрюли и книги. Мама была уже старушкой. (Веня поздний ребенок. Отец – неизвестно кто.)

Венина мама умерла прошлой весной от воспаления легких. Иван с тестем помогали хоронить. Купили красивый гроб с бархатной обивкой и легонький белый крест. Веня просил, чтоб не тяжелый.

Веня должен был стать школьным учителем истории, но не сложилось, потому что, как известно, все гуманитарные дисциплины школьникам стали преподавать чиновники, прошедшие курсы. Военные в основном.

Педагогам предлагали почти бесплатно переквалифицироваться, но в кого именно, не уточняли. Поэтому они слонялись без дела. Целая страна брошенных учителей и училок.

От Последней войны, а теперь и от гражданской Веня косил по ожирению. Себя солдатом он и в страшном сне не представлял и искренне удивлялся, когда у него спрашивали, почему он не на фронте.

Во время последней волны мобилизации комиссия признала его годным к службе. «Наел бока, – возмущался начальник Отдела по делам ГО и ЧС района. – Война идет, сынок. Страну шатают террористы, а ты питание контролировать не научился к двадцати двум годам. Понимаю, что диабет. У моей бабки тоже был. Так она на гречневой каше жила и только по праздникам пирожки с печенью делала. А ты что себе позволяешь?»

Начальнику было едва за тридцать. Сам он не то что на фронтах, даже в армии не служил. С узкими плечами, спичечными ногами и круглым, спущенным до мошонки животом, он походил на беременную обезьяну. Во время Последней войны ездил на передовую пару раз с гуманитарным грузом. Тогда у них это считалось день за два и выплачивалась премия ко Дню защитника Отечества. Он гордился этими поездками, и был прав, когда говорил, что он ездил, а, как некоторые, мог бы и не ездить.

Неожиданно за Веню вступился военком – старый дядька, тоже, конечно, не служивший, но отлично понимавший чертеж системы. Он напомнил комиссии о матери Вени, которая по возрасту нуждалась в уходе. Предложил дать отсрочку и обязать Веню сбросить хотя бы пять килограмм. Сказал: «Считай – приказ, Веня».

«Ну, мать – святое, – согласился начальник Отдела по делам ГО и ЧС района. – Береги ее, сынок».

Веня получил отсрочку. А мать умерла через два месяца. Три дня лежала с температурой, свистела легкими. Веня отвез ее в больницу вместе с Коробовым на «Ниве». Там выписали таблетки, которых не было в Новоколоденске, и рекомендовали поменьше волноваться. Мать пила чай с ромашкой и молилась. Не помогло.

К Ивану Веня пришел за три часа до вечернего пуска ракет. (До полдника, как это называлось в поселке.) Коробов до сих пор не вернулся. Веню это обрадовало. С Коробовым ему было тяжело. Как и со всеми людьми, в общем-то. Он еще ниже опускал голову, морщил лоб, говорил тихо и совсем не улыбался. «Бурчит что-то себе под нос, а начнешь переспрашивать – отворачивается и молчит, – говорил о нем Коробов. – Нихера не разберешь. Как поп».

Говорить Вене с Коробовым было не о чем. Но Веня выбирал тему, которая, как казалось, должна была вызвать интерес у Коробова. Далее прописывал примерный диалог и определял его финальную точку. Коробов все это время смотрел, как Веня морщит лоб, и думал: «Жрать, наверное, хочет, а стесняется попросить». Веня произносил реплику из известного только ему сценария, и, конечно, Коробов отвечал невпопад. Веня потел от волнения и произносил что-нибудь длинное и до обморока скучное.

Есть люди, которым не нужно разговаривать.

– Мимо шел и решил заглянуть, – как всегда, сказал Веня и протянул свою гигантскую, не разгибающуюся в локте руку. – А ты читал книгу Ги Дебора «Общество спектакля»? – тут же спросил он. – Я вчера начал. Он рассуждает о том, что современное нам консюмеристское общество вовлечено в производство и потребление бесконечного и бессмысленного спектакля; автор здорово подмечает, что спектакль – это сон рабов, который выражается в потребности спать. И, как он пишет, «спектакль – страж этого сна». Я смотрю на наш поселок и…

– Веня, у меня хреновый день! Я утку потрошил сегодня. Никто за мной не наблюдал, и никого я не изображал. Реальная обычная хреновая жизнь. И никакого спектакля. – Иван втащил Веню за рукав во двор и прикрыл скрипучую калитку.

– Ты утку потрошил, – медленно, продолжая формулировать мысль, сказал Веня, – потому что тебя тесть заставил. У вас тут спектакль на двоих.

– На троих. Нам Вера позванивает.

– И непосредственно, значит, участвует в вашем спектакле.

– Все меньше и меньше. Идем в дом. Я утиные потроха оставил на столе, а у кота никакого уважения к частной собственности нет. Ему экспроприировать что-нибудь, как яйца вылизать. Он же в спектакле не участвует.

В доме Веня рухнул в кресло, потому что табурет надавливал ему зад углами.

– Интернет вчера вечером ходил ловить на гору. Прочитал: еще одного полевого командира убили из фёдоров. Правительство планирует взять под контроль всю Центрально-Черноземную часть. Фотографии этого убитого видел. Голова оторвана и на палку насажена.

На огромных Вениных щеках поблескивали мягкие светлые волоски, а подбородок при этом был совершенно гладким. Из-за этого Веня напоминал мультипликационного кабана, особенно когда хмурился или чесал вздернутый нос.

– В городе, говорят, открыли книжный магазин и даже довоенных авторов продают.

– Ерунда, – усомнился Иван. – Если даже интернет запретили, то с книгами и так понятно, что их только по талонам будут выдавать.

– Никто интернет не запрещал. Просто операторы сети настроены против правительства и, чтобы ему навредить, ограничивают трафик. – Веня встал и принялся ходить вдоль кухонного стола, сидя у которого Иван чистил картошку к утке. – Нельзя спорить с очевидными вещами. Интернет есть. Иди на гору и пользуйся. Я вчера даже песню скачал.

– Какую?

Веня вынул телефон и включил «Как листовка – так и я» Летова:

Новые родятся да командиры.Это хорошо, это так и надо.Что бы ни сказали – не станем спорить.Что бы ни дарили – не станем верить.

Летов пел сначала умиротворенно, даже ласково, а потом, как всегда, стал хрипеть с дистиллированной ненавистью.

Иван улыбнулся. Веня сначала строго смотрел на друга, а потом захохотал, как ребенок. Узкие его глаза наполнились слезами. Он размазывал их пухлыми пальцами по щекам. Дышал тяжело и не с первой попытки выговорил:

– Эта песня в списке «патриотических».

Потом они пили чай. Веня вымок от пота.

– Тебе нужно весом заняться, – сказал Иван.

Веня по-бабьи махнул рукой:

– Некогда мне на диетах сидеть. Я занят созерцанием. Это очень хлопотно.

Веня лукавил, потому что у него, как и у Ивана и всех, кто живет в заброшенных поселках, времени было полно. Хватило бы и на созерцание, и на строительство межгалактической ракеты. Он тоже работал сторожем. Как шутил Иван: «почти по специальности», имея в виду, что ночами Веня охранял единственную оставшуюся в Новоколоденске школу.

Видимо, потому, что у Ивана не было никакого образования, кроме школьного, он испытывал к Вене сложную смесь чувств: уважение и сострадание одновременно. Именно Веня спровоцировал его на то, чтобы обратить внимание на громадный книжный шкаф, оставшийся в доме от прежних хозяев. В начале Последней войны хозяева эмигрировали. Дом достался Коробову от муниципалитета вместо его собственного, уничтоженного осколком ракеты. От нечего делать Иван прочел пару книг. Выбрал самые худенькие и свежие. Остальные его не заинтересовали. Веня же, впервые увидевшей эту братскую могилу мыслей, затрясся, как щенок, почувствовавший аромат молока. Он тут же выпросил пять книг и вернул их меньше чем через три недели. Иван испытал тревожное чувство, которое не сразу идентифицировал. Жалость – не жалость. Презрение? Вроде бы нет. А потом сообразил, когда Вера рассказала, что провела прекрасный летний вечер между сфинксами, в компании поэтов, до помутнения рассудка страстно разговаривавших о чем-то интересном, но непонятном.

Ревность – понял Иван. Его терзала ревность. Он сообразил, что богатым, сильным, нежным, смешным – всем, всегда и везде предпочитают умных. Носятся с ними как с божками дикие племена. А его, Ивана, никто не любит, хотя он красивый, добрый и чувственный. Наслушавшись Веню и тайно сделав заметки, Иван принялся штурмовать шкаф, что привело к сокращению объемов производства самогона и негодованию тестя.

– Еще утром ушел тесть и нет до сих пор. Может, что случилось? – Иван готовился сунуть в духовку противень с уткой, как гробик в печь крематория.

Веня мечтательно взглянул на утку, вульгарно раскинувшую лапы, и сказал:

– Медом натри. Только нужно, чтобы он не подгорел. Мама так делает.

– Иван Николаевич хочет, чтобы я с ним сегодня к фёдорам поехал, прикинь! – будто не услышав, сказал Иван.

– Нафига? С тобой неприятностей больше.

Живя с тестем, Иван постоянно находился в напряжении. Иван Николаевич был ведущим, а Иван – ведомым. Приходилось подстраиваться: выбирать слова, позы, реакции. Тесть не третировал зятя, никак не ущемлял, но неосознанно выказывал презрение.

Во-первых, Иван находился в экономическом плену у тестя.

Во-вторых, он не ходил на рыбалку, не был способен толково обсудить ремонт «Нивы» и, самое главное, нудно источал недовольство бытием.

Иван думал так: «Презирает, потому что не знает, какой я на самом деле, а узнает – испугается». Приходилось прилаживаться не столько к этике, сколько к эстетике тестя. В этом смысле рассуждения Вени о спектакле оказались как нельзя кстати.

Иван пожаловался на отчужденность супруги Веры, но Веня не проявил заинтересованности. Неженатый и невлюбленный человек глух к подобным переживаниям. А толстый девственник особенно.

Впрочем, грызя морковку, Веня рассказал, что соседка Светлана, к которой он неравнодушен, сделала себе прическу, как у Марины Влади. Кто такая Марина Влади, Иван не знал, поэтому еще сильнее затосковал от скуки бесконечного весеннего дня.

Выпить они решили одновременно. Так в мюзиклах актеры разом начинают петь.

Через четверть часа после того, как Иван отправил утку в духовку, Веня выставил на стол соленые помидоры, отварную картошку и пузатые стаканчики. Солнце освещало всю комнату, драли глотки петухи, играла музыка с телефона, и потому сердца были взволнованы.

– Погнали, – тостовал Иван, – лишь бы не было войны и яйца были бы видны.

– Мягонький, – похвалил Вениамин, закусывая надтреснутым помидором.

Спустя час на столе стояла вторая пивная бутылка с самогоном. Пустая выглядывала из-под стола. Веня периодически заваливал ее ногой, потом опускался на колени, покрывал голову краем скатерти, как на исповеди, долго кряхтел и, наконец, поднимал бутылку. Ваня рассказывал, крича ему туда – под скатерть:

– Мой тесть продает самогон и фёдорам, и бунинцам, хотя, в принципе, он за фёдоров, потому что думает, будто фёдоры воюют за правительство. Но он же не хочет понимать, что фёдоров правительство мочит потихоньку, и все.

– Отсутствие убеждений – вот политическая позиция твоего тестя. Это она определяет его modus operandi. – Поглаживая красное пульсирующее лицо, Веня уселся на стул и облегченно выдохнул.

Иван напевал какую-то мелодию в ответ.

– Еще раз! – Веня поднял палец. – Отсутствие убеждений – это политическая позиция. У правительства тоже отсутствуют убеждения, поэтому за него большинство. А знаешь, какова цель правительства? Политическая, метафизическая – любая. Знаешь? Я могу сказать! Быть! – Веня хлопнул ладонью по столу и повторил: – Быть.

На улице смеркалось. Северный ветерок, который поднялся после обеда, утих. Вечер щекотал молодые сердца. Друзьям казалось, что они летят, как в детском сне – над домами и деревьями, – прочь из поселка. На самом же деле они стояли на крыльце с подожженными сигаретами и слушали сверчков.

– Вера что? – спросил Веня.

– Подрабатывает актрисой на детских праздниках.

– Аниматором?

– Нет. Там серьезно у них все. Целый спектакль. Она – принцесса, а…

– А дочь с кем? – перебил Веня.

– Сын. У нее Лёшка. С тёткой он. Она еще не старая. Любовник есть, – добавил Иван. – Вера рассказывала, что недавно нашла у нее под подушкой огромный дилдон.

Веня безучастно кивнул, очевидно, не желая продолжать разговор. Они помолчали. Иван продолжил, не дождавшись расспросов:

– Она же обещала ненадолго уехать. Хотела вернуться через пару месяцев. А теперь и не говорит об этом. – Иван вздохнул: – Она всегда мечтала свалить. В этом году Лёшку в детский сад отдадим. Отдаст, – поправился Иван. – Сама хочет на актерские курсы.

Веня внимательно посмотрел на Ивана и спросил:

– У тебя пластыря нет? Я пятку растер.

– Нет. – Иван швырнул окурок в темноту. – А у тебя там как со Светкой?

– Никак. – Веня заерзал на стуле и спрятал глаза. – Вчера в огороде видел. Говорит, связь могут на горе отрубить, чтобы молодежь ночами не скапливалась – опасно, если ракеты.

Веня, как всегда, явно съезжал c темы. Однако как-то раз он проговорился, что испытывает сильнейшее, знакомое только перезревшему девственнику сексуальное влечение к своей тридцатилетней соседке. Проговорился и с тех пор об этом жалел. Муж соседки – двухметровый дагестанец со сломанным носом воюет за фёдоров где-то в Тамани. Дочке – голубоглазому ангелу с крошечным носом – шесть, скоро в школу. Светка фигуристая, озорная. Чистое белое лицо с серыми глазами. Как-то к Светке пришла подруга. Они напились и в одном нижнем белье вышли танцевать во двор, огороженный штакетником. Тогда-то Вениамин и обольстился. А подруги ближе к вечеру устроили ссору. Дрались и таскали друг дружку за волосы.

– Слушай, погнали на гору! – предложил Иван. – Верке хочу набрать. Соскучился. А то связь отрубят, и пиздец.

Веня запротестовал. Иван сказал, что пора бы уже явиться Коробову.

– Ладно, погнали, – махнул рукой Веня.

Велосипед с широким багажником Иван выкатил из сарая, настроил фару и отрапортовал:

– Машина исправна, техническое состояние удовлетворительное, приборы ночного освещения включены. Доложил комендант поселка Новоколоденск – Иван Цветков. Прошу на борт.

Веня влез на багажник сначала боком, но Иван не смог оторвать велосипед от стены дома. Тогда, матерясь, Веня уселся, как на коня. Шины сплющились, скрипнуло крыло. Иван привстал и всем весом навалился на педаль. Экипаж покатил со двора, подскакивая на кочках.

– Ты ступнями помогай, – попросил Иван, когда свернули на грунтовую дорогу.

Веня замотал ногами, и они рухнули в придорожный куст дикого огурца. Прохладная, пахнущая прелой травой земля не отпускала. Перестав материться, они полежали немного молча; смотрели на звездное небо без ракет.

– Живой?

– Вон, – показал Веня саднящую царапину под шортами выше колена. – Чуть яйца не оторвало.

– Невинные неуязвимы.

Спустя минут десять они добрались до некрутого пригорка. Поднявшись на него, можно было оказаться у края котлована, использовавшегося при советской власти под отстойник коровника. Снизу он напоминал поросший деревьями и кустарниками вулкан. Потом там выращивали картошку, но почва выродилась, и все заросло диким кленом, репьем и крапивой. Когда отключили связь, обнаружилось, что на этой возвышенности можно звонить и интернет бегает прилично.

«На котловане» вечером собиралась молодежь. Пространство светилось от экранов телефонов и стоял гул, как на небольшом футбольном стадионе. Здесь продолжалась информационная жизнь, оборванная войной. Тоска по старым временам не прекращалась.

– Я тут посижу, – сказал Веня, присаживаясь на раму опрокинутого велосипеда. – Звонить некому. Устал.

Иван махнул рукой и пошел на дрожащих от напряжения ногах в гору. Народу было полно, как прежде за ДК в День поселка.

– Света, привет, – поздоровался Иван, заметив сидящую на корточках девушку, больше похожую в темноте на цаплю. – С супругом на связи?

– Да. Потрещали. Под столицу переводят на укрепление. Десятку к зарплате прибавили, а мне хер что присылает. Говорит: счета под контролем. Сказочник!

– Фёдоров под столицу?

– И что? Все русские, все одно дело делают.

– Ну да. Я там с соседом приехал с твоим. У него ранение небольшое, может, глянешь как фельдшер?

– Огнестрел?!

– Нет, ДТП безобидное.

– А, – протянула Светка. – Ты знаешь, что он за мной подсекает через забор? Ты скажи ему: нос оторву или похуже чего.

– А ты с голым задом не шастай.

– Был бы у тебя такой зад, – улыбнулась Светка, – ты бы на нем сидеть боялся. Верке привет!

Выбрав место, Иван выдохнул, поработал челюстью, произнес пару стихотворных строк и, наконец убедившись, что язык его слушается, позвонил Вере.

– Ало. Как дела?

– Ничего. Ужинаем. А ты как?

– Прогуляться вышел, погода отличная. Весна. Вчера на работе читал…

– Вань, – перебила его Вера. – Как там отец? Не звонил давненько.

Отец! Кто его знает, где твой отец лазит. Может, уже в плен попал или менты закрыли.

– Нормально все, Вер. Позвонит. Как там Лёша?

– Подрос. Вань, мы спать хотели пораньше. Сегодня работала. Заморилась. Играла в наряде, который килограмм десять весит. А потом это платье везла в метро через весь Питер.

– Метро, – произнес Иван, пробуя слово на вкус.

– Мы живем на Парнасе, а представление проходило на Васильевском. Это больше часа. А еще: позвали на кастинг (сериал военный). Обрадовалась. А потом перезвонили, говорят: «Не нужно пока». Роль хорошая: сестра солдата, который ушел мстить бунинцам за убийство матери.

– Я соскучился по тебе, – сказал Иван.

Вера молчала.

– Слышишь?

– Слышу. Я, конечно, тоже, – ответила она наконец и, будто переодевшись в другую роль, рассказала о коварстве погоды Санкт-Петербурга, о том, как она с какой-то новой подружкой целую ночь гуляла по линиям Васильевского острова, потому что развели мосты, о том, что похудела и кубики на животе видны.

У Ивана заболело все тело. Потекли слезы. Он присел на корточки.

– Ладно, Вера, – перебил он жену. – У меня дела еще сегодня. Позвоню на днях. Привет Лёхе.

– Дела у тебя, – усмехнулась притворно Вера. – Ну, пока тогда.

Пахло влажным черноземом и цветением деревьев. Прямо под луной показалась ракета – красный фонарик, скользящий, как по орбите. «В меня, в меня», – как всегда, подумалось Ивану. Эта мысль, одна на всех, возникала у всякого, кто стоял сейчас у края котлована. Новоколоденцы приподняли лица и замерли. Снизу они были подсвечены экранами телефонов, а сверху огнем голодной железной акулы. Вспыхнуло, искры и взрыв.

Иван рефлекторно лег и выругался. Теперь в небе, гораздо ближе появилась еще одна ракета. Ее гипнотизирующее скольжение казалось бесконечным. Началась паника. Люди падали на землю или бежали вниз, толкая друг друга.

Иван свернулся калачиком и лежал так, раненный безысходной тоской. Скоро Вера перестанет отвечать на звонки, а потом Иван Николаевич выгонит его. Хочешь, живи дальше, а хочешь – не живи.

Велосипед лежал в кустах, прикрытый веточкой. Вени не было. Иван позвал его – тишина. А потом затрещали кусты.

– Веня, обосрался опять?

– Это я, – послышалось из кустов. – Лёшик.

Чудовищно пьяный Лёшик пытался взобраться на холм котлована.

– Да помоги ты, твою мать. Встал – рот раскрыл.

Иван держал за руль велосипед и смотрел, как хромой человек падает и вновь поднимается. Наконец, вымотавшись, Лёшик лег на землю, раскинул руки и сказал:

– Видел сегодня черта.

– Месяц крал?

– Прикурить попросил. Весна, однако. Хорошо-то как. Лечь бы и сдохнуть.

Из дома валил черный дым, пахло запекшимся жиром. Иван Николаевич носился по кухне, держа в руках грязное полотенце. Обугленная, будто в чулке, утка валялась на полу. Пасть духовки была разинута.

– Чуть дом не сжег! Второй нам хер кто даст! Мудак ты, Ваня!

– Иван Николаевич, я просто забыл. Вере звонить ездил. Утка старая, пусть, думаю, подольше. Где вы были так долго?

– Я в такую, Ваня, залупу попал, что непонятно, в какую сторону выбираться. Собирайся, поедем самогон продавать.

– Что бы ни сказали – не станем спорить, – сказал Веня.

Иван Николаевич не расслышал и на бегу повернулся к Ивану ухом.

4

Коробов управлял «Нивой» аккуратно: притормаживал на выбоинах, бережно, как ладью при опасности мата, двигал рычаг коробки передач; прикуривая, не сводил глаз с темного лобового стекла с трещиной. Он не просто пытался продлить срок службы жестяной пенсионерки, но и показывал пример зятю, который, как казалось Коробову, машину совершенно не берег.

Иван растерянно, но растерянность эту пытаясь выдать за чуткий взгляд штурмана, следил за дорогой. Хмель отступил. Разболелась голова, одолела жажда. Следовало расспросить тестя, где он пропадал, попытаться понять, почему он так нервно вертелся у багажника с самогоном, когда грузили, и извиниться, наконец. Но ничего этого не хотелось. Ехать бы так всю ночь и молчать, лениво перебирая несложные мыслишки.

«Нива» объехала развалины сахарного завода, проползла вдоль пруда и направилась вдоль бывших кукурузных полей в сторону границы области. У обочины были заметны колодцы, поросшие теперь бурьяном, которые еще до Последней войны выкапывали и обустраивали «под сруб» в поселке через каждый километр. Уже через день после торжественного открытия с перерезанием красной ленты в мутной воде колодца валялись пустые бутылки и презервативы. Стоил проект как однокомнатная квартира. Писали о нем в местной газете как о запуске экспедиции к «черным дырам». Сколько можно было украсть с одного колодца – не сочтешь. А все же это было лучшее время в жизни Ивана, потому что до него и до таких, как он, государству не было никакого дела. Иван жил в безопасном пузыре. Юность, мечты, живые родители. Вечерами он слонялся с приятелями по поселку, вдыхая тревожную смесь ароматов: дымок от подожженной травы, прелые листья и дешевые духи одноклассниц. Ему шестнадцатилетнему виделась впереди целая вселенная, и сердце от этого так тревожно стучало, что дрожали стекла в ветхом ДК с дырявой крышей, откуда на танцующих сыпалось высохшее голубиное дерьмо.

– Так, тут вроде связь должна ловиться, – сказал Коробов, протягивая Ивану свой телефон. – Напиши, Святослав зовут, что мы подъезжаем, а то еще врежут из миномета.

– Как именно написать?

– Ну как. «Подъезжаем» пиши.

Иван написал: «Добрый вечер. Мы договаривались о встрече. Едем на Ниве-577. Подъезжаем».

Коробов, не дождавшийся расспросов, чувствовал себя оскорбленным. То, что он поэтому практически насильно вез зятя к лихим фёдорам, было педагогическим приемом. Совсем зять в домашнего кота превратился: ест и спит, мяукает, когда есть настроение.

Коробова поражала эта беспечность, свойственная молодому поколению. Пропади зять на весь день, да он бы – Коробов – весь Новоколоденск на уши поставил. С вертолетами бы искали. Это забота называется.

Потом Коробов вспомнил, как трепетно Иван относится к Вере и сыну – Лёше. Это вызывало у Коробова уважение.

– Ничего, – Коробов улыбнулся, – горелое с утки ножом соскоблим и поужинаем, когда вернемся. Мед сверху подгорел, а внутри самый сок!

– Если вернемся.

– Не переживай ты. Там нормальные мужики. С поселка есть. Я, правда, их не знаю – пацаны совсем. Младше тебя, представляешь? Школьники почти.

– Ага, уголовники в основном. Кто мать топором зарубил, кто только собирался. Кто-то нос плоскогубцами соседу за пенсию оторвал. Некоторые всего лишь за выбитый в драке глаз сидели.

– Не все там уголовники, – возразил Коробов, а потом добавил: – Зато насильников нет.

Иван молча посмотрел на тестя и вздохнул.

– Вот как, – принялся рассуждать Коробов. – Наше поколение пронесло… хотя тоже, знаешь, перестройка эта. Не то что война, но тоже дерьмо еще то. А вам вот досталось. И непонятно, когда кончится, да? Ну а что? Должен кто-то родину… – он запнулся, – родиной заниматься.

Коробов посмотрел на спрятанные под капюшоном космы зятя, на его красноватое лицо, поросшее щетиной, и захотел подбодрить: «Не трусь!» Ему вспомнилось, как дрожали у Ивана губы, когда Вера привела его знакомиться, как он ничего не ел за столом, кроме прозрачного, безвкусного винограда.

Коробов основательно готовился к замужеству дочери: откладывал на книжку, приводил в порядок дом. Мало ли кого выберет Вера. Может, сына начальника полиции, например. Нужно соответствовать. В первую очередь следует показать, что, может, и не богато, но честно родители невесты прожили. Куда руки дотягивались – там порядок и наводили.