Вскормить Скрума

«Были… были тут до тебя… офицеры… Ничего… и ты… привыкнешь… Все… привыкают… Тут только кажется… скучно… Тут… скучать не приходится… Мы тут… Родину… охраняем… Работаем… как говориться тут… на износ… Себя не жалеем… – продолжал заместитель командира, так, будто никуда не спешил и заготовил большую речь по поводу встречи, желая выцедить ее всю до конца по капле, – Служить… лейтенант… надо хорошо. С толком… С пользой… Выполнять… распоряжения… приказы… Коллектив… у нас… большой… дружный… Командир… человек занятой… За ужином… представишься… Завтра тебе… выходить на первое… боевое дежурство… Он… тебе… все скажет…»

Букин говорил еще какую-то ерунду, тяжело перенося потерю каждого вытолкнутого наружу слова, но, неожиданно, закончил:

«Все… Иди… Я тебя записал… Пропуск получишь…».

До ужина оставалось минут десять. Витя решил вернуться обратно в общежитие к себе в комнату, зафиксировать в дневнике первые впечатления. Дошел знакомой дорожкой до подъезда, проник в сумрак коридора и только добрался до своей двери, как неожиданно в полумраке столкнулся с прапорщиком.

«Вы? Так быстро? Привезли уже макароны?» – улыбнулся он коменданту.

«Какие макароны?» – испуганно вздрогнул Гусякин.

«За которыми надо было ехать, – напомнил лейтенант, – Катер встретили?».

«Ах, эти… – облегченно вздохнул Никитич, – К черту их всех. К черту их макароны… Начальник встречать ездил. Его вызвали, – на ходу соврал, оглянулся по сторонам, понял, что соврал, а также то, что собеседник тоже это понял, но не смутился и быстро выпалил, – Не было меня тут. И ты меня не видел. Ты у нас новичок. Наши порядки не знаешь. Катер у нас старший встречает. А я тут не при чем. И ты тут не при чем. И он тут не при чем».

«И они тут не причем», – решил поддержать шутку Витя.

«Кто сказал? – насторожился прапорщик, – Откуда известно?»

«Да так… – немного смутился молодой человек, – Шутка. Доложил вот о прибытии. Жду ужин».

«Доложил? Кому? Его нет» – стрельнул глазками по сторонам прапорщик.

«Заместителю, кажется. Толстый такой. Капитан. Букин, что ли?», – уточнил Витя.

«Значит, сегодня Букин… Это хорошо. Не нужен тебе ужин. Пошли, – резко распахнул какую-то боковую низенькую дверцу и затолкал офицера в узкую душную кладовку. Включил свет, – Садись, – указал на треногий, шаткий табурет возле полок с постельным бельем, сам сел на опрокинутый набок деревянный ящик. Извлек откуда-то из-под тряпок пол литровую бутылку водки, – Ты наших порядков не знаешь, – повторил, вытирая со лба капельки крупного пота, – Ты новичок. Ты вместо того. Значит, не тот. С тобой можно и выпить. Давай. За знакомство, – шкодливо хихикнул в кулачок, скрутил винтовую пробку и первый отхлебнул добрый глоток крепкого напитка, – На, – протянул гостю, – Выпей с дороги. Устал по дорогам колбаситься. Откуда к нам прибыл? Из Москвы, из Питера, еще откуда?»

«Питерские мы», – улыбнулся лейтенант.

«Питерские – это хорошо, – одобрительно принял сообщение Гусякин, – Питерские нормальные. Сам я с Донбаса. Потомственный шахтер. Но вот видишь, где оказался? Пошел в армию и остался. А Сашок, он был из Рязани. Никого, никого не осталось из земляков… – заметил печально, – Давай, за знакомство».

«Уступаю свою долю вам, – великодушно перекинул очередь молодой человек, – Выпейте на здоровье, товарищ прапорщик. Денек и у вас, видно, был хлопотный».

Не любил Витя водку. Ни вкуса ее, ни сомнительного расслабления, ни самой идеи существования не воспринимал и сторонился. Но иногда пил. Особенно, если того требовали обстоятельства. Все-таки в армию служить шел, понимать надо.

«Так, сынок не годится. Так не правильно. Теперь твой черед. Или ты мне не веришь? Или ты со мною не можешь?» – сощурил подозрительный глазок прапорщик.

«Почему не могу. Могу. Запросто, – Витя почувствовал какую-то проверку, – Только мне после в столовую идти, на ужин. Там говорят, командир должен быть. Не хорошо получится. В первый день. Как я перед ним покажусь?»

«А ты не ходи. Идти туда вовсе не обязательно. Командира нет, если тебя Букин принимал, и сегодня уже не будет. Он к себе уехал. Понял? Там на ночь остался. В логове своем. До утра не покажется. Так что пей, не бойся. У меня и закусочка есть, если ты голодный… – достал он из темного уголочка батончик сырокопченой колбаски и большую краюшку черного хлеба, – Скажешь, проспал ужин, если кто спросит. Устал с дороги. Прилег, уснул. Дело молодое. Понял? Давай. Не тяни. Прокиснет».

Витя обтер влажное горлышко ладонью, приложился, отпил теплой водки добрый глоток, вернул емкость обратно собеседнику. С непривычки чуть не стошнило, но перетерпел. Сглотнул. Слегка замутило.

«Во, это по-нашему, – одобрительно кивнул собутыльник, принимая выпивку, – Спасибо тебе, сынок. Сразу нашего человека видно, – взболтнул, припал к источнику, отпил всласть, даже растрогался от умиления; смахнул хрустальную бусинку слезы с небритой щеки, достал из кармана перочинный ножик, порубал колбаски толстыми кусочками прямо на полке с пододеяльниками, отчекрыжил ломоть хлеба, уложил его сверху колесиками, протянул лейтенанту, – Закуси, сынок, – молвил, – Видишь, до чего дошли. Выпить по-человечески больше уже не можем».

«От чего ж не можем?» – сочувственно поинтересовался Витя, заедая неприятный привкус во рту кусочком колбаски.

«Сразу видно, ничего не знаешь. Эх… – печально вздохнул Гусякин, – Какие времена пошли… Какие времена раньше были… Какая служба… Не служба – малина. Все было путем. Все было на месте. Все как положено. И служба, и жизнь… И все были довольны…»

«И что случилось?» – закинул удочку собеседник.

«Командир какой был… Душа человек… Иной раз зайдешь к нему в кабинет, достанет доброго коньячку. Давай, скажет, Никитич, по одной за здоровье… Накатим… Хорошо… – ударился в сладкие воспоминания прапорщик, – Жаль, вышел человек на пенсию. Этого назначили… Выслужился, его мать. Будто до него у нас службы никакой не было. Учить начал, как уставы читать. Инструкции на свет вытащил. Соблюдать надо, – лицо его сжалось в костяной кулачок, посерело. Он глотнул еще водки, резко закусил, словно зубами прикончил, и продолжил, – Мне что. Мне скоро на пенсию. Это вам дальше служить. Если, конечно, выдержишь… Ему, если что не так, уест сразу. Как волк. И повадки его волчьи. Исподтишка. Молчком. Хвать, кусь и нет… Все. Все изменилось. И люди, и служба. А какая может быть служба, если людей не осталось? Не та… Не та уже служба. Маята одна, беспокойство. Никогда не знаешь, из какой щели вдруг выскочит. Мне что… Мне скоро на пенсию. Сам понимай. Хотя на пенсию еще уйти надо. Дожить. Это при таком-то начальстве. Ничего… Годик, другой протяну как-нибудь и прощай. Ни на день больше тут не останусь. Слышал, какие у нас дела? О-о-о…, – многозначительно поднял он вверх палец, – Закрутили гайки до невозможности. Не продохнуть. Никакой личной жизни народу не оставили. Будто война. А спрашивается зачем? Кому это надо? Какое твое собачье дело, чего человек делает в свободное от работы время? Ты чего суешься? Человек свое отбарабанил. Вопросов к нему нет? Ну, так и свободен. Отстань от него. Может ему на рыбалку пойти хочется, или водки с приятелями попить. Полное имеет право. Конституция позволяет. Нет. Начал докапываться. Кто чего делает в свободное от работы время. Как себя ведет, чем дышит, ка5еи разговоры с кем разговаривает. Пить запретил. Посидеть, выпить нигде стало невозможно. „Это не логично, – говорит, – Не рационально. Нонсенс“. Кто с этим был несогласный, или начал выделываться всех уел. Напрочь. Чем ему Сашка помешал, спрашивается? Подумаешь, дело молодое за девками бегал. Так, что с того? Сам когда-то таким был. Сам, бегал. Нет, и его уесть надо было. Психа из него сделал. Пропал Сашка. Хороший был паренек. К нему бывало зайдешь вечерком, дернешь стаканчик, посидишь, радио послушаешь. Хорошо… Кому мешал Сашка? Молодой был, как ты. Дурной. Говорил ему, уймись, не шали. Служи тихо, ходи по уставу. Дурак. Не послушал. Стал рапорта писать. А его рапорта, кто кроме Кума читал? Вот и пропал Сашка. Не сообразил, как себя вести надо. А ты меня слушай. Ты на ус мотай. Нет усов, мотай на уши. Усы вырастут, перемотаешь. С начальством не спорь. Как велят, делай. Понял?»

Витя согласно кивнул головой.

«Не будешь высовываться, доживешь до пенсии. Как я, – продолжал наставления изрядно захмелевший комендант, – Я всю жизнь не высовывался. Никуда не лез. Есть обязанности – исполняю. Нет обязанностей – сижу тихо, ни во что не суюсь, носа из норы не показываю. Тут все просто. Это же армия. Кто выскочил, того и прикончили. Вас там в училищах этому учат?»

Благодарный слушатель отрицательно покачал головой.

«Вот это и плохо, что вас там жизни совсем не учат. Учат только по уставам шагать, да книжки читать. А жизнь она шире. Почему вот Сашку не научили? Был бы сейчас живой Сашка. Эх, Сашка, Сашка, Сашка – голова дурашка, сидел бы сейчас тут, с нами. Тебе бы он понравился. Хороший паренек. Веселый. Это все я, дурак, виноват. Не остановил вовремя. Нужно было сразу сообразить, чем дело тут пахнет. Сразу, как Пашка пропал. Вот был человек. А я не сообразил. Вот и получи. Та тебе, безмозглый старикашка, – стукнул себя кулачком по лбу, – Но теперь – стал ученый. И потому ты меня, сынок, слушай. Не хочу снова грех на душу брать, – прапорщик наклонился вплотную к молодому лейтенанту и таинственно прошептал тому в самое ухо, – Здесь творятся странные вещи. Никогда не соглашайся на обследование. Пропадешь. Подменят. Понял?»

«Как это подменят?» – удивился Витя.

«Так и подменят. Всех уже подменили. Нормальные же все были мужики. Я же их всех хорошо помню. Мы же с ним сколько лет уже тут сидим на одной кочке. Все было путем. А тут, как оттуда пришли, так все, полный абзац. Не те. Понимаешь. Не те. Морда та, а человек другой. Не тот. Не тот, что был раньше. Разок, только разок сходят в его логово и все. Уже не те. Что они там с ними делают? Я не знаю. Не ходил. Хотя звали. И не один раз. Приходи мол, посмотрим, послушаем. Смекнул. Не пошел. Прикинулся шлангом. Хотя у меня желудок. Все знают. Понимаешь, слабый. Не знаю, как с ним до пенсии дотянуть. Болит зараза три раза на дню. И понос. Понимаешь, замучил меня понос. Каждое утро. Как чаю попью, так сразу понос. Ты, главное, не ходи туда, понял? Даже если пошлют. Даже если прикажут. Сам потом себя не узнаешь…» – прошептал напоследок и рухнул с полки на пал. Пустая бутылка выкатилась из раскрытой руки и, робко позвякивая на неровных стыках половиц, погрузилась в темный уголок кладовки.

Лейтенант попытался приподнять обмякшее тело уснувшего мужичонки, но потом счел за благо оставить того на месте. Куда тащить пьяного прапорщика он понятия не имел. Лишь подложил ему под голову подушку, взятую в верней полки, и осторожно выглянул в коридор.

В общежитии стояла оглушительная тишина. Казалось, каждый шорох отзывается гулким эхом в темных его недрах. Часы показывали полночь. Дверь комнаты оказалась совсем рядом. Воровато оглядываясь по сторонам, Витя прокрался до нее три метра, сунул в замок ключ и обнаружил, что она вовсе не заперта.

«Проходите, Мухин, – последовала властная команда и включился свет, – Я вас уже пять минут жду. Вы где были?»

Перед ним стоял высокий, статный майор. Гармонично сложенное, не выражающее никаких эмоций лицо. Пронизывающий взгляд стальных, серых глаз. Глухо застегнутый китель. Тройная планка боевых наград.

«У вас дверь не заперта, – пояснил он, опережая застывший от удивления вопрос на губах лейтенанта, – Моя фамилия Глумов. Я командир части. Ваши документы я видел. Хотел взглянуть на вас лично. Почему отсутствовали на ужине? Завтра у вас первое боевое дежурство. Подъем в семь ноль-ноль. Вы что, пили?»

Вопрос как острие рапиры вонзилось в грудь молодого офицера.

«Только не врать, – снова опередил он застигнутого врасплох подчиненного, – Отвечать. Пили?»

«Да… так… тут… ерунда… по случаю… знакомства… я… только чуть-чуть… по глоточку…» – смущенно пролепетал Витя.

«Точнее. С кем пили? Не мямлить. Отвечать. Стоять смирно. Кто угощал! Быстро», – привычно скомандовал майор.

«Да, я так… – подкатился к горлу колючий комок, – Я не хотел… С дороги… Устал… – он попытался протолкнуть его внутрь, но предательский стыд растопырился посреди шеи, вцепился железными пальцами в бронхи, перехватил дыхание и полез наружу, царапая глотку и заливая краской побледневшие щеки, – Это как-то случайно получилось… – начал откашливаться Витя, – Спонтанно… Само собой… Символически…».

«Кто угощал? Отвечать. Быстро!» – последовала жесткая команда, как кнут стегнул по спине. Неожиданно, хлестко. Даже в голове зазвенело.

«Комендант угостил…», – вырвалось вдруг наружу и сразу же стало легко и свободно. Витя обмяк и покраснел еще больше. Не потому, что осознал свой проступок. Ничего особо предосудительного он в этом не видел. В армии всегда пили. Ему стало стыдно самого себя за то, что он так быстро сдал своего нового знакомого.

«Гусякин. Так… Опять начал пить… Я же запретил. Ладно… Вас, Мухин, на первый раз прощаю. Предупреждаю, в следующий раз последует самое суровое взыскание. Плохо начинаете, лейтенант. Все. Отбой. Спокойной ночи», – майор решительно вышел из комнаты и железными шагами загромыхал в гулком коридоре. И каждый удар его сапога эхом отзывался в голове Вити убийственным словом «сдал», «сдал», «сдал».

«Дурак, какой же я дурак!» – воскликнул он и рухнул не раздеваясь на койку.

* * *

Первое боевое дежурство прошло, вопреки ожиданиям, как-то серо, обыденно, будто на тренажере. По его окончанию у Вити даже возникло ощущение, словно он очутился внутри огромного механизма, где каждая деталь находится на своем точно определенном месте и выполняет исключительно только ей заданную функцию. Подвижные шестеренки, облаченные в военную форму, настолько четко следовали всем предписаниям многочисленных инструкций и наставлений, что ему, только что прибывшему из училища, стало не по себе от ощущения холодного прикосновения идеально выстроенной системы.

«Как же они тут живут? – задал он себе вопрос, – Так же совершенно невозможно. Или они не люди?»