– Деньги в руку, – у меня распашонка в бане.
Парень сунул деньги:
– Сполу бери – остача за ларем!
– Вишь, я босиком, – жди.
Баба завернула в баню и скоро вышла в серой овчинной кортели внакидку, в низких валенках.
– Красавчик, скоро? Ино озябну.
– Окрутим в один упряг.
Оба нырнули за лари.
За ларями женский крик:
– Ой, ба-а-тю-шки!
– Держи, робя! Держи! Экую хватит всем.
– Го-о!
– Охальники-и! Дьявола-а…
– Рожу – накинь тулуп!
– Куса-ется… а, стерва-а!
– Кушак в зубы – ништо-о!
– Кидай!
– Ой, о-о!
– Воло-о-ки…
– Го, браты! Не баба – розвальни…
– Кережа! Ха…
Казак, прислушавшись, шагнул к ларям. За баней, между ларей, у высокого гребня сугроба, в большом ящике с соломой на овчинной кортели лежала валенками вверх распяленная баба – лицо темное, вздутое, глаза выкачены, во рту красная тряпка. Тут же, у ящика, двое рослых парней: один подтягивал кушаком кафтан, другой – штаны. В стороне и, видимо, на страже, лицом к бане, стоял черноволосый боярский сын. Воротник зимнего каптура закрывал шею парня; крутой лоб и уши открыты, он курил трубку, поколачивая зеленым сапогом нога об ногу.
Казак выдернул саблю.
– Эй, сатана, – жонку!
Неподвижная фигура в красном задвигалась. Боярский сын, быстро пятясь и щупая каблуками снег, сверкнул кривой татарской саблей.
– Рубиться? Давай!
В сумраке брызнули искры, звякнула сталь. С двух-трех ударов сабли боярский сын понял врага – бойкими, мелкими шагами отступил за ларь и крикнул:
– Ништо ей, дубленая! Коли хошь, вались – не мешаем…
– Дьявол! Спустишь жонку?
– Эй, други! Здынь блудную… темнит, неравно караул пойдет – жонка не стоит того, ежели за нее палач отрубит нам блуд…
Бабу вскинули вверх, выдернули изо рта кушак, накинули ей на плечи кортель:
– Поди, утеха, гуляй!
Баба кричала:
– Разбойники-и! Ой, охальники-и! Наймовал один, а куча навалилась! Подай за то рупь, жидовская рожа-а!
– Ругаться! – крикнул боярский сын. – Гляди, пустая уйдешь!
– А нет уж, не уйду, – плати-ко за троих!
– Мотри, черт, еще опялим!
– А плюю я на вас – боюсь гораздо!
Казак громко сказал:
– Ну и сатана!
Боярский сын, шагнув к бабе, крикнул казаку:
– Убойство мекал? Ха! Тут лишь женска потеха…
– Ты, кучерявый, ужо на маху где сунешься – повешу!
Казак пошел прочь.
– Го, го! Повесишь, так знай, как меня кличут – зовусь боярский сын Жидовин Лазунка-а…
– На глаза попадешь – не уйти!
– Ай да станишник! Рубиться ловок, да из Москвы еще не выбрался. – Москва, гляди, самого вздыбит, как пить…
– Дьявол! С хмеля, что ль, я ввязался к ним?
Тряхнув плечами, казак пошел на мост.
6