В зеркалах воспоминаний

С президентом России Борисом Ельциным я никогда не встречался. Но я видел другого Ельцина – первого секретаря Свердловского обкома партии. И он произвел на меня очень сильное впечатление.

Для меня это было неожиданное знакомство. В 1980 году, в год московской Олимпиады, я от журнала «В мире книг» в качестве репортера принял участие во Всесоюзном совещании молодых писателей, которое проходило в Свердловске. Организаторы активно знакомили молодых авторов, съехавшихся со всей страны, с жизнью: возили по предприятиям, устраивали встречи с ударниками коммунистического труда, рассказывали об успехах передовиков производства. Словом, знакомили с трудовым героизмом уральского пролетариата. В рамках культурной программы возили к монументу, символически обозначающему границу между Азией и Европой. Там я вспомнил очень похожий обелиск, который видел на границе Северного и Южного полушарий в Африке.

Вот так совещание потихоньку продвигалось к завершению, и в последний день программой предусматривался визит молодых литераторов в Свердловский обком партии и встреча с секретарем обкома Борисом Ельциным. Я решил, что мне необязательно там быть, я и так заранее знаю, что он скажет. И мне как-то ко времени вспомнился итальянский граф, дипломат Лука Пьетромарки – посол Италии в Москве в конце 1950-х годов. В дипломатических кругах он был известен необычным стилем работы. Когда его приглашали в Министерство иностранных дел на беседу, скажем, с Молотовым, он заранее вызывал шифровальщика и надиктовывал «запись» беседы, используя обтекаемые фразы и устоявшиеся формулировки. В ней было всё, что необходимо для служебного отчёта: и оценка высокопоставленным собеседником проекта мирного договора с Италией, и его указания на то, что необходимо сделать для развития наших отношений и т.д. и т.п. В конце была традиционная обязательная строчка: на беседе присутствовали заведующий первым отделом такой-то, атташе посольства такой-то… Граф закрывал блокнот и отдавал шифровальщику. Единственное, что он мог исправить в готовом тексте, это фамилии присутствующих на беседе. И вот я решил частично использовать опыт графа-посла и написать текст, как говорится, не глядя. Но поскольку утром все просыпаются и начинаются хождения – шум, гром, – я встал и решил, ладно, это недалеко, лишь перейти площадь, пойду. И думаю, досплю на этой встрече.

Зал заседаний был полон. В точно назначенное время, в 10 часов утра, появился Борис Николаевич. Молодой, энергичный. Он вошел в зал, сел за стол президиума. Внимательно осмотрел публику и сказал:

– Ну что, молодые писатели? Вы ждете от меня рассказ о том, как уральский пролетариат дает стране угля? Какую отличную продукцию мы выпускаем? А я не стану вам об этом рассказывать. Потому что, признаюсь, у меня нет достаточно хлеба и продуктов, чтобы накормить этот пролетариат. У меня нет достаточно детских садов, чтобы обеспечить всех детей и помочь мамам.

И пошёл, и пошёл… Я сразу проснулся и уже внимательно вслушивался в каждое слово. Помнится, я подумал: нужно иметь мужество, чтобы делать такое признание. И еще подумал, что этот человек далеко пойдет, если не свернёт себе шею. Я видел, как были обескуражены наши молодые писательские вожди: подобных публичных речей от партийных боссов они точно никогда не слышали. А потом мы фотографировались на фоне памятника Ленину рядом с обкомом. Эта фотография сохранилась как память о первом знакомстве с Борисом Николаевичем Ельциным. Потом я уже внимательно следил, как и все, за его судьбой, за его выдающейся карьерой.

Фидель Кастро

С Фиделем Кастро я столкнулся совершенно случайно в Кремлевском Дворце Съездов на праздновании 60-й годовщины Октябрьской революции. На торжественном заседании я в качестве переводчика сопровождал сомалийского президента Сиада Барре.

Приехав на машине на территорию Кремля, мы через служебный вход вошли во Дворец и уже собрались на лифте подняться в фойе, куда стекалась приглашенная публика, как вдруг лифтер, молодой человек, вопреки всем правилам, спросил:

– А вы не возражаете, если мы возьмем еще пассажиров? Лифт большой.

– Да, конечно.

И в этот момент в лифт вошел Фидель Кастро, тоже с переводчиком. Он, конечно, большой, но не настолько, чтобы пришлось тесниться. Мы поздоровались и собрались поехать, но молодой лифтер снова спросил:

– А можно мы еще возьмем?

«Ну, думаю, какой наглец. Здесь такой звездный состав…» Но не успел я додумать эту мысль, как в кабину вошла официантка с подносом, судя по всему, его приятельница. Я глазел на Фиделя, который стоял передо мной со звездой Героя Советского Союза, на его чуть поседевшую, поредевшую бороду, а Фидель разглядывал официантку, которая в короткой юбочке, белом передничке, такая хорошенькая, стояла с этим подносом и перекидывалась какими-то словами с лифтером. Лифт был скоростным, так что поднялись мы довольно быстро. Я пропустил Фиделя, он прошел к выходу и по дороге ущипнул официантку за попу. Девушка кокетливо захихикала и вышла вслед за Си-адом Барре из лифта. А мне почему-то стало тепло оттого, что этот суровый, мощный, несгибаемый борец с Острова Свободы вдруг открылся как живой нормальный человек. И я запомнил Фиделя таким – живым, радостным человеком. Вообще-то я довольно много о нем знал, и не только героического, но этот жест меня поразил.

Я вспомнил об этом смешном эпизоде на следующий день после смерти Фиделя, когда уже здесь, в Риме, меня пригласили на телевизионный круглый стол, посвященный памяти кубинского лидера. Видимо, от меня ожидали какого-то политического анализа эпохи Фиделя Кастро. Но так как среди участников было достаточно специалистов по Кубе, я решил, что не буду отнимать у них хлеб. И рассказал о той незабываемой поездке в лифте. А когда передача закончилась, я обернулся к сидевшему рядом со мной Джульетто Кьезе, известному итальянскому журналисту и моему давнему знакомому:

– Я думаю, что меня больше никогда на телевидение не позовут.

– Ты что! – возразил он. – Наоборот, это было единственное живое выступление за всю программу.

Я видел Фиделя Кастро, когда он уже был отставным лидером, но по-прежнему обладал громадным авторитетом. Он захотел встретиться с папой Бенедиктом XVI, когда тот был на Кубе. И папа к нему приехал, хотя тоже был не очень здоров. Не знаю, где они встречались, но не в папской резиденции. Не знаю, о чём они говорили, но, судя по рассказам самого Бенедикта XVI, Фидель попросил у папы благословения для его домочадцев. У него было, по-моему, две дочери. Команданте с большим уважением относился к папе римскому, несмотря на то что понфитик не принимал его антицерковную политику. Интересно, что Фидель встречался и с папой Франциском, но подробностей той встречи я не знаю.

Гельмут Коль

Знакомство с германским лидером Гельмутом Колем для меня было очень поучительным. Это была горбачевская эпоха, готовился визит Гельмута Коля в СССР. Накануне визита группа журналистов из Москвы приехала в ФРГ взять интервью у Федерального канцлера Германии. Это были журналисты газеты «Правда», телевидения, «Комсомольской правды», если не ошибаюсь, и «Нового времени», которое представлял я.

Коль принял нас в Бонне, «в своем бункере», как по привычке немецкие коллеги называли кабинет, где канцлер проводил свои встречи. Коль был очень любезен, настроен на активное развитие сотрудничества с Советским Союзом, охотно отвечал на все вопросы. Я был с собственным корреспондентом «Нового времени» Никитой Жолтнером, блестяще владеющим немецким языком. И вообще отличным германистом. Он мне всё переводил, так что я мог следить за беседой. Я обратил внимание на то, что Коль настойчиво повторяет одну мысль, которая, признаюсь, поразила меня. Она звучала следующим образом: вскоре, когда Германия объединится… Через несколько фраз – опять: когда мы объединимся… Эта мысль пронизывала всю его речь. Я очень хорошо помню свои ощущения. Я самонадеянно думал: о каком объединении он говорит? Странно: такой умный и влиятельный человек – и говорит такую ерунду. Кто тебе даст объединиться – холодная война?

Как оказывается, дураком-то был я, а не он. И до объединения оставалось рукой подать. Он сделал всё, чтобы расчлененная страна, разделённая бетонной стеной, наконец превратилась в единое государство. И говорил об этом журналистам, чтобы те донесли эту мысль до всего мира. В этом деле он нашел такого замечательного партнера и единомышленника, как советский лидер Михаил Сергеевич Горбачёв. Более того, он стал первым канцлером объединенной Германии. Я думаю, что вместе с Горбачевым он войдет в историю.

А унизительное чувство неинформированного человека, испытанное тогда, осталось на всю жизнь.

Джулио Андреотти

Признаюсь, с детства у меня сохранилась любовь к ночным поездам. Каждый год именно таким поездом я ездил к бабушке на каникулы из Москвы в Ленинград. Это было очень удобно – вечером выезжаешь, ночью выспишься, утром на месте. Поэтому неудивительно, что, собираясь в командировку из Рима в Турин на юбилейную конференцию, посвященную 20-летию перестройки в Советском Союзе, я купил билет на ночной поезд. К сожалению, сейчас этого поезда уже нет.

Поездка оказалась очень удачной. Утром я проснулся, но из-за того, что окно было зашторено, не сразу определился со временем. Открыл дверь в коридор, чтобы посмотреть – не проспал ли я. И увидел: возле окна стоит известный итальянский политический деятель, бывший премьер-министр Италии Джулио Андреотти. Я быстренько привёл себя в порядок, переоделся, выскочил к нему. Я был с ним давно знаком. Когда еще работал в Сомали, брал у него интервью – Андреотти был тогда министром обороны, приезжал Могадишо, я с ним встречался в аэропорту, мы долго беседовали. И потом я внимательно следил за его политической карьерой. Прежде всего, по долгу своей журналистской службы.

Политическую карьеру Джулио начал ещё в стенах университета, будучи студентом юридического факультета. Постепенно он дорос до аппарата Совета министров, где на посту секретаря отвечал, в частности, за возрождение итальянской киноиндустрии и содействовал реформированию Олимпийского комитета Италии, распущенного после свержения фашистского правительства. Работу эту заметили, и Андреотти назначили председателем оргкомитета летних Олимпийских игр в Риме 1960 года. А три десятилетия спустя ему вручили Золотой Олимпийский орден – высшую награду МОК. Организаторский талант позволил Андреотти в разные годы возглавлять почти все министерства страны – от министерства казначейства до министерства обороны и МИДа. А в 1972 году он впервые стал премьер-министром и занимал этот пост семь раз. В свой последний премьерский срок Андреотти был уличён в связях с мафией и вынужден был прекратить политическую деятельность. В 2002-м после долгих юридических тяжб его приговорили к 24 годам тюрьмы, но год спустя Верховный суд страны снял с него все обвинения; а ещё через три года его кандидатуру выдвинули на пост председателя Сената Италии. Правда, безуспешно. Вот с этим человеком и свёл меня ночной поезд.

До Турина было ещё полчаса езды, и мы с ним замечательно провели это время. Он мне рассказывал, как приезжал в Москву руководителем итальянской делегации во время так называемой пятилетки пышных похорон – ППП, как он выразился. Приезжал хоронить глав нашего государства. Как председателя кабинета министров его размещали в гостевом корпусе Кремля, и в спальне над кроватью почему-то всегда вешали портрет Карла Маркса. Рассказывал он весело и остроумно. Андреотти был знаменит своим чувством юмора и прославился как автор афоризмов. Самый известный из них: «Власть – это болезнь, излечиться от которой у человека нет желания». Возможно, это он сказал о себе.

В 2008 году вышел итальянский фильм «Изумительный» – о последних годах карьеры бывшего премьер-министра Италии Джулио Андреотти. Премьера прошла на Каннском кинофестивале, где лента получила приз жюри. Наверное, успех картины обеспечили не только её художественные достоинства, но и личность её главного персонажа.

…И другие официальные лица

Отдельную страницу в этой главе о вождях я хотел бы посвятить руководителям союзных республик, которых сопровождал в их поездках в африканские страны. Я называю эти поездки протокольными, но они позволяли узнать людей другой культуры, их характер, традиции, образ жизни. А это всегда интересно.

У нас считалось, что на работу в Африку лучше посылать людей из Средней Азии. Они, мол, более понятны местным жителям, а им будут более понятны проблемы местного населения. Не знаю, кто это придумал, но бытовало такое мнение. Вот и на протокольные мероприятия старались посылать представителей Средней Азии.

Помню, когда в Сомали трагически погиб президент Абдирашид Али Шермарк, советскую делегацию на похоронах поручили возглавить председателю Президиума Верховного Совета Таджикской ССР Махмадулло Холову. В составе делегации были заместитель руководителя африканским отделом Дмитрий Александрович Заикин, бывший посол в Ливии и я как переводчик.

Я был хорошо знаком с Али Шермарком: в годы моей работы в Сомали я много с ним общался и много ему переводил. В 1961-м и 1963-м годах во главе правительственных делегаций Сомали он посещал Советский Союз. Президента убили во время его визита в северный город Лас-Анод (это было в октябре 1969 года). В один из дней он, как старейшина, приехал в небольшой посёлок – мирить два племени, столкнувшиеся из-за колодца. Там и прогремел выстрел. До сих пор неизвестно, кто это сделал.

На похороны прибыли представители из многих стран, в основном из Африки, но были и европейские правительственные делегации. Всё было очень торжественно. Траурная процессия продвигалась по центру города за гробом президента. Оркестр национальной гвардии играл траурный марш Шопена. Был полдень, экватор, и мы в своих костюмах шли в совершенном изнеможении. Кроме Холова, которому было привычно такое состояние погоды. Когда мы, обессиленные, пришли в гостиницу и сорвали с себя галстуки, я спросил его, похож ли этот обряд на тот, что существует в Таджикистане. Там так же хоронят?

– Нет, хоронят они по-своему. Но музык наш, таджикский музык!

А на следующий день я проснулся от звука гусениц и шума моторов. Мы жили в гостинице «Джуба», это одна из лучших гостиниц в центре города, построенная еще при итальянцах. Я вышел на балкон и увидел, что по проспекту Республики движутся колонны танков. И, как в картине Грекова «Освобождение Праги», у них откинуты люки и сидят танкисты. Как позже выяснилось, вслед за убийством президента последовал военный переворот, который возглавил генерал-майор Мухаммед Сиад Барре, в то время командующий армией.

Я рванулся к телефону – телефон не отвечает. Тогда я быстро оделся, спустился вниз и увидел около портье стариков-сомалийцев. Среди них оказался один мой знакомый, сомалийский летчик Али Матана, который учился в Москве и хорошо говорил по-русски. Мы с ним и нашими специалистами ездили как-то по стране. Я к нему:

– Али, что происходит?

– Ну, ты видишь, что происходит.

– Понимаешь, я хотел позвонить в посольство, но телефон не работает, – посетовал я.

– Ну как же, – отвечает он, – ленинский план вооруженного восстания: почта, телеграф, телефон. Он не может работать.

Тогда я поднялся в номер и разбудил Холова.

– Понятно, ясно. Надо идти в посольство.

Тут я позволил себе его приостановить и сказал:

– Конечно, наверное, надо идти в посольство. Но может, сейчас безопаснее быть не на улице, а в гостинице?

Хотя, по правде говоря, гостиница была недалеко от посольства. Но мне он возразил и даже был разгневан:

– А ты что думаешь, что я боюсь? Хочу прятаться в посольстве? Надо идти в посольство указания давать.

Мы пошли в посольство. Не знаю, какие уж он давал указания, но, во всяком случае, было принято решение уезжать из Могадишо, воспользовавшись одним из советских военно-гражданских самолетов, которые там были. Договорились с Москвой, и мы не только сами вылетели из Могадишо, но еще вывезли с собой итальянскую правительственную делегацию, хотя к моменту вылета не знали, куда летим – в Аддис-Абебу или в Найроби, в Кению. Только когда самолет уже взлетел, командир корабля сообщил, что нам дали разрешение на полет в Найроби. Мы решили, что оттуда должны лететь в Москву через Рим. Поскольку я никак не мог попасть в Италию на работу, я все свои делегации старался возить через итальянскую столицу. Выяснилось однако, что мест на ближайший рейс в Италию нет. И тут нас выручила итальянская делегация, которую мы вывезли из бурлящего Сомали. Каким-то образом она сумела найти места и для нас, и мы прилетели в Рим.

Я вспоминаю Холова еще и потому, что особенно поразило меня в нём: этого высокопоставленного чиновника, одного из руководителей самой маленькой республики практически ничего не интересовало. Даже в Вечном городе, куда все так стремятся.