Белая акация

– О, да! – сказал я, жалобно морщась, почти готовый расплакаться.

– Еще бы! не засыпать ни на минуту в продолжении трех суток это что-нибудь да стоит, – Сквалыжников соболезнующе покачал головою и по-бабьи подпер рукою жирную щеку.

– На бабу он похож, а не на объездчика из солдат, – пришло мне в голову внезапно, на деревенскую бабу с подведенными углем усами. – А когда его будут хоронить? – спросил я вслух.

– Ардальона Сергеича? завтра утром, – вздохнув, ответил Сквалыжников и безучастным деревянным тоном, не глядя в мои глаза, добавил: – ведь доктор не нашел в его смерти ничего подозрительного! Вы знаете?

– На бабу он похож, – опять подумал я о Сквалыжникове, – очень просто! очень просто! – повторил я вслух и пошел через балконную дверь в сад. Потом вышел за ворота и глядел на руку и опять пошел во двор. И тут я снова увидел Сквалыжникова, шедшего к погребу. За ним шла горничная с тазом.

– За льдом, – догадался я, – чтобы поставить его под стол, на котором лежит тело Ардальона Сергеича. Заглядывая в глаза Сквалыжникова, я сказал:

– Вы думаете, я ничего не замечал? Нет, я стал замечать, что после десятой пилюли он начал уже горбиться, шмыгать ногами и все хвататься за живот…

– Тсс, – замахал на меня руками Сквалыжников и, отведя меня в сторону, запальчиво воскликнул: – собственно, что вы все болтаете? Какие-то дикие нелепости? Кого вы хотите впутать, во что? Поверьте, что этого вам не удастся, и никто вам не поверит! Слышали! Что-с? Будьте благонадежны! – сердито погрозил он мне пальцем.

– Я не буду, – жалобно протянул я, – я больше не буду, поверьте! – с жалобными стонами я пошел прочь.

– То-то же! – еще раз погрозил мне Сквалыжников.

В окно я увидел Зою Васильевну. Резко выделяясь своим черным платьем, она стояла перед окном и глядела на меня. Ее глаза были заплаканы, а веки красны и припухлы.

– Ну, что вы? – спросил я ее замкнуто, останавливаясь перед окном. Мой мозг точно ломило как застуженный.

– Хотите верьте, хотите нет, но я сказала вам сущую правду, – заговорила Зоя Васильевна страстным шепотом, – хоть убейте меня, я вам не лгала. Я очистилась перед вами моею исповедью. Боже! Не глядите на меня так.

– Вы прошли по мне как по мосту? – спросил я ее опять, – я был мостом на пути к вашему счастью? Ну, повторите, что это так?

Она кивнула головой и прижала к глазам носовой платок. Ее плечи несколько раз дрогнули.

– Мне вас жаль, – проговорила она затем, – но что мне было делать. Когда любишь, то сходишь с ума. А я целые семь лет была сумасшедшей…

– И я был сумасшедший, – сказал я, – а теперь вот мозг ломит! – и вздохнул.

Она тоже вздохнула и опять прижала к глазам носовой платок, чуть колебля плечами. Припоминая вчерашний и третьеводнишний разговоры с нею, те страшные разговоры, я спросил:

– Вы семь лет любите Сквалыжникова?

Она молча, но решительно кивнула подбородком.

– И вы знали наверное, что по духовному завещанию Ардальона Сергеича вы получаете двести тысяч?

– Знала. Конечно. Я уже признавалась вам во всем. И зачем вы еще хотите мучить меня? Я говорю: убейте меня, если я так преступна! – почти закричала Зоя Васильевна. Розовые пятна зажглись на ее щеках. – Убейте! – повторила она. – Но Ардальон Сергеич был так невыносим, а я принуждена была ласкать его. Видите, я от вас ничего не скрываю. Ласкать в то время, как я любила другого. Во сколько вы оцениваете эту пытку. А двести тысяч, конечно, кто откажется от богатства и довольства, Ах, ах, казните меня, но я хочу быть только такой! Только такой, какой я есть! И другой я быть не могу!

Я слушал ее, ощущая мучительный озноб у сердца, потирая руки, и с моих губ то и дело срывались ломанные, неопределенные звуки, похожие на стон.

– Милый, дружочек! – вдруг воскликнула она с невыразимой нежностью, – а ты то как измучился со мною, и какое страшное бремя я на тебя взвалила! Подойди, я тебя поцелую, мой бедненький! Ну, подойди же!

Вдруг, как и она, переходя на ты, я спросил:

– А ты любила ли меня, хоть когда-нибудь?

Она всплеснула руками, на минуту задумалась и твердо проговорила:

– Были мгновения… Когда, да, любила!

– А теперь эти мгновения? – спросил я.

Меня тяжко толкнуло в сердце, обожгло мозг.

– Ушли, – вздохнула она.

– И не вернутся?

– Нет, – чуть долетело до меня.

Все потемнело в моих глазах, словно вдруг наступила ночь. Я положил голову на подоконник, как на плаху, и заплакал.

– Мы двое, – услышал я над собой ее голос, – двое сумасшедших от любви, мы оба… бедный, бедный мой! – Ее губы прикоснулись к моему лбу.

– Подари мне еще… несколько мгновений, – простонал я в бесконечных мучениях, обливая лицо слезами, без единой надежды в будущем.

Но она не ответила мне ни звуком. Я выпрямился, вытер глаза и пошел прочь.

Я слонялся, где, не знаю и сам, вплоть до самых сумерек, а потом отправился в дом. С самого порога я уже услышал тонкий, отвратительный запах мертвечины, и на минуту заколебался было, а потом вновь продолжал свой путь.

У порога кабинета я вновь замедлил шаги. Но тут ко мне подошел Сквалыжников.

– Забудьте ваши сказки насчет пилюль, – сказал он мне, притрагиваясь к моему плечу, – все равно вам никто не поверит, и в лучшем случае вас посадят в сумасшедший дом! Бросьте, драгоценнейший, пока не поздно. Это вам не выгодно! – Он погрозил мне пальцем.

Я брезгливо стряхнул его руку с своего плеча и проворчал:

– Чужими руками жар загребать, да?

Сквалыжников сморщил нос и отвернулся. А я тихо вошел в кабинет.

Три свечи горели вокруг него, а он лежал такой тихий, такой строгий, с таким значительным выражением застывшего будто окаменевшего лица. Рыжая борода лежала на его груди широким веером. Я перекрестился, поклонился ему до земли и сказал старосте, который гнусаво читал над ним черную книгу:

– Вас барыня зовет…

Староста вышел на цыпочках, а я тоже на цыпочках подошел туда, где висели пистолеты.

– Всегда к вашим услугам, – проворчал я все так же досадливо. И, сняв с гвоздя один из пистолетов, спрятал его за ремень под блузу, тут же убедившись, что он заряжен.

– Я убью Сквалыжникова, – сказал я, подходя к Зое Васильевне, – вас я не трону и пальцем, но Сквалыжникова убью!

– Какой вздор, – прошептала Зоя Васильевна, – вам просто нужно хотя один часочек поспать. Вы до смерти измучены, мой бедный дружочек, на вас и лица нет!

Прямая, как стрела, межа уперлась мне прямо в глаза сейчас же за воротами и привела меня в лес. На широкой поляне пастухи пасли стадо свиней. Мальчик и старик. Мальчик, еще не отравленный женской любовью, и старик, уже забывший о женщинах. Я подошел к старику и сказал: