Агашка

– Мы тоже жалованье не даром берем, – добавляет он, самодовольно оглядывая мужиков.

Те глядят на него одобрительно.

Между тем, земскому начальнику кажется, что в камере расплывается какое-то темное облако и застилает собою все. Он с негодованием глядит на всю камеру и на его лице снова трепещет выражение ужаса.

– Послушайте, – начинает он, – неужто вы, все здесь присутствующие, верите, что человек может превращаться в зверя?

Камера молчит и тяжело дышит.

– И вы, вы тоже верите этому? – глядит начальник на Пестравочкина.

Тот слегка изгибается перед начальством и отвечает:

– Нет, я этому не верю; человек в зверя перекидываться не может.

Лицо земского начальника несколько оживляется.

– Ну, вот видите, – восклицает он – есть же среди вас такой, который не верит.

– Человек в зверя перекидываться не может, – продолжает между тем Пестравочкин, – но зверь в человека может. Был у нас в селе Пенжове баран…

У земского начальника опускаются руки, лицо его сразу как-то худеет. С минуту он молчит и затем мрачно продолжает допрос:

– И вы давно бьете так свою жену? – спрашивает он парня.

– Третий год учу, не выучу, – отвечает тот, – люди говорят «брось», не могу, потому жалко. Извольте хоть сами ее спросить: зря я ее пальцем не трогаю, а за это учу, потому не балуй!

– А она где? – спрашивает земский начальник.

– В санях лежит, вместе со мной приехала. Извольте ее спросить.

– Сотский, позовите Агафью Дудырину, – говорит земский начальник и умолкает, зажмурив глаза. Ему страшно глядеть на камеру.

Через минуту в камере появляется Агафья. Лет ей не более двадцати, лицо худое и бледное, с подтеками около ушей, а в ее больших глазах ужас и тьма. Идет она как-то неестественно, как бы вся извиваясь, и точно помимо всякого участья собственной воли. По этой походке, по глазам, полным ужаса, и по крепко сжатым губам видно, что она измучена вся, до последней степени. Подойдя ближе, она внезапно падает на колени и начинает истерически всхлипывать.

– Судья праведный, милостивец! – бормочет она, тряся головою. – Не вели казнить, ни в чем я перед ним неповинна… Тетка у меня была… Это правда… не утаю, та свиньей перекидывалась, все видели, а я… напраслина это… зря болтают…

Она всхлипывает. От судорожных движений платок с ее головы сползает, обнаруживая белую шею, исполосованную до крови чересседельником.

– Напраслина эта… зря болтают… не срами перед людьми, судья праведный!.. – исступленно вскрикивает она и истерически рыдает, припадая лицом к заплеванному полу. Кажется, она уверена, что ее привели сюда для освидетельствования. Несколько минут она рыдает так, не поднимаясь с пола, и ее всю коробит, как тонкую ветвь на огне.

Это переполняет чашу терпения земского начальника.

Он вскакивает с бледным лицом и судорогами на губах и начинает говорить. Говорит он долго, задыхаясь и порою вскрикивая, как женщина.

– Посмотрите, что вы сделали с этою женщиной! За что вы ее измучили? Как вы смели и кто дал вам на это право? Вы все в этом виноваты, все, все, и все вы за это ответите! До сих пор я был к вам добр, потому что я не знал вас и думал, что вы люди. А теперь я вижу, кто вы! Я вижу, что вы звери без жалости, без сердца, без разума и смысла, и я вам себя покажу! Вы – людоеды, вас можно сдерживать только намордником, как цепных собак, и я буду поступать с вами именно так! Я буду с вами жесток и не ропщите, вы виноваты в этом сами! Вы верите, что люди могут превращаться в зверей, и я тоже уверовал в это, глядя на вас! Вы – звери, звери с головы до ног!..

В продолжение этой речи Талыбин обводит присутствующих горячим взглядом и на минуту ему кажется, что все эти рваные мужики делаются похожими на Агафью и что в их главах тот же ужас и тьма, но он уже не может остановиться. Его точно несет волною. При последних словах голос начальника обрывается и он добавляет чуть ли не шепотом, указывая на Агафью:

– Уведите, ради Бога, эту мученицу!

Сотский, кокетливо придерживая шашку, уводит рыдающую Агафью вон.

Когда он возвращается в камеру, земский начальник, с лицом белым как мел, резко царапая бумагу, пишет приговор. В камере тихо. Сотский подсаживается к рваному мужичишке и шепчет ему на ухо, кивая на начальника:

– В субботу лучше у него и не судись, потому – пьян. Пять день крепится, ни-ни, даже на нюх не надо, а в шестой хлещет. Разболтает бутылку и прямо из горлышка буль-буль-буль!

Мужик слушает и, прикрывая рот рукою, отвечает:

– То-то я слышу, несет он, несет, а чего, даже не разобрать. Молодчага, одначе, пьян, а не качается.

Между тем, земский начальник, бросив перо, начинает читать приговор. Читает он резко и громко, с судорогою в голосе. Агат Дудырин осужден к двум неделям ареста и пяти рублям штрафа.

Осужденный долго ежится и чешет затылок и, наконец, угрюмо удаляется из камеры. На пороге сотский шепчет ему вслед:

– Я тебе говорил, вымочи в шкипидаре…

Кажется, они оба крепко уверены, что Агат осужден за невыполнение именно этого устава.

Между тем, земский начальник, все еще с дрожью в голосе, докладывает следующее дело. Через минуту до его слуха долетает исступленный вопль женщины. Агашку увозят домой…