Второй шанс. Лирический детектив

– Неприкасаемых для нас нет, кроме губернатора, – провозгласил он главный принцип службы.

Главе региона, матерому хозяйственнику, такой подход понравился. Через ящик с голубым экраном он решал свои проблемы, поддерживая необходимый баланс во взаимоотношениях с местными кланами, общинами и группировками, а применительно к народным массам выступая в роли психотерапевта. Телевизионщики взамен получили возможность поправить собственное материальное положение.

Ветров ощутил себя, как рыба в воде. Рекламодатели редко говорили «нет» любимому каналу губернатора, и в эфире стало появляться всё больше коммерческих сюжетов и целых фильмов. Фирма процветала. Александр Владимирович готовился вот-вот занять должность председателя, которому Москва в виде исключения ненадолго продлила контракт. Однако стряслась беда.

Когда председатель собрался, наконец, на заслуженный отдых, на его место прислали другого человека. Тот с первой минуты взял дистанцию в общении с Ветровым, а чуть погодя затеял ревизию всей финансовой деятельности. Губернатор вступаться не пожелал, дав понять, что намерен действовать по закону. В конце концов, разгоравшийся конфликт погасили, но Александр Владимирович был вынужден паковать чемоданы.

Прежние связи в Белокаменной помогли ему удержаться на плаву, хотя былые компаньоны недвусмысленно уведомили Ветрова о том, что из государевой кадровой обоймы он пока выведен. Может быть, на время, не навсегда. В любом случае надо выждать. Они же и сосватали Александра Владимировича генеральному директору «Города плюс».

Утром в среду Диму накрыла жестокая депрессия. Он еле-еле разодрал глаза, словно вовсе не спал, хотя лег уже в одиннадцать. Такие приступы повторялись всё чаще, начиная с февраля. Ощущение жизненного тупика настойчиво лезло в сознание, и руки опускались сами собой. Семьсот пятьдесят рублей в месяц – это, конечно, круто. Это ведь то самое, о чем ты мечтал, выбирая профессию журналиста, повторял кто-то внутри него. Полгода он чуть ли не жил на работе, отдавал ей все силы, действительно учился всему новому и у неугомонного Ветрова, и у старожилов канала. А что в ответ, пусть не тотчас в виде денежных знаков, но хотя бы в качестве интересной перспективы?

Лёня вчера, конечно, дал волю чувствам. Психанул, попросту говоря. Ему виднее, наверное. Как быть Дмитрию Клевцову, простому корреспонденту, за месяц до собственного тридцатилетия? Терпеть дальше, изредка выпускать пар, срываясь на таких умственно отсталых, как Ручкина-Сучкина? Во имя какой цели?.. Довольно странно, что Баранников не потребовал объяснений, даже в устной форме, подумал он. Еще более странно, что на скандальный эпизод никак не отреагировал Александр Владимирович, которому, без сомнения, обо всём донесли.

Дима с отвращением откинул одеяло и поплелся в ванную. За общим завтраком без всякого желания ел яичницу с куском любительской колбасы, механически двигая челюстями. Родители смотрели на него с тревогой, но вопросов не задавали. За последние четыре года он ни разу не делился с матерью и отцом своими переживаниями, понимая, что напрасно загрузит их негативной информацией.

Реально помочь ему они всё равно не смогли бы. Отец как замкнулся в узком мирке своей кафедры, так и не выбирался оттуда в сложный, резко изменившийся и продолжавший меняться большой мир взбаламученной страны. Он всю жизнь трудился в одном и том же институте, теперь редко покидал пределы микрорайона и привык довольствоваться тем, что имел. Мама год назад вышла на пенсию и полностью сосредоточилась на ведении домашнего хозяйства.

Дима был единственным ребенком в семье и, кажется, не вполне оправдал родительские ожидания. Конечно, как все любящие мама с папой, они считали его безусловно умным и способным мальчиком, могущим добиться многого. Надеялись, не скрывая этого, что пойдет по отцовским стопам. В таком случае поддержка ему была бы обеспечена. Но Дима чувствовал себя бесконечно далеким от экономической теории, которая вдобавок рассыпалась прахом от столкновения с нынешней практикой.

Они и без того тяжко переживали мое расставание с Алиной, не стоит подбрасывать им новую тему, вяло размышлял он. Де-юре он, между прочим, оставался женатым человеком, но де-факто они с супругой решили пожить раздельно. Когда Дима переступил порог квартиры с двумя баулами и вывалил это известие, мама долго плакала, а отец как-то по-стариковски сгорбился, но промолчал.

– Что у вас про Югославию говорят? – спросила мама за чаем.

Дима сразу вспомнил Лёниного мужика в кепке.

– У нас об этом вообще не заикаются. Думаю, в других редакциях тоже.

– Но война будет?

– Может, и будет, – равнодушно ответил Дима, размешивая сахар в кружке.

– Жалко. Разобьют всё, разрушат, – сказала мама.

В молодости она посетила Белград, Сараево и Дубровник по туристической путевке.

– Не наше это дело.

Балканская повестка явно не трогала сотрудника новостей.

– Ты с Вадиком давно разговаривал? – осторожно поинтересовался папа.

Вадиком звали Диминого сына – прелестного белокурого малыша с васильковыми глазами. Он был в курсе, что у папы очень много дел, и поэтому тот не ночует дома, зато появляется по воскресеньям с гостинцами.

– Звонил ему в понедельник вечером с канала, – сказал Дима.

«Сошлись бы снова, а?», – прочел он в маминых глазах. Чай почудился ему приторным до омерзения, хотя были там, как обычно, только две ложечки сахара.

– У тебя с деньгами как?

Этот мамин вопрос явно оказался лишним. Дима скривился, как от зубной боли, и сообщил, что денег ему хватает.

– Сегодня позже вернусь. Надо побыть до эфира, – предупредил он, поднимаясь из-за стола.

– Выперли Маляву. Такая она, жизнь-жестянка, – промолвил Стас Омельченко с каким-то мазохистским удовлетворением.

– Как выперли?

– Без выходного пособия, – конкретизировал оператор.

Элеонора не выразила ему особого сочувствия.

– Каждый за себя, один Бог за всех, – продолжал Стас, прислонившись к холодильнику службы новостей.

Малявкина рассчитали прямо с утра по «алкогольной» статье Кодекса законов о труде РСФСР, который продолжал применяться в свободной России. На этом завершилось служебное расследование, которое учинил Василий Иванович.

– «Россия», значит, показывает голых баб и мужика, похожего на генерального прокурора[6 - В ночном выпуске «Вестей» 17 марта 1999 г. была показана почти часовая видеозапись, на которой человек, похожий на генерального прокурора РФ Юрия Скуратова, занимался сексом с двумя девушками. По сведениям газеты «Коммерсант», показ был прямо санкционирован Кремлем. В появлении записи сам Скуратов обвинял директора ФСБ Владимира Путина.], и ей ничего, как с гуся вода. Никого не увольняют, не штрафуют. А мы, конечно, тяжкое преступление совершили…

– Стасик, не гунди. Дай сосредоточиться, – попросил Жора.

– А ты чем-то важным занят? – агрессивно отреагировал Стас.

– Сюжет пишу, про вещевой рынок.

– И что с рынком?

– Могут аренду не продлить.

– Да ладно! – живо заинтересовался Омельченко, редко вникавший в содержание новостей. – Куда же будем за шмотками ходить?

Крупнейший в городе вещевой рынок, предлагавший народу весь ширпотреб – одежду, обувь, головные уборы, косметику – располагался на территории ипподрома, который с начала девяностых не использовался по назначению. Кроме торжищ, там проходили выставки-продажи легковых авто. Арендатором выступал бизнесмен Птицын, депутат городской Думы, владевший сетью мясных лавок. Места на ипподроме он, в свою очередь, сдавал в субаренду «челнокам», возившим товар из Польши и Турции.

– Еще пока неясно. Может, рынок и сохранят. Кому-нибудь другому передадут, кроме Птицына, – высказал предположение Жора.

– Разборки начнутся, – резюмировал Стас и, двинув локтем, чуть не смахнул с холодильника пузатую глиняную чашку с городским гербом.

– Эй, осторожнее! – по-хозяйски прикрикнула Маша, на диване ждавшая своей очереди воспользоваться компьютером.

Стас притронулся двумя пальцами к чашке, понюхал и брезгливо поморщился.

– Для чего это?

– Бактериальные культуры, – спокойно сказал Дима.

– Какие-какие культуры?

– Бактериальные. Выращиваем на продажу.

В ничейную чашку примерно месяц подряд сотрудники сбрасывали использованные чайные пакетики с нитяными хвостиками, выплескивали остатки йогуртов и кефира. Отходы накапливались и перемешивались между собой и уже, кажется, забродили. Избавиться от них и вымыть посудину творческие люди постоянно забывали. Или не успевали, что было не принципиально с точки зрения конечного результата.