Арчи. И ДРУГИЕ РАССКАЗЫ
Один из элементов, который нам надо было освоить – это подачу с воды. Уже тогда с земли Арчи подавал с удовольствием как свои игрушки, так и специальную поноску. Плавать же он, в силу своего возраста, еще не пробовал. Да, я его и не заставлял. Пока однажды он не поплыл сам. Случилось это совершенно неожиданно для меня. В один из теплых летних дней мы пришли купаться на реку. Москва-река в этой части еще довольно чистая, поскольку до столицы нашей Родины ей предстоит пробежать не один десяток километров, петляя между холмов и поселков Московской области. Речка относительно чистая и быстрая, с многочисленными водоворотами и сильным течением. Не каждый пловец может справиться с ним, что уж говорить о молодой собаке. Мы с Арчи пришли на пустынный берег и, оставив вещи на деревянных мостках, я с удовольствием окунулся в теплую воду.
Арчи, с интересом наблюдавший за мной, вдруг понял, что остался один, а хозяин удаляется по мокрой стремнине. Вначале он заскулил, призывая меня вернуться, а потом прыгнул с мостика в воду. Я испугался, что он может утонуть и начал грести в его сторону, но не тут-то было. Течение несло меня от щенка, а тот поначалу неумело шлепая лапами по воде, вдруг приобрел горизонтальное положение и поплыл за мной.
– Ах, ты молодец какой! – подбадривал я пса, выгребая к берегу и подстраховывая новоиспеченного пловца.
Когда же мы добрались до берега, и Арчи радостно коснулся его тверди, я вдруг обнаружил, что бока собаки раздуты, как у надувного мячика. «Уж не воды ли он нахлебался», – забеспокоился я и нажал руками на бока пса. В ответ я услышал глухой звук отрыгаемого воздуха. По всей видимости, щенок с перепугу так вдохнул воздуха, что раздулся, подобно воздушному шарику. И это, надо сказать, значительно повысило его плавучесть.
Дальше все было очень прозаично. Я так обрадовался новым способностям своей собаки, что стал заставлять ее подавать с воды, даже когда она этого не хотела, добившись только того, что Арчи очень не любил купаться, даже в жаркую погоду. И хотя брошенную палку или сбитую на охоте утку всегда подавал с воды, делал это исключительно из уважения к своему хозяину.
Рюкзак
С первых дней появления щенка в доме мы стали осваивать самые разные команды, которые должны были пригодиться нам на охоте и дома. «Поскольку собака – классический «русак», в смысле русский охотничий спаниель, – думал я, – то и команды мы будем использовать русские, без всякой иностранщины вроде «тубо», «даун» и «аппорт». И мы стали заниматься. Все по-написанному, как рекомендовали классики охоты со спаниелем. Сначала мы осваивали одну команду, потом другую. И хотя щенок оказался немного упрямым, он был очень сообразительным. К тому же, заниматься ему нравилось, ведь за каждый правильно выполненный урок он получал вкусное вознаграждение. Кроме классических знаний, необходимых собаке на охоте и в быту, я решил научить его спокойно сидеть в рюкзаке. Да, да, именно в рюкзаке. Не в каком-то специальном контейнере для перевозки или клетке, а в обычном брезентовом рюкзаке, который выпускала советская туристическая промышленность.
Надо сказать, что к перевозке собак в метро и общественном транспорте в то время относились более спокойно. Достаточно было, чтобы собака была на поводке и в наморднике, но иногда попадались дотошные контролеры метрополитена, которые требовали переноски. Однако совсем не это подтолкнуло меня приучить собаку к рюкзаку. Еще мальчишкой, работая в экспедиции на Дальнем Востоке одного из московских НИИ, я познакомился с охотником, который возил с собой гладкошерстную таксу. Жила она с ним в палатке, а вот во время всех переездов он усаживал ее в рюкзак, завязывал его, и она спокойно там путешествовала, не подавая признаков жизни. С собакой за спиной он ездил в поезде и самолете, ходил в нашей компании по музеям и кафе. Еще тогда это произвело на меня такое впечатление, что через десяток лет я решил научить этому и свою собаку.
Арчи рюкзак понравился. Особенно, когда понял, что его извлечение из шкафа означает путешествие, он с удовольствием забирался в него. Стоило начать раскладывать рюкзак на полу, как он тут же пытался в него залезть, мешая развернуть его полностью.
– Арчи, не мешай, – то и дело повторял я, – сиди и жди.
Пес садился и с трепетом наблюдал, как я расправляю рюкзак.
– Место, – командовал я, похлопывая по рюкзачному брезенту.
Собака бросалась вперед и усаживалась на рюкзак. После этого оставалось вытащить из-под него края и расправить рюкзак под беспрерывное ворчание-рычание Арчи, которым он сопровождал процесс облачения себя тканью и затягивания шнурка горловины. Рюкзак я завязывал на шее собаки так, чтобы он мог озирать окружающий мир. Этого права Арчи добивался довольно долго. Поначалу я сажал его в рюкзак с головой. Какое-то время пес спокойно сидел, но потом, особенно в общественном транспорте, начинал беспокойно и интенсивно ворочаться. Это продолжалось до тех пор, пока его любопытный нос не высовывался через завязки на горловине рюкзака, и не начинал с шумом втягивать воздух. Я сопротивлялся довольно долго, заставляя собаку сидеть в рюкзаке с головой, но, в конце концов, сдался ее желанию видеть все, что происходит вокруг. Куда мы только не путешествовали с этим рюкзаком с торчащей из него головой! Арчи сопровождал меня практически во всех поездках, как лягушка-путешественница, вися за спиной в рюкзаке, отдыхая под лавкой электрички или на полу междугороднего автобуса. Частенько вызывая улыбки окружающих и любопытство попутчиков.
Вперед смотрящий
Первый год нашей семейной жизни мы помогали родителям в строительстве дачи. Мы были молоды, беспечны и стремились к новым путешествиям, иногда совершенно безумным. Одно из них было решено совершить на велосипедах по дорогам Московской области, осматривая местные достопримечательности. Велосипеды наши представляли тяжелое наследие советской эпохи. Именно тяжелое, потому что были сделаны из весьма твердых сплавов и весили довольно много. Причем Ольгин складной «Салют», весил, как мне казалось, даже тяжелее моего «ЗИЛа» – старого отцовского велосипеда, на который я пересел еще в детстве, как только перерос «Орленок». До сих пор помню, как каждую осень мы с отцом промывали все его подвижные части в керосине, смазывали солидолом и ставили на долгую зимнюю консервацию. Чтобы следующим летом достать его с чердака дома и, протерев насухо от лишней смазки, колесить по деревенским дорогам. Может быть, именно поэтому он дожил до наших дней, сменив покрышки колес и кожу синения, но служа верой и правдой, правда, уже не мне, а младшему брату. «Салют» тоже пережил эпоху перестройки, перекочевав из московского гаража на дачный участок, дожидаясь «светлого дня», когда руки его владельцев, то есть нас, до него дойдут.
Тогда же это было единственное средство передвижения, доступное для студентов, которое мы специально привезли с собой на дачу, планируя путешествие.
Был июль месяц, жили мы на вновь приобретенном участке в палатке, поскольку дом еще не был построен, и оставить собаку просто было негде.
– Надо взять его с собой, – сказала жена.
– Как, – удивился я, – рядом он вряд ли побежит, в брезентовом рюкзаке долго мы не проедем, он всю спину мне испинает? К тому же, и другие вещи надо куда-то положить.
И тут меня осенило. В то время одним из самых популярных рюкзаков для туристов был станковый рюкзак «Ермак». Кроме мощной станины, которая прекрасно разгружала спину, он разделялся на два отсека, верхний и нижний, с помощью брезентовой перегородки на пуговицах.
И вот, в нижнюю часть рюкзака я уложил все вещи в дорогу, а в верхнюю посадил собаку. Места для Арчи там было явно недостаточно, и он высовывался из неё более чем на половину своего роста. Чтобы собака не выскочила или не вывалилась через край, она была привязана поводком к станку рюкзака. Когда я взгромоздил всю эту конструкцию на плечи, Арчи оказался сидящим выше меня на целую голову. Он, как вперед смотрящий на мачте корабля, возвышался надо мной, над велосипедом и над дорогой, и гордо смотрел на проезжающие мимо автомобили. Водители же сбрасывали скорость и приветствовали его и нас клаксонами своих автомобилей. Мы смеялись и махали им в ответ.
«Тюлень»
Куда бы мы не ехали, любое наше путешествие начиналось и заканчивалось московской подземкой. Арчи чувствовал себя в ней весьма комфортно. Через турникет метрополитена он, как правило, въезжал в рюкзаке у меня на плече. В том же виде спускался вниз по эскалатору. Если у меня за спиной был большой рюкзак с вещами, который оттягивал плечи, то, оказавшись на станции метрополитена, я выпускал пса и брал на поводок. Если нет, то он продолжал путешествие прямо в рюкзаке.
В один из воскресных вечеров мы возвращались домой. Вагон был полупустой. Я поставил рюкзак с собакой на пол, а сам сел на сидение и достал книгу. Арчи спокойно улегся рядом, разбросав свои уши по утоптанному полу метро. Через какое-то время я заметил, что все немногочисленные пассажиры вагона смотрят в нашу сторону и смеются. Передо мною предстала следующая картина. Под одно из сидений напротив кто-то бросил горбушку белого хлеба. Арчи ее увидел. Пропустить такое безобразие он никак не мог: еда и вдруг лежит без присмотра! Но лапы были скованы брезентом, и из рюкзака торчала только голова. Так, что быстро подбежать и схватить «добычу» он не мог. И пес пополз. Пополз, переваливаясь сбоку на бок и отталкиваясь плечами и «скованными» конечностями. Думаю, что если бы он мог, то помогал бы себе еще и зубами.
В этот момент пес чем-то напоминал тюленя, передвигающегося по суше, только ласт и не хватало. Ему оставалось проползти еще каких-нибудь сантиметров тридцать-сорок до желанного кусочка, но тут вмешалось провидение. Я засмеялся, поднял рюкзак и поставил его у себя между ног, грозно сказав «нельзя». Видели бы вы, какое разочарование читалось в глазах у собаки. Ведь счастье было так близко!
Еда и яма
Было у Арчи в жизни две страсти – еда и охота. Даже трудно сказать, какая из них превалировала над другой. Мне всегда казалась, что первая. Если Арчи не охотился, то он ел, если не ел, то охотился, но искал любую возможность, чтобы поесть. Мне казалось, что это мы по неопытности и незнанию стали причиной такого его поведения, когда баловали щенка разными лакомыми кусочками. Хотя многие охотники и говорили, что это естественное состояние для спаниелей. Затрудняюсь сказать. Расхлебывать же все плоды его вечного желания поесть приходилось нам.
Однажды мои друзья-охотники решили проверить, сколько еды он сможет съесть за раз. Пока я не видел, они скормили ему пятилитровую кастрюлю макарон с тушенкой. И он ее съел! На собаку было жалко смотреть. Она лежала на траве рядом с импровизированным столом, за которым закусывали охотники, и вальяжно смотрела на нас.
– Интересно, – сказал один из друзей, – на сколько его хватит, чтобы не просить есть?
Арчи хватило на двадцать минут. По истечении этого времени он поднялся, отошел за куст бурьяна, видимо, по нужде, после чего вернулся к столу и стал попрошайничать.
За все его происки, пожирание всякой гадости и помоечничество я был готов просто убить несносного кобеля. Как я этого не сделал за все годы нашей «совместной жизни», меня удивляет до сих пор. Но он стойко сносил гром и молнии в свой адрес, наслаждаясь утробным урчанием в своем животе, который раздувался до огромных размеров. За это свойство своего живота пес получил прозвище «кабачок» в одной из наших студенческих экспедиций. Прозвище это дали ему за форму тела, которое после еды раздувалось в задней своей части, принимая форму кабачка или тыквы-горлянки. Со своей страстью поесть с ним происходили самые разные истории, о каждой из которых стоит рассказать в отдельности.
Колбаса. «Лисица и виноград»
В тот же год, когда произошла велосипедная история, мы довольно долго жили в брезентовой двухместной палатке, стоящей посреди «шести соток». Единственным сооружением, которое тогда только начали строить, был сарай. Его остов, обитый досками, служил местом хранения практически всех дачных вещей, но был настолько мал, что вместить в себя еще и нас был просто не способен. Лето стояло жаркое, электричество на дачные участки провести должны были еще лет через пять. Так что продукты мы хранили в относительно холодной яме и сарае, но это не очень помогало, и они портились с катастрофической скоростью. Чтобы хоть как-то обеспечить сохранность мясо-колбасных изделий, мы стали коптить их на костре, на котором, кстати, и готовили свое пропитание. После термической обработки кругляши одесской колбасы и палки сырокопченого сервелата развешивались на торчащие балки сарая, чтобы проветриться и подвялиться.
И вот однажды вечером Арчи потерялся. Ни на свист, ни на призывы он не реагировал. Мы стали переживать. Скоро должно было стемнеть, и поиски молодого пса в темноте меня мало радовали. Я спустился к речке, которая протекала сразу под крутым берегом, ничем не отгороженным от дачных участков, сходил к сторожке, заглянул в березовую рощу. Собаки не было. Мы растерянно стояли у палатки посреди участка, оглашая окрестности громкими призывами, как вдруг я замелил легкое движение за сараем. И, заглянув за угол, обнаружил нашего потеряшку.
Арчи сидел за углом новостройки. Задрав голову он, как завороженный, смотрел на круг одесской колбасы, висевший на стропилах крыши на высоте около двух метров. Ни на какие призывы и окрики пес не реагировал. Колбаса его загипнотизировала, как удав кролика.
– Да, Арчи, – сказал я, обращаясь больше к себе, чем к нему, – чутье не купишь и не подаришь. Оно либо есть, либо его нет. Вот если бы ты еще и лапу поднял, то был бы настоящей легавой, а так – только «спаниель несчастный».
Яма
В тот год мы работали в экспедиции, стоящей лагерем в одном из заброшенных домов отдыха на берегу реки Волги. По другому берегу Иваньковского водохранилища, весьма широкого в этой части, гудела вечным автомобильным потоком трасса Москва-Санкт-Петербург, постоянно напоминая о близости цивилизации. Экспедиция была детская и, в основном, состояла из юннатов кружка Зоомузея Московского университета, которые не только изучали растительный и животный мир окрестных лесов и болот, но и сами обеспечивали свой быт. Каждый день в столовую на дежурство заступала новая бригада из трех детей, которая готовила пищу, а потом мыла посуду и убирала со стола. Это всегда была и остается по сей день обычная практика во всех детских экспедициях. Мы же работали там преподавателями и помогали детям по мере возможности. Как вы догадываетесь, детям не всегда удавалось приготовить вкусную и здоровую пищу, и ее остатки в немалых количествах сливались в ямы, вырытые в земле на глубину около метра. Благо, лагерь располагался в сосновом лесу, а грунт был песчаный и податливый, что позволяло за время экспедиции вырыть несколько таких ям. Заполненные отходами ямы пересыпались септиками и закапывались. Пока же яма не заполнилась целиком, она оставалась в открытом доступе. Да простят мне такое подробное описание мои брезгливые читатели, но без этого все мое дальнейшее повествование не имело бы никакого смысла.
Я в тот год из-за особенностей своей работы не мог оставаться с экспедицией все время и появлялся наездами. Моя же жена Ольга и десятилетний сын Олег находились там постоянно. Арчи, пока все были заняты делами, обычно оставался дома, но иногда был предоставлен сам себе. В один из таких дней Арчи пропал. Был разгар рабочего дня, поэтому заниматься его поисками было некогда. Убегал он не в первый раз, но всегда возвращался после обследования территории лагеря и окраин деревни. В этот раз его отсутствие затянулось и уже начало вызывать беспокойство, когда вдруг пришли смущенные дежурные.
– Ольга Владимировна, – затянули они, – мы не знаем что делать. Там Арчи…
– Что случилось? Где?
– В яме. Он кашу ест, а нам надо туда остатки обеда сливать.
Ольга устремилась вслед за детьми к столовой. Ее взору предстала картина, вызывающая и смех, и слезы, и негодование. Посреди метровой ямы, по самую грудь в каше стоял счастливый спаниель и ел. В его глазах читалось счастье и растерянность одновременно: сбылась его мечта – море еды! Но еда эта уже не помещалась у него в животе, и он не знал, что делать. В этот момент он поднял глаза и, поняв, что обнаружен хозяйкой, начал есть еще быстрее, стараясь заглотить как можно больше. Осыпаемый проклятьями Арчи был извлечен за шиворот из ямы и поставлен на землю рядом с ней. Однако представлял довольно жалкое зрелище: вся его красивая шерсть с шикарным подвесом была облеплена кашей и прочим содержимым помойной ямы. Не говоря уже об амбре, которое он распространял вокруг. Вести домой пса в таком виде было нельзя. Ольга прикрепила поводок к ошейнику собаки и повела его мыть на реку, которая протекала всего в каких-нибудь 100 метрах от лагеря. Приблизившись к водоему, Арчи вдруг понял: «О, ужас! Его ведут топить»! Он уперся всеми четырьмя лапами и начал сопротивляться. Последние метры до берега дались с большим трудом. И все время, пока его мыли, он стремился вырваться и убежать. Но мало того, что собаку надо было намылить, мыло нужно было еще и смыть. Вопрос был решен просто. Хозяйка прогуливалась по мосткам причала, направляя поводком намыленную собаку вокруг него. Вариантов у Арчи не было, приходилось плыть.
Стоило же хозяйке на секунду отпустить кобеля, что бы дать ему возможность отряхнуться, как он попытался кинуться обратно к вожделенной яме, но не тут-то было. На поводке он был сопровожден к домику, в котором мы жили. И вот тут возникла дилемма. Собака была абсолютно мокрой, но оставить ее на улице сохнуть было нельзя – она вновь убежит к яме. Если же запереть ее в домике, то станет мокрым все, до чего она сможет дотянуться и вытереться – одеяло, простыни, одежда. И тогда Ольге пришла идея ускорить процесс сушки. Она взяла фен для волос и стала сушить недовольного пса. К моменту, когда его шерсть стала сухой, Арчи был похож на лопоухий шерстяной шар, из которого глядели два непокорных глаза.
Остальную часть дня пес провел на поводке, пристегнутым к крыльцу дома, переваривая добытую в недрах земли кашу и дожидаясь, когда шерсть примет свой первоначальный вид.
Поэтажник или подбалконик?
В течение четырех лет наша молодая семья прожила в прекрасном зеленом академгородке Пущино, расположенном на высоком берегу Оки. Конечно же, Арчи жил с нами. Парк зеленой зоны, отделяющий институтские здания от жилых домов, широкая пешеходная аллея, пересекающая весь город от края до края, множество спортивных и детских площадок и, конечно же, огромная пойма реки Оки – все это делало город Пущино настоящим раем для молодых семей с детьми и собаками.
Гуляли мы, обычно, все вместе: мы с женой, ребенок в коляске и собака. Арчи был собакой вольной и с большим неудовольствием ходил на поводке. Да я и сам предпочитал, чтобы собака спокойно гуляла рядом, без поводка, чем отрывала мне руку своими постоянными рывками. Это вполне устраивало Арчи, и он неусыпным взглядом следил за хозяином. Стоило мне хоть ненадолго отвлечься, как пес исчезал. А дальше начинались бега наперегонки. Пес отлично знал все городские злачные помойные места, где сердобольные жители оставляли вкусненькое для кошечек и собачек. И начинал планомерно их обходить. Я же старался перехватить его на одном из таких мест. Не могу сказать, что мне это часто удавалось. В большинстве случаев Арчи выходил в этом соревновании победителем. Я возвращался домой, а через пару часов начинал поиски своей собаки по общежитию, в котором мы жили.
Надо отдать должное уму и сообразительности моего пса. Нагулявшись, он всегда возвращался в наш дом и, зайдя с кем-нибудь из жильцов в лифт, поднимался на первый попавшийся этаж. Там он шел к двери, за которой, по его мнению, располагалась наша квартира, и спокойно засыпал на коврике возле нее в ожидании, когда его найдут. Моя же цель была обнаружить собаку на этом коврике. Для этого я вызывал лифт, заходил в него и, останавливаясь на каждом этаже по очереди, выскакивал на прилифтовую площадку и смотрел вдоль по коридору, а нет ли там нашей собаки. Если ее там не оказывалось, то я ехал на следующий этаж. И так до момента обнаружения беглеца.
Но со временем Арчи понял, что его привозят не туда, куда нужно, и перестал ездить на лифте. В холодную погоду он заходил в вестибюль общежития и сидел там, ожидая меня. Чаще же всего просто бегал по площадке перед домом. Я выглядывал с балкона на улицу и обнаруживал свою собаку.
– Арчи! – грозно кричал я. – Сидеть! Жди!
Пес смотрел в мою сторону, садился и ждал, когда его заберут с улицы.
После возвращения домой Арчи обреченно выслушивал всю брань в свой адрес, был выдран и наказан на последующие несколько часов. Я же предвкушал беспокойную ночь, когда мне три-четыре раза прийдется выводить просящуюся на улицу собаку, которой очень плохо. И так повторялось с завидным постоянством, не взирая на наказания и побои. Это чем-то напоминало жизнь пьяницы или наркомана, который, зная о последствиях, не может противостоять своим желаниям и вновь, и вновь спешит к заветному источнику наслаждения, чтобы припасть к нему.
Банка
Даже на охоте Арчи никогда не упускал возможности перекусить. Особенно ему нравились стоянки туристов и грибников. Там всегда оставалось что-нибудь «вкусненькое». Во время охоты отследить его происки было сложно, да и незачем, пока он сам не оказывался заложником своей страсти. Впервые это случилось еще в первый год наших охот, когда молодая собака была застигнута за рытьем в помойке. Арчи, как ни в чем не бывало, попытался сделать вид, что он тут вообще не причем, а так, просто проходил мимо. Но пакет из-под кефира отказался слезать с собачьей морды и, как намордник, закупорил ее.
– Вот так и ходи, – сказал я пойманной с поличным собаке. И пошел к дому.
Наверное, не будь застигнутым на месте, Арчи попытался бы снять пакет лапой, но тут было дело принципа. И он в течение пары часов демонстративно ходил с пакетом на морде, стараясь постоянно попадаться мне на глаза. Как бы говоря: «Да, я попался, осознаю, но и ты давай, сними с меня этот предмет». В конце концов я сжалился над собакой и снял с него кефирное бремя, но за это время довольно поизмывался над ним, укоряя в непослушании.
В другой раз Арчи вышел из леса с консервной банкой на носу, которая своими острыми краями зацепилась за его морду, когда он ее туда засунул, и ему было не снять ее самому. Что было делать? Пришлось помочь. Ведь он сам пришел за помощью, хотя твердо знал, что его будут ругать.
Спринтерский день
В тот год они, как обычно, приехали в Деревню. Дни стояли теплые, и, хотя земля носила следы недавнего дождя, по дороге вполне можно было идти. Поля еще не начинали убирать и вокруг колыхались нивы овса и ячменя. Ветер, который, кажется, был постоянным жителем этих мест, пробегал по ним волнами, раскачивая наливающиеся колосья. С середины поля, приветствуя гортанными криками, поднялись журавли и медленно поплыли над головами.
Был конец августа. Березы только еще начинали желтеть, но зелень листвы и травы отгоняли мысли об уходящем лете. Почти два месяца в Вологодской области стояла жара, но первые дожди были такими обильными, что сумели напоить землю. И в лесу вовсю полезли долгожданные грибы, а следом за ними и грибники, которые появлялись пешком, на машинах, на мотоциклах, на велосипедах и других средствах передвижения. Дичь, распуганная неожиданно нахлынувшими пришельцами, переместилась в более спокойные места. А охотники решили заняться своей любимой охотой – на коростеля.
Вышли рано утром, пока все домашние еще спали. Весь предыдущий день и всю ночь лил дождь, который закончился только под утро. Поэтому все кругом пропиталось водой настолько, что, казалось, нет такого места на земле, где могла бы спрятаться птица. Арчи шел рядом, но всем своим существом от кончика носа до кончика хвоста был впереди – в море воды, травы и запахов. Андрей зарядил ружье и пустил собаку в поиск. Уже после первых же петель пес стал мокрым, как мышь, но его пыл от этого не угас, и при его приближении раздавалось фырканье и хрюканье.
Вот он забеспокоился, почуяв дичь, и стал двигаться более энергично, а его хвостик начал описывать невообразимые фигуры. Было ясно, что птица только что была здесь, и ее запах очень волнует собаку. Андрей смотрел на своего четвероногого помощника, и ему казалось, что он сам чувствует этот запах, и тот манит его, зовет и сводит с ума. В этот миг они были не охотником и собакой, а чем-то единым, связанным одной страстью и целью. Поиск продолжался всего около минуты, а казалось, что прошла целая вечность.