Лже-Пётр

Адмирал же от себя добавляет: «Выполнишь задание – будет тебе орден лично из царских рук, и досрочная контр-адмиральская пенсия. Все понял?»

– Так точно, – отвечаю, – товарищ адмирал! Все. Только как же я буду руководителем по фольклору, если я и слова-то такого не знаю?

Адмирал на меня смотрит этак заковыристо: «А и не надо. Ты, Миша, сам народ, и сам фольклор. Никакой профессор так его не знает и разъяснить не сможет, как ты безо всякой науки ведаешь. Для тебя и лес – родной дом, и народ – раскрытая книга. Вот и студентикам польза будет. Наберутся ума-разума. Теперь понятно?»

– Понятно-то понятно, – отвечаю, – да только дюже неуловимый предмет получается. Ни имени у него, ни виду. Как бы не проглядеть.

– Твоя правда, – вздыхает адмирал. – Сведений мало, но кое-что нам все же известно. По некоторым данным предмет с виду неказистый, размеров небольших, и особых примет не имеет. Так что – повнимательнее. А как найдешь – сам поймешь, врожденным народным чутьем. На это твое чутье, да на смекалку мы и рассчитываем. Ну, как? Готов потрудиться для своего царя и всех нас?

– Готов! – отвечаю. А сам не знаю, зачем и согласился; уж очень все гуттаперчево.

Ну, выпили мы еще по одной, за успех предприятия. Потом закрепили. Капитан не выдержал – упал под стол. А мы с адмиралом выпили на брудершафт, и стали песни петь. Только вот что пели – я и не помню.

– Наутро, – вздохнул медведь, – не дав и опохмелиться, одели меня во все штатское, снабдили сухим пайком, вручили студентиков зеленых, и отправили.

– И что же? – спросил человек. – Нашли?

– Какой там, – медведь махнул лапой. – Тридцать лет и три года по деревням колесили, через поля да болота хаживали, за дремучие леса, быстрые реки забредали… Я через то всех бабок наперечет знаю; частушки их да прибаутки до сих пор по ночам снятся. Коня не глядя одной лапой запрягу, другой подкую и оседлаю. А того, что искали, нет как нет.

– Наверное, потому и мира во всем мире нет, – тихо улыбнулся человек, кутаясь в плащ.

– Потому и нет, – согласился медведь. – А может, и не было ничего, и не будет. Может, и вся наша экспедиция была одна видимость; денег отмыть, или еще чего. Сам понимаешь – большая политика… Да только нам-то что? Студенточки бедные, пока по лесам колесили, совсем одичали; за деревенских мужиков замуж повыскакивали. Студентики тоже – кто женился, кто к другим экспедициям пристал, где барыш побольше, а кто и спился. Так и рассеялась наша группа. Поглотила ее народная стихия, как песок воду. – Медведь горестно усмехнулся. – Изучали фольклор, да сами стали фольклором.

– А ты как же, Миша? – спросил человек в плаще.

– А что я? – медведь пожал плечами. – Когда все разбежались, я еще долго бродил. Сам. То ли искал чего, то ли себя убеждал, что ищу; все долг перед Родиной покоя не давал. А потом как-то утром проснулся, и понял. – Медведь посмотрел на человека. – Никому мы на хер не нужны. А раз так, то и мне – никто. Плюнул я тогда на все, построил избушку, вот эту самую, и – живу. Жильцов, вишь, взял – все веселее.

– И то хорошо, Миш, – откликнулся человек.

– Да, – согласился медведь, – хорошо. Вот хоть ворона взять. Он птица серьезная, рассудительная, и хозяйство на него оставить можно. К тому же, ранней юности моей товарищ. Козел – другое дело: у того каждый день праздник. Вьется, вьется, что твой фитиль – все молодым себя считает. Сколько раз парубки мяли ему бока за девок – а не наука. Знай себе, окучивает. Зато веселый. Ну, и Марь Иванна. Работящая, покладистая, поет хорошо… Видная баба, вот только одинокая. Кстати, – медведь подмигнул человеку в плаще, – глянешься ты ей.

Человек покраснел.

– Да ну что ты, Миша… мы просто приятели…

– Ну-ну, – медведь вскинул бровь. – Ты только смотри, приятель, – не разбуди лихо. А то она тихая-тихая, что твой омут, но если раздразнить – то уж держись.

– Ну уж ты и скажешь… – окончательно смутился человек в плаще.

– Ладно, ладно, – хохотнул медведь. – Молчу. – И в знак того, что неловкая тема закрыта, протянул шкалик.

Луна стояла над домиком, оборотив к нему свои большие безразличные глаза.

– Ишь, рот раскрыла, – сказал про луну медведь, – все смотрит, смотрит… а чего смотрит – непонятно.

Какое-то время приятели молчали. Только видно было, как вновь засветились огоньки сигарет.

– Одного не пойму, Миша, – сказал наконец человек в плаще задув спичку и положив ее наискось на перильца. Он уже подрагивал от холода. – Почему ты мне все рассказал? Про задание-то? Ты ведь бумагу подписывал.

– А что мне бумага? – вздохнул медведь. – Служба моя по всем статьям давно вышла. Прежний царь сменился, а нонешнему я не ответчик. Да и какой ответ, если не было ничего, да и быть не могло? Так, одна голая выдумка.

Медведь поглядел на человека в плаще и вдруг спохватился: «Однако, что же это получается? Сам тебя от холода спас, да сам же чуть холодом и не уморил, рассказывая! А ну – живо в тепло! Сейчас еще по маленькой, и…»

– О-о-о-о, какие люди! – раздался дребезжащий тенорок, и на крыльце появился козел.

Глазки его, сведенные к носу, были красны, борода всклочена, на левой щеке алел след от губной помады.

– Вот так встреча! – проблеял он. – Доброй ночи, господа! А я смотрю – никак, папироска светится? И вот, пожалуйста, это вы и есть. Однако, позвольте представить вам моих, а теперь уже и наших очаровательных спутниц! – И, театрально отступив в сторону, сказал – Дамы! Пр-рошу!

Из темноты на крыльцо поднялись три женщины.

– Давеча, в разгар нашего с вами веселья, – начал рассказывать козел, прохаживаясь рядом с ними, – решил я по своему обыкновению совершить променад до соседней деревни. Привести, знаете ли, в порядок мысли и чувства. Так, совершенно случайно набрел я на один знакомый дом. А в нем – что бы вы думали? – Козел удивленно округлил глаза и развел копытца. – Сидят рядком, в совершенном порядке три… грации! нимфы! И какие только сокровища не скрываются в глубинах нашей милой провинции..?! – Он прикрыл глаза и сам ответил – неисчислимые! К тому же – о счастье! Все трое согласились сопровождать меня до дома, чтобы принять участие в нашем дружеском, так сказать, застолье! Однако-ж, позвольте представить, – и козел подбежал к высокой, статной женщине с разбитным лицом. – Во-первых, хозяйка приютившего меня дома и моя давнишняя приятельница – любезнейшая Фекла Ильинична. Прошу любить и жаловать.

– Доброго вам здоровьица, – улыбнулась первая женщина.

– Далее, – продолжал козел, – случайно, как и я, заглянувшая на огонек – ее подруга, милейшая Анисья.

Анисья молча кивнула и отвернулась.

– И наконец, – заключил козел, переходя к третьей женщине, – дальняя родственница милейшей нашей Феклуш… Феклы Ильиничны, приехавшая на днях погостить… – Козел замялся, в смущении уставив глаза в пол и шевеля губами.

– Елизавета она, – пришла на помощь Фекла. – Родственница моя, из столицы.

Человек в плаще увидел устремленные на него большие темные глаза на чуть бледном, с тонкими чертами лице.

Крыльцо сдвинулось куда-то в сторону и исчезло. Исчезли и снег, и ночь. Остались только эти глаза, которые человек, казалось, знал когда-то, но так давно, что позабыл, хотя и забыв – помнил.

– Здравствуй, – словно бы сказал кто-то, но только без слов.

– Здравствуй, – ответил человек в плаще, но тоже без слов, а как-то иначе; неизвестно как.

И вроде бы еще что сказать, но все уж и так сказано и понятно, – не прибавить и не убавить, а что сказано – неизвестно, да и не важно.

– П-р-р-ошу всех в дом! – задребезжал под ухом козлетон.

Незнакомка, глянув уже издали робко и будто растерянно, скрылась за широкой медвежьей спиной; гостей повели к столу.

***

– Ну что же ты, рыцарь, – шептала МарьИванна, касаясь своими пышными, жарко натопленными, мягкими губами его уха. – Где твой пыл…

– Да что вы, – уклонялся от губ человек в плаще. – Я, право, никогда не отличался пылкостью, всегда был скромен…

– О, полно, меня не проведешь. Я вас, скромников, вдоль и поперек знаю!

– Не знаете, уверяю вас…

С приходом гостей веселье развернулось с новой силой. Стол пришлось раздвинуть. Самовар был заново истоплен. Баранки рдели, грибочки так и просились на вилку, и над всем возвышалась бутыль с мутной жидкостью. За нею, в ярко освещенном углу, горел светом отраженного веселья изогнутый раструб патефона.