Лида

Разулась.

Никто не встречает.

Мама спит что ль уже?

Укладываясь головой на подушку, Лида снова вспоминала сегодняшнее знакомство и улыбнулась, когда поняла, что плакать про Виктора ей больше не хочется, ну может завтра чуть-чуть, да и то посмотрим ещё. Чудно. Наверное, просто сильно устала и спать надо, но скорее всего – обычная молодость.

Через два дня после первого не совсем внятного знакомства Лида и Яков снова встретились.

Папа Лиды, тот самый интимный шпион Руслан Анатольевич, отравился бутербродом, купленным в каком-то киоске быстрого питания за наличные деньги. Бутерброд был со вкусной колбасой и Руслан Анатольевич в спешке жевал его одной верхней челюстью, а на нижнюю пережёванные куски падали под действием собственного веса и затем усилием языка сталкивались вглубь горла и проваливались во тьму утробы. Отвратительный процесс, если читать его описание и чудесно приятный, если просто жрёшь.

Вечером Руслану Анатольевичу стало плохо от того что сильная боль в животе мешала смотреть телевизор и размеренно жить. Он прошёл в ванную комнату, где засунув два пальца поглубже громко вырвал в раковину угрозу из желудка и на этот звук жена с дочкой прибежали очень даже быстро. Но это не помогло, а жене вообще противно стало смотреть на блевотину в раковине.

Вызвали врача с лекарствами. Руслану Анатольевичу становилось хуже. Он побледнел почти до зелёного цвета и даже руки дрожать начали от пальцев до локтя. Приехала «скорая» помощь и санитар осмотрел больного молча, а затем запретил Руслану Анатольевичу блевать в его присутствии. Записав что-то в свой блокнот, санитар предложил Руслану Анатольевичу проехать в больницу, запугав возможными осложнениями и проблемами с поджелудочной железой. Жена и дочь начали торопить Руслана Анатольевича собираться в больницу, тыча ему в лицо то штанами от пижамы, то бритвенным станком, а он согласно кивал на всё и думал только о том, как бы не сблевать на ковёр. Руслана Анатольевича собирали двадцать минут. Санитар милосердно ждал, вспоминал что до конца смены ещё уйма времени и покачивался на табуретке. Наконец, пожитки были собраны и Руслан Анатольевич отправился на поиски здоровья.

В больнице было много всего, в том числе и людей пребывающих в ожидании исцеления, которое по их мнению могло настать не в следствии осмысленных действий докторов, а по случайному стечению обстоятельств или в процессе чуда, которое ни коей мере не связано с дипломом наблюдавшего их врача.

Даже странным могло показаться что в такой тлетворной атмосфере, которая царила в стенах больницы, у кого-то могло прибавиться здоровья, нервов или просто человеческого счастья. Гнусный интерьер и пыль на подоконниках навевали грусть, облупившийся потолок вызывал слёзы обиды за разруху в стране, запах в туалете – ошеломлял. Персонал вёл себя высокомерно, даже вызывающе, нисколько не раболепствуя перед расставшимися со здоровьем людьми, и у некоторых докторов – было заметно – просто руки чесались надавать щелбанов своим пациентом за то, что те и не дохли, и не выздоравливали как следует, а так себе, скромно болели на бюджетные средства.

Руслан Анатольевич просидел тридцать минут в коридоре, покорно дожидаясь, когда заведующий отделением вернётся то ли в кабинет, то ли просто в сознание после обеденного перерыва. Шнырявшие туда сюда по коридору доктора не смотрели в его сторону, потому что из собственного опыта знали, что на больных надо тратить минимум внимания и памяти, ведь все они рано или поздно или выздоравливают, или умирают, – то есть так или иначе покидают стены больницы, и чего тогда вообще о них помнить? Поэтому подавляющее большинство врачей ходили с этажа на этаж, сохраняя на лицах выражение застывшей сосредоточенности, от больных отворачивались, а всё больше мечтали о дефицитных заграничных микстурах или просто повторяли про себя клятву Гиппократу, ну что б помнить. Мимо Руслана Анатольевича прошли двое – доктор по фамилии Шалаев и пока ещё способный самостоятельно ходить пациент – а по сути больной старик – по имени Лев Ефремович, но никто из троих не заметил блеснувшую над ними кривую линию судьбы и миг этот, по своему примечательный, остался никем не замечен. Через минуту в дальнем конце коридора проковыляла старуха по имени Вера Петровна, но ни она сама, ни Руслан Анатольевич, никто другой не придали этому значения, потому что план мироздания известен лишь избранным, да и они-то, кажется, давно улетели на Марс или просто померли.

Было скучно и досадно просто так сидеть, смотреть и ничего не понимать в жизни. От безделья и возмущения, Руслан Анатольевич вспомнил, что когда-то читал всякие разности про больницы у Зощенко и ещё у Леонида Андреева и понял: не врали, классики, не врали – больница та ещё каторга.

Но есть Бог на русском небе и рано или поздно настаёт очередь каждого повидаться с врачом. Вот и Руслана Анатольевича пришёл черёд.

Руслану Анатольевичу промыли желудок и прописали пять дней капельницы и ещё какие-то уколы в шприцах, ну и клизму естественно, а то без этого и не лечение вроде. Доктор сказал, что печёнка у Руслана Анатольевича не в дугу и надо бы организм подремонтировать, а то даже стыдно будет в случае чего. Руслан Анатольевич ответил, что в случае чего печёнка его будет волновать в последнюю очередь и что в ремонт организма он не верит, тем более что ремонтом занимаются бездари и неумехи. Доктор на это кивнул и сказал, что хозяин – барин, и что заставлять человека жить дольше чем он сам того хочет занятие крайне низкое и вообще это не по нём.

Руслан Анатольевич лежал в одной палате с пожилым человеком, в принципе со стариком неизвестного заболевания, который неисправимо вонял по ночам, а когда не спал – говорил сам с собой про упущенные в жизни возможности. Например, он сильно жалел, что не купил машину когда ему было тридцать пять лет и водились деньги. Откуда взялись эти деньги и на что они в итоге были потрачены Руслан Анатольевич так и не узнал потому что старик про это не говорил то ли стесняясь, то ли намеренно скрывая подробности. Кроме упущенной машины старик жалел о том что в своё время не залез на какую-то Настенкьку и та, устав ждать естественного прекращения девственности, вышла замуж то ли за грузина, то ли за киргиза да ещё и детей нарожала. А ещё старик жалел, что не скончался в ранней молодости. Он часто вздыхал и на длинном выдохе раз от разу повторял как мантру:

– Ох-ох-ох, что ж я маленький не сдох.

За неимением другого развлечения Руслан Анатольевич молча слушал это бесконечное заклинание и мысленно придумывал тысячу и один способ гипотетического умерщвления вздыхавшего на соседней койке старика в младенчестве: от падения головой на бордюр, от чахотки, от рукоприкладства отчима-садиста, от голода, наконец. Тысячу и один способ хоть чего-нибудь, тем более умерщвления придумать сложно.

В первый день Руслана Анатольевича никто не навестил.

На второй день жена принесла ему кисломолочных продуктов в виде кефира и просидев около часа ушла, облегчённо вздохнув, а то уже надоело совсем.

А на третий день случилось.

Пришла Маша Журавлёва с какими-то нелепыми мандаринами в целлофановом пакете.

– Ты что?! – не понял Руслан Анатольевич.

– Узнала, что ты здесь, – просто сказала Маша. – И вот, пришла.

– С ума сошла?!

Руслан Анатольевич недоумевал: как можно в сорок лет быть такой дурой и припереться проведывать любовника в больницу, да ещё мандарины эти идиотские в пакетике притащить?

И как это она узнала? От кого?

– Я на минутку, – смутилась Маша.

Ей вдруг тоже передалось его чувство неловкости и она даже удивилась внутри себя с чего бы ей чувствовать себя неловко в присутствии человека который не раз вертел её голой и так и эдак, да ещё и при включённом свете.

Руслан Анатольевич напротив, заметив её смущение, подумал, что наверное он мужлан и пахарь раз орёт на женщину, которой еженедельно в приступе страсти мнёт груди и которая засадила рога на голове у мужа из его, Руслана Анатольевича, семени. Нельзя уж совсем быть трусом, ну то есть окончательно. Надо и мужика в себе сохранить хоть немного, а то совсем обабился и размазней стал.

– Садись.

Руслан Анатольевич отвернул край одеяла чтобы Маша, когда сядет могла коснуться его раздетой до трусов ноги.

– Знаешь, я сначала тоже подумала, что приходить не надо, – сказала Маша. – А потом решилась. И пришла.

Руслан Анатольевич даже почти улыбнулся. Было что-то в её словах, вернее даже не в самих словах, а в мыслях которые она пыталась неуклюже выразить неподходящими буквами и интонациями, в общем было что-то, что заставило Руслана Анатольевича вспомнить что он живой человек и имеет право хотя бы пять минут в году быть абсолютно свободным от всех социальных запретов, которые в сущности являются пылью на дороге человеческой эволюции. Руслан Анатольевич прямо физически почувствовал, что в нём, как и в любом русском человеке есть что-то от Фёдора Михайловича, и от Антона Павловича, и что выдавливать из себя по капле раба, ну то есть тварь дрожащую в себе душить – занятие достойное уважения и бить для этого старух топором по хребту вовсе не обязательно. Можно и иначе добывать свободу. Да хотя бы и вот так, как он сейчас – по пять минут. Да, что-то в этих размышлениях было глубокое, возвышенное, почти эллинское. Руслан Анатольевич стал развивать мысль. Пять минут настоящей абсолютной свободы, не скованной ничем, даже от суда и ЗАГСа отрешённой – разве не это то самое настоящее, ради чего стоит жить и не об этом ли писал Горький, ну или кто-то там ещё из этих самых? Пусть пять минут свободы в день это немного. Но от пяти минут можно пойти к десяти минутам, затем к академическому часу и так далее по циферблату, до самой бесконечности, правда, до бесконечности конечно не получится, поскольку нужно учитывать, что человек без смерти жить не может и рано или поздно всё равно помрёт, свободный он или крепостной. Но свобода, свобода! Она, оказывается совсем рядом – только руку протяни. И права была Людмила Марковна, когда пела про пять минут. С них то всё и начинается. Руслан Анатольевич смотрел на Машу и чувствовал, что с каждым вдохом свобода растёт внутри него и вот-вот грудная клетка затрещит от её напора могучего.

Сосед Руслана Анатольевича закашлялся и вышел в коридор, видимо почувствовав свободолюбивые волны исходящие от сидящих напротив мужчины и женщины.

Маша провела рукой по животу Руслана Анатольевича и он притянул её к себе.

Лида вошла в палату как раз в тот самый момент когда его пальцы наконец-то проникли под плотно облегающую юбку Маши и их языки уже нагрелись от непрерывного трения друг о друга. Лида стояла и молча смотрела на отца, распалявшегося с каждой секундой всё больше и на незнакомую женщину, забросившую свою ногу ему на живот.

– Папа!

В голове Руслана Анатольевича сверкнула молния и осветила простую мысль о том, что отведённые ему пять минут свободы истекли да и те кажется были урезаны порядочно, а теперь ещё и дочь вот тут стоит зачем-то. Все высокие мысли о построении свободы внутри себя, так заботливо им припрятанные в подкорку на потом, в один миг превратились в шушеру, которая была тут же навсегда изгнана из цехов его сознания без права на возврат.

Маша вскочила. Юбку правда поправить не забыла.

Все молчали.

«Дурацкая тишина», – только и подумал Руслан Анатольевич.

– Главное – не волнуйся, – сказал он дочери.

А все всё равно молчат, и только три сердца стучат не останавливаясь, набирая обороты.

– Давно это продолжается? – спросила Лида, узнав наконец в Маше знакомую их семье жену Сергея Журавлёва.

Руслан Анатольевич подумал, что из мириад возможных вопросов, которые Лида могла бы задать в данной ситуации, все бы показались так или иначе неуместными и глупыми, но этот всё же был по существу.

– Два года, – сказал Руслан Анатольевич, вставая с кровати.

Лида наконец заплакала, но ещё не в полную силу и выбежала из палаты бросив на пол пакет с какими-то продуктовыми формами, принесёнными по-видимому для Руслана Анатольевича, а он тут оказывается с чужой бабой.

– Лида!

– Оставь её, – сказал Маша и села на край кровати. – Пусть успокоится.

И снова дурацкая тишина.